Лев Самойлов - Прочитанные следы Страница 15

Нина благодарно взглянула на Кленова. Капитан был бледен, дышал часто, прерывисто. Он тоже взглянул на девушку, и в его взгляде она заметила радость. Нет, это было больше чем радость.

Кисти болели, кожа на шее саднила. Но Нина не хотела терять и секунды. Она сделала несколько шагов, склонилась над ворохом тряпья и начала лихорадочно ворошить его.

Когда девушка поднялась с колен, лицо ее было растерянным и бледным. Никого. Она огляделась. Грязный матрац на полу, тряпье, рваное одеяло, а в углу — большие кирзовые сапоги, издававшие едкий запах дегтя. Где же больной внук?

Нина посмотрела на Будника. Он равнодушно отвернулся. Лицо его было спокойным.

Обыск в избе Будника продолжался долго. Возле печки, за занавеской, находился лаз в погреб, где прежние хозяева дома когда-то держали продукты. В этом темном сыром погребе разведчики обнаружили глухонемого внука. Грязный, заросший, изможденный, он был привязан толстыми веревками к бревну. Когда его развязали, он глухо мычал, из глаз его катились крупные слезы. Здесь же, в углу погреба, за пустыми бочками и поленьями, разведчики обнаружили коротковолновую радиостанцию. Антенна этой станции незаметно тянулась из подвала на чердак.

Глава 9.

Загадка не разгадана

Прошло несколько дней. Рано утром, как вчера и позавчера, Кирилл Будник сидел на табуретке посреди комнаты, напротив стола Родина. Полковник заканчивал очередной допрос, а в стороне, у стены, устроился капитан Кленов.

Будник широко расставил ноги, обутые в лапти, и, чуть наклонившись, положил на колени руки, будто опирал на них свое большое тело. Лицо его, темное от загара, изрезанное морщинами и заросшее бородой, не выражало, казалось, ничего, кроме усталости и безразличия. Да, он действительно устал. Да, ему действительно безразлично, что станет с ним завтра, послезавтра. Он ясно представлял себе свой последний путь и мысленно уже подвел итог всей прожитой жизни.

Безразличие и усталость отразились на его лице только сегодня. А вчера и позавчера он держался совсем по-иному: отвечал нехотя, зло и отрывисто, смотрел исподлобья, а в глазах его, спрятавшихся под густыми бровями, можно было прочесть только одно: ненависть. Если полковник Родин настойчиво повторял вопрос, на который арестованный не хотел отвечать, он, после некоторого молчания, безнадежно махал рукой и глухо, монотонно бубнил одно и то же:

— А чего говорить? Чему быть, того не миновать… Говори не говори, а одиннадцать грамм[2] для меня уже припасено…

И все же Буднику пришлось рассказать свою, как он выразился, «невеселую биографию».

…Белогвардейский офицер Петр Гостев после разгрома деникинских банд бежал из России. Долгие годы скитался по чужим странам. Его офицерские погоны никому не были нужны, а руки стоили очень дешево. Деньги на жизнь он добывал нелегко. Приходилось становиться то носильщиком на вокзалах, то грузчиком в портах, то надзирателем в тюрьмах, то швейцаром в кабаках. Так и состарился он, некогда молодой рослый ротмистр-кавалергард, сын богатого помещика-дворянина. Не состарилась только его ненависть к советской власти. Эта власть лишила его всех богатств, чинов и светской блестящей жизни.

Многие его друзья-эмигранты уже давно поняли, что превратились в бездомных и презираемых бродяг, в отребье, нужное их надменным покровителям только для самых черных и грязных дел. Некоторые нашли в себе силы признать и по-настоящему оценить свои преступления и вернулись на родину, чтобы остаток жизни провести на своей земле, в своей семье, в честном труде.

Но Гостев не хотел идти по этому пути. Он искал любые возможности для борьбы. Несколько лет назад, еще до войны, он стал агентом гитлеровской разведки, одним из «специалистов по русским делам». Когда вспыхнула война, в нем вновь зародились надежды на возврат к старому, давно ушедшему в прошлое.

Вытренированный, вышколенный агент Гостев был переброшен фашистской разведкой через линию фронта. Под видом колхозника-беженца, Кирилла Будника, Гостев обосновался в деревне Черенцы.

Эта деревня была выбрана не случайно. Она находилась в центре того участка, который представлял для фашистского командования особый интерес. Здесь гитлеровцы намеревались нанести ответный удар наступающим советским войскам. В отделениях и отделах гитлеровского штаба спешно разрабатывался план операции, которому уже присвоили хвастливое наименование «Sieg» («Победа»), План предусматривал разрезать фронт клином из танков и самоходной артиллерии, одновременно выбросить в тылы советских войск крупные парашютные десанты, захватить важнейшие коммуникации и таким образом парализовать все силы Советской Армии в этом районе. В прорыв, образованный танковым клином, должны были хлынуть подготовленные ударные немецкие части.

Интерес к этому участку фронта у гитлеровского командования возрос еще более тогда, когда в штабы стали поступать сведения о сосредоточении советских войск, о подвозе новой техники. Сведения эти были отрывочными и недостаточно достоверными. Сколько ни кружились немецкие «рамы» и «костыли» над дорогами, селениями и лесами, ничего существенного они обнаружить не смогли. Советские части совершали скрытные ночные переходы, соблюдая все правила маскировки. Днем на дорогах и в селах было пусто, безлюдно, аэрофотосъемки немецкой воздушной разведки были безрезультатными.

Гитлеровская разведка работала лихорадочно. Среди мер, которые она приняла, была подготовлена и переброска Гостева-Будника. Ему поручили выяснить действительную обстановку, разведать места расположения штабов, частей, аэродромов, складов, информировать обо всем немецкое командование. Средство связи — коротковолновая радиостанция нового образца, которую очень трудно запеленговать.

Разведка намеревалась через короткое время направить к Буднику еще одного опытного агента. Вместе они должны были создать и активизировать частично сохранившуюся шпионско-диверсионную сеть в населенных пунктах, оставленных гитлеровцами и освобожденных Советской Армией, подготовить и осуществить взрывы и поджоги армейских складов и аэродромов.

— Присылку агента ускорили, — монотонно говорил Будник, — так как я ничего не делал.

Агент был сброшен с самолета и замаскировался в кустах на берегу Кусачки, где и должна была состояться встреча. Но Будник, по его словам, за последние дни много передумал и решил под конец жизни порвать с темным прошлым. Поэтому, убедившись, что новый агент уже на месте, Будник пошел в штаб и выдал его. Этим поступком он хотел хоть немного загладить свою вину перед родиной и быть полезным Советской Армии. О втором парашютисте, убитом, он ничего не знает.

После окончания войны Будник, по его словам, намеревался поселиться в одном из сел и остаток своей жизни провести в труде и заботах о больном пареньке Васятке. Кто такой Васятка? Нет, это не внук. Однажды в пути он встретил этого глухонемого мальчика, голодного и оборванного, и пожалел его. Пропадет ведь паренек, если о нем никто не позаботится. Всю жизнь сам он, Будник, был бездомным бродягой, без семьи и детей. Вот и решил взять парнишку и воспитать его. Кормил его, лечил всякими травами, учил сапожному делу, заботился как о внуке.

В этом месте медленного, неторопливого повествования Будника Родин усмехнулся и спросил:

— Вы так заботились о мальчике, что связали его веревкой и посадили в подвал. Зачем вы это сделали?

— Каюсь, виноват, — ответил Будник. — У самого сердце болело, да что ж поделаешь: у парнишки бывают эпилептические припадки — он падает, бьется, кричит. Приходится связывать да прятать от людей, чтобы не подумали, что он буйный или заразный.

— О вашем внуке мы еще поговорим. А медаль где вы взяли?

— Нашел. Обронил кто-то, а я поднял. Зачем, думаю, пропадать ей? А потом и на пиджак привинтил, чтобы мне больше доверия было.

На все последующие вопросы Будник отвечал так же спокойно, с оттенком безразличия, как человек, решивший, что терять ему больше нечего и остается лишь чистосердечное раскаяние. И только на один вопрос он не мог ответить ничего вразумительного: кто находился в его избе за занавеской? Будник утверждал, что там никого не было. Зачем же в таком случае он говорил лейтенанту Строевой, что там лежит больной внук, почему не пускал ее поглядеть за занавеску и даже пытался душить ее?

Будник разводил руками, вздыхал и опускал голову.

— Виноват, — твердил он, — виноват. Барышня уж очень любопытная. Внука, конечно, не было, наврал я. Вообще никого не было. Вот я и забеспокоился, как бы беды не нажить. Затмение на меня нашло…

Несмотря на то что Будник уже признался, что он не колхозник, а бывший дворянин и кавалергард, окончивший в свое время офицерскую школу, в разговоре он все время подделывался под простой язык сельского жителя.