Виктор Стрелков - «Прыжок на юг» Страница 14

Рядовая история

— Ты сегодня прямо жених! — протягивая Глазунову руку, сказал Протасов.

— Завтра еду! — Глазунов хлопнул его по плечу.

— Ну, слава аллаху! А то ты уже так изождался, что и брат не узнает. Скажет: что это за святые мощи прибыли.

— Брат меня в любом случае не узнает, — с теплой грустью тихо сказал Глазунов.

— Это почему же? Пластическая операция? Неуплата долгов? — Протасов засмеялся.

— Я разве тебе не рассказывал? — Глазунов удивленно поднял брови.

— О чем?

— Свою семейную историю.

— Нет, Расскажи, Петя, только, погоди, не на улице. Пойдем-ка вон туда, на призывный свет аргоновой рекламы.

В ресторане, просматривая меню, Протасов спросил:

— Ты будешь что-нибудь?

— Нет, я недавно обедал.

Протасов позвал официантку.

— Бутылочку «Шампанского» и апельсинов.

Сдирая сочную кожуру с большого апельсина, Протасов сказал:

— Ну, Петя, ты меня закапканил обещанной историей, рассказывай!

— Рядовая история, — начал Глазунов. — Родился я в Волоколамске. Отец работал слесарем-котельщиком в депо, мать не работала. После родов мать долго болела, а потом не могла больше иметь детей, так говорили врачи. Но в тридцать третьем появился у меня брат Колька. А мне тогда уже 15 было. Отец умер перед войной от рака печени. Учился я в это время в институте. Пришлось бросить. Поступил механиком в гараж. Потом сорок первый. 16 июля из дверей теплушки последний раз помахал матери рукой.

Колька стоял рядом с матерью в штанишках с помочами и шмыгал носом. Вот когда я его последний раз видел. Был он тогда, как стручок болгарского перца... — Глазунов замолчал, отпил несколько глотков вина, глаза его смотрели мимо Протасова.

— Потом, — словно проснувшись, продолжал Глазунов, — швыряло меня с фронта на фронт — служил в бомбардировочной авиации стрелком-радистом. Получил от матери несколько писем, а в октябре пришло последнее — от соседей. В наш дом попала бомба. Мать откопали соседи, похоронили, а Колька уцелел — стоял в это время в очереди за хлебом. После оккупации пытался я разыскать его, но он как в воду канул. И вдруг спустя 18 лет получаю от него письмо. Оказывается, наши, отступая, увезли его с собой, сдали в детприемник в Москве, потом долго странствовал он по детдомам, а теперь... — Глазунов достал бумажник, вынул из него фотокарточку, протянул Протасову: — Видишь, какой?

Молодой широкоплечий старший лейтенант весело смотрел на Протасова. Он был не похож на Глазунова.

— Ну как, есть сходство с тем болгарским стручком, которого ты запомнил? — спросил Протасов.

— Очень слабое. Я, скорее, сердцем его чувствую, чем глазами.

— Ну, а ты ему послал свою? — спросил Протасов, возвращая карточку.

— Нет, к случаю — не оказалось, а теперь сам еду. Так даже интересней.

— Да, война много хитрых узлов завязала, — растягивая слова, сказал Протасов. — Не одного живого до сих пор, как покойника, оплакивают. Ну, Петя, давай выпьем за все, что хорошо кончается! За вашу встречу. — Они чокнулись, выпили до дна.

Заиграл джаз. Протасов задумчиво разминал сигарету, на его лицо наползала легкая тень. С каким-то ожесточением или отчаянием чиркнул спичкой, затянулся дымом глубоко, жадно.

— Ты что засентябрил, Гриша?

— Так... — неопределенно ответил Протасов. — Ты вот что, Петя, запиши-ка мой хабаровский адрес. Может, сведет еще жизнь...

— Ну что ты, в самом деле, размокропогодился! — с укоризной сказал Глазунов.

— Домой, что ли, ехать? — задумчиво сказал Протасов. — И там — один черт...

— Ты же хотел на курорт, к морю?

— Хотел...

— И вдруг перехотелось? Езжай, дурака нечего валять! Сдует с тебя морской воздух грусть, как пух с одуванчика!

— Нет, Петя, не сдует, — цепкая она, как репей! Так ты запиши все-таки мой адрес.

— Запишу. Только не здесь.

— А где же?

— В вагоне. Понял?

— Конечно, я провожу тебя завтра. Но почему именно в вагоне надо писать адрес?

— Потому, — глаза майора заиграли веселыми искорками, — что не ты меня будешь провожать, а я тебя! Довезу и вытряхну возле моря!

— А ведь это — идея! — Лицо Протасова засветилось, как озимь после дождя, залитая солнцем.

— Значит, идет?!

— Идет, Петя!

— Ну, что пойдем, нытик и пессимист?

— Пожалуй, — улыбнулся Протасов.

Они попрощались у остановки автобуса.

Поезд идет на юг

Монотонно постукивали колеса, отсчитывая стыки. За окном, исчерченным косым почерком дождя, — поля с почерневшими безголовыми подсолнухами, разлохмаченными стеблями кукурузы. Черные пространства зяби, безголосые прозрачные рощи, а вдоль насыпи, на столбах — обязательно вороны с начищенным до глянца оперением. Домики путевых обходчиков с просторными дворами, по-хозяйски сметанными стогами сена, важно ковыляющими гусиными стайками и озабоченно-деловитыми, нахохленными курами, ребятишками, которые на каждый проходящий поезд смотрят с одинаковым восторгом — словом, все примелькавшееся до невосприятия тем, кому часто приходится ездить в поезде осенней порой.

В купе было только два пассажира — Протасов и Глазунов. Да и в других — чувствовалось, что курортные месяцы миновали, — пассажиров было мало.

Глазунов отложил «Огонек», посмотрел на часы.

— Ого! Уже семь часов едем!

Протасов откинул с лица газету, приподнялся на локте:

— Что?

— Ничего. Убаюкало тебя? Это полезно, сонная терапия.

Протасов зевнул и сел на постели, поджав ноги.

— Перекусить надо, а? — сказал он.

— Рановато, пожалуй, — ответил Глазунов, укладывая в офицерский планшет содержимое бумажника.

Протасов сонливо и рассеянно смотрел в окно.

Уложив документы, Глазунов щелкнул кнопками и, накрутив длинный, тонкий ремень вокруг планшета, сунул его под подушку.

— Бр-р-р! Сыро, холодно, ветрено. — Протасов поежился и отодвинулся от окна. — Пойдем все-таки пообедаем? А?

— Ладно. Сейчас умоюсь, и пойдем.

Глазунов взял полотенце, мыльницу и вышел из купе.

...Причесываясь, Глазунов внимательно рассматривал себя в мутноватом от сырости зеркале. Улыбнулся и сам себе вполголоса сказал:

— Итак, ложимся на заданный курс к неведомой цели. — Потом достал из бокового кармана кителя маленькую коробочку, открыл, взял из нее какой-то шарик, похожий на витаминизированное драже, коробочку бросил в унитаз и нажал смывную педаль. Понюхал шарик, лизнул, бросил его в рот, проглотил и запил водой из умывальника.

Осенние сумерки приникли к окнам вагона. Колеса выстукивали торопливый однообразный мотив.

Летчики заказали порционные блюда, пришлось ждать. Протасов бесцельно бросал свернутую воронкой бумажную салфетку, целясь попасть в графин. Глазунов невидяще смотрел в темные окна.

Неловко повернувшись, майор задел столовый прибор: вилка, звякнув, упала на пол. Глазунов смущенно посмотрел на подходившую к столику официантку, быстро отодвинул стул, резко нагнулся, чтобы поднять вилку, но, громко охнув, схватился рукой за правый бок, а головой приник к столу.

— Что с тобой, Петя? — бросился к нему Протасов.

Подошла испуганная официантка.

— Что с вами?

— Уу-оо-х! — глухо застонал Глазунов. И, осиливая боль, перехватывающую дыхание, сказал: — По-мо-ги-те вы-ыйти...

Официантка подхватила его под левую руку.

— Берите, товарищ, с той стороны! — не очень вежливым тоном сказала она Протасову. — Нужно вывести в тамбур, на свежий воздух.

Глазунова вдруг начало тошнить, лицо резко побледнело.

Протасов, придерживая его за правое плечо, растерянно приговаривал:

— Ну что такое, что такое...

Появился начальник поезда.

— Заболели, товарищ майор? — соболезнующе спросил он, наклонясь к Глазунову. Начальник уже успел узнать у официантки, что майор ничего не пил и не ел — значит, просто какой-то приступ.

— Сейчас я сообщу в М. Там вас снимем, товарищ майор. Потерпите.

— Уу-ах! — Глазунов скрипнул зубами, плотней прижал руку к правому боку.

В М., куда прибыли через полчаса, поезд еще не совсем остановился, а в вагон № 6 уже прыгнул врач. На перроне стояли два санитара с носилками.

Осмотрев Глазунова, врач сказал:

— Снимать будем, товарищ майор. Острый аппендицит. А с ним шутки плохи.

Вошли санитары.

— Я, Петя, с тобой выхожу. Буду ждать, пока поправишься, — заверил Протасов.

Глазунов сделал попытку запротестовать, но Протасов обиженным тоном сказал;

— Не спорь! Я выхожу.

Глазунов слабо улыбнулся. Его положили на носилки.

Протасов снял свой и его чемоданы, откинул подушку на постели Глазунова и, взяв планшет, одел его через плечо. Минуту спустя он шел за носилками по перрону.