Олег Горяйнов - Дежурный по континенту Страница 14

‑ Брателло, ‑ сказал Серебряков, похлопал Талалаева по могучей груди. – Сверли дырку для ордена.

‑ Разрешите выполнять? – спросил Талалаев.

Серебряков заржал, и Петров к нему присоединился.

‑ Выполняйте, ‑ махнул рукой резидент и полез за носовым платком.

‑ Шило возьмёте в канцелярии, ‑ добавил Серебряков.

Глава 7. Жадность с головой фраера на блюде

Если засчитать в трудовой стаж торговлю наркотой на уличной точке, Лопес в общей сложности проработал на Фелипе Ольварру двадцать семь лет своей жизни. Он был посвящён почти во все тайны Тихого Дона, включая такие, которые могли бы стоить головы и ему, и самому Дону. Он ворочал денежными суммами, на которые можно было бы в течение года кормить население города средней руки. Тем не менее, то, что генерал-майор Петров вслед за премьер-министром Гайдаром назвал бы «положительным сальдо», у Лопеса было хоть и не нулевым, но всё равно курам на смех. И в этом состояла вторая причина того, что Лопес через пять дней после визита к нему Мигеля Эстрады всё ещё телом находился не в райском городе Майами, а стоял на пороге кабинета Фелипе Ольварры и собирался с мыслями, готовясь войти внутрь. Первая причина заключалась в том, что эсфильтрация была ему обещана только после того, как возьмут террористов.

Так было угодно судьбе, что именно его, Лопеса, угораздило оказаться на пути сближения двух сильных мира сего: революционного движения «Съело Негро» и дона Фелипе. Первое вещественное, так сказать, доказательство серьёзности намерений оборзевших горильерос – взорванный гараж с лимузином и несколькими людьми ‑ было Дону предъявлено на его, Лопеса, территории.

С одной стороны, эта геополитическая ситуация смердела смертельной опасностью, но с другой стороны, ею можно было и воспользоваться с немалой выгодой для себя. Если подойти к делу с умом и осторожностью.

А без ума и осторожности в бизнесе Лопеса нечего было делать. Только скоропостижно помереть нехорошей смертью.

В своё время, когда Ольварра включил его в свою паскудную игру с колумбийским наркобароном, Лопес пожалел, что родился на свет.

Первой его мыслью была такая: собрать наличных денег сколько сможет, и – с саквояжиком – прочь из страны.

Вторая мысль была: найдут, потому что денег негусто.

Лопес собрал, сколько мог, наличных денег, сложил их в саквояж и абонировал сейф в Эхидос-банке в Гуадалахаре. Затем, поставив свечку божьей матери Марии, отправился выполнять поручение.

Прошёл день, другой, потом год, потом десять лет. Лопес оставался жив. Время от времени его переклинивало: он собирал, сколько мог, наличных денег и относил их в Эхидос-банк, добавляя к тому, что там уже лежало. Своему банку он не то чтобы не доверял, но вполне допускал, что каждый его чих в стенах своего банка становится немедленно известен Ольварре.

И всё равно в Эхидос-банке лежало мало, чертовски мало. На то, чтобы безбедно прожить остаток жизни, не хватит. Тем более в Майами – этом гетто для миллионеров.

Когда взлетел на воздух гараж с лимузином дона Фелипе, Лопес осознал седьмым чувством, что в его жизни грядут перемены. Сперва он решил, что всё это – какая-то странная дурно пахнущая игра, чья-то шутка, тем более что сам он никаких террористов никогда в глаза не видел. Бред, да и только: на грозного Фелипе Ольварру наезжать, как на занюханного сутенера или ларёчника. Потом пришла другая мысль: а не сочтёт ли хефе его самого причастным к этому глупейшему розыгрышу? И не переведёт ли в связи с этим в разряд несерьёзных людей?..

Видел Лопес и дурацкую надпись аэрографом на стене соседнего гаража, даже сфотографировал её на всякий случай. Поначалу он не придал ей никакого конкретного значения, но, увидев, как побледнел Ольварра при виде граффити, услышав, как он спросил, сколько человек читали надпись, Лопес ещё раз пожалел, что родился на свет.

Он чуть было не сказал, что не видел никто кроме него, но вовремя сообразил, чем это для него пахнет, и назвал имя помощника Ольварры Эриберто Акоки, который здесь, в Гуадалахаре, обделывал все делишки дона Фелипе из тех, о которых не стоило знать властям, прессе и широкой общественности. Хефе велел стену взорвать, и немедленно.

Фотографию Лопес запрятал подальше.

Затем, уединившись с Лопесом, Ольварра сказал ему, что, наверное, Лопес теперь сильно жалеет, что родился на свет, и боится, что дон Фелипе его убьёт. Лопес разволновался и не мог отрицать очевидного. Тогда Ольварра поклялся, что пальцем его не тронет. Если, разумеется, никто об этой надписи не узнает. Как сделать, чтобы никто о надписи не узнал – забота Лопеса. А если кто-нибудь узнает, то за жизнь его никто не даст ломаного песо времен Маньянской экспедиции.

После разговора с хефе он обскрёб все сусеки, обратил в наличность всё, что только мог обратить, не привлекая к себе внимания, отвёз добавок в Эхидос-банк и стал ждать дальнейшего развития событий, занимаясь своими текущими делами. Как позаботиться о том, чтобы дурацкая надпись погрузилась в волны истории и утонула там на веки вечные, он представления не имел. Что означали слова хефе о том, что это – «забота Лопеса»? Что он должен убить Эриберто Акоку? Причём за свой счёт, то есть заплатить киллеру из личных своих неучтённых средств, одним словом, отрывать от себя изрядную долю своих кровных ради того, чтобы решить проблему Фелипе Ольварры – хоть и отца родного, но, все-таки, не отца.

Даже не просто не отца. А человека, который его, фактически, приговорил. Ещё тогда, в той истории с Эскобаром.

И что же? Совершить этакий красивый жест приговорённого? Заплатить палачу за свою казнь?..

Может, во времена тамплиеров такое и практиковалось. Но теперь – извините.

Лопес решил не дёргаться до поры до времени.

Потом его поставили в известность о том, что Ольварра с Октябрём договорились о сделке, и что сделка будет совершаться через него, как через самое доверенное лицо Дона. Доверенное лицо немедленно сочло необходимым поставить в известность о происходящем своего куратора из ЦРУ.

Потом убили Октября.

И вот наступил день, когда к нему пожаловал Мигель Эстрада.

Встретившись после этой встречи с куратором, он, соблюдая все меры предосторожности – этому его учить было не надо, ‑ отправил семью в провинцию, сам же забрал из сейфа в Эхидос-банке свой саквояж и отвёз его в банк Credito de Mañana в Маньяна-сити, хороший двумя вещами: тем, что его там хорошо знали, и тем, что банк не закрывался по воскресеньям. Там же он пытался договориться о краткосрочном кредите в наличных деньгах. Банк, несмотря на свое многообещающее название, отказал.

А денег-то было в наличии катастрофически мало!

С Эхидос-банком на предмет кредита Лопес связываться не решился: там сидели серьёзные ребята, волкодавы на службе по охране тощего, но многочисленного стада маньянских крестьян с четырёхвековой историей эволюции: эти точно его найдут, если не найдёт хефе.

Встретившись с куратором после второго визита Мигеля, он понял, что в граждане США его за непатриотическое поведение, может, и переведут, но денег особенно много не заплатят. И тогда он решил рискнуть. В конце концов, он всю свою жизнь только тем и занимался, что рисковал направо и налево.

Дон Фелипе велел принести гостю кофе и сигару. Поинтересовался, как тот доехал. Разумеется, спросил о жене и детях. Супруга повезла детей в Сан-Хосе показывать парк динозавров, поведал Лопес. Это хорошо, сказал дон Фелипе. Пусть приобщаются к истории нашей земли. Глядишь, вырастут учёными.

Лопес успокоился и, понизив голос, заговорил о деле:

‑ Ко мне пожаловал некто Мигель Эстрада.

‑ Не имею чести знать, ‑ констатировал Ольварра.

– Малоприятный тип. Это он после Октября возглавил «Съело Негро».

‑ Да ну? – удивился хефе. – Октябрь умер, но дело его живёт?

‑ Получается, что так. Он подтвердил, что сделка состоится, и назначил нам время и место передачи денег. Также сказал, что всё, о чем вы договорились с Октябрём, будет ими неукоснительно выполнено.

Над столом повисло молчание.

‑ Как он тебе показался?

‑ Простите, хефе?

‑ Ну – умён он или глуп, тороплив или раздумчив, готов ли идти до конца в том, что задумал?

‑ Умён, ‑ соврал Лопес. – И готов идти до конца.

‑ Грозился ли чем-нибудь?

‑ Скорее нет, чем да, ‑ опять соврал Лопес. – Вёл себя солидно. Как бизнесмен. Не как отморозок.

Они минут пять молчали.

‑ Так что, ‑ спросил Ольварра, ‑ дадим ему десять миллионов?

Хороша сумма, подумал Лопес. Этого, пожалуй, хватит для того чтобы до конца жизни чувствовать себя в безопасности.

Вслух, разумеется, он ничего говорить не стал. Бывают в жизни моменты, когда, при всём уважении к успехам эволюции, полезнее не задействовать созданный ею речевой аппарат.

А то откроешь рот, да и ляпнешь невзначай, да, хефе, дадим ему десять миллионов, этого мне хватит чтобы безбедно прожить остаток жизни.