Тайна Орлиной сопки. Повести - Левин Минель Иосифович Страница 15

— Анвар Мансуров.

Она уже слышала о нем от мужа и охотно протянула руку.

— Прошу всех к столу, — сказала Тамара.

Обед прошел оживленно. Мансуров все чаще поглядывал на Людмилу.

— Нравится? — спросил Ярцев.

— Ничего.

Тамара тотчас набросилась на Мансурова: как можно говорить о женщине «ничего»?!

— Нравится, — взмолился начальник КПП, — честное слово!

— Ну тогда дело поправимое, — вмешался в разговор Пулатов.

— То есть? — не понял Мансуров.

— Могу познакомить тебя с такой же девушкой. — И лейтенант рассказал, что у Людмилы есть сестра. Забавно было слышать, как они с Горским пришли на свидание и не могли различить, какая из сестер Елена, а какая Людмила.

— Кто такой Горский? — спросил Мансуров.

— Моряк! — ответил Пулатов. А Людмила добавила:

— Еще какой!

— Значит, я опоздал. — Мансуров сказал это так, что трудно было понять: шутит он или говорит серьезно.

В Фирюзеваре загудел пароход. Мансуров заторопился.

— «Медуза», — догадался Пулатов и тут же пояснил: — На ней плавает капитаном приемный отец Анвара, вот он и неравнодушен к этой посудине.

— У нас с сестренкой тоже есть близкий человек, Василий Васильевич. — Людмила грустно улыбнулась. — Отца я совсем не помню. Ушел на фронт и не вернулся. А три года назад умерла мама. Василий Васильевич — наш сосед. Вот и заботился о нас постоянно. К тому же он замечательный дамский парикмахер.

Дежурный позвал капитана: звонил из отряда майор Серебренников.

На первом же допросе задержанный решил говорить правду:

— Моя настоящая фамилия Абдусаломов. Рахматулло Абдусаломов.

Подполковник государственной безопасности Шилов включил магнитофон. Нарушитель границы закрыл лицо руками, и потому голос его доносился будто издалека.

— Я хочу, чтобы вы мне поверили. Я не сразу решился говорить правду. Но вы узнаете мою историю и поймете, чего я хотел.

Абдусаломов справился с волнением и, сосредоточившись, приступил к рассказу.

Он родился в Туркмении. Когда исполнилось шестнадцать лет, началась война. Весной сорок четвертого года призвали в армию. Двадцатого июля под Гродно попал в плен. А когда войска 2-го Белорусского фронта стремительно двинулись на Белосток, Абдусаломова вместе с другими военнопленными погрузили в эшелон и отправили в Германию.

Он не будет рассказывать о всех тех ужасах, которые пришлось пережить. Во всех концлагерях было одинаково, и вряд ли он сообщит что-нибудь новое.

Но время шло, а он оставался в живых. И вдруг его перевели в особый лагерь. Вот об этом он и хочет рассказать, потому что иначе невозможно понять всего того, что с ним приключилось.

Новый лагерь находился километрах в ста пятидесяти от Берлина. Он не верил своим глазам: вокруг стояли только туркмены и узбеки, таджики и киргизы. Все, как и он, истощенные, жалкие, никто не знал, зачем их сюда согнали.

И вдруг на деревянный помост, который не сразу разглядели, поднялся человек с густой черной бородой. Его длинный халат вылизывал наспех сколоченные доски. Человек прижал руки к груди и пропел, закатывая глаза:

— Бисмиллоху рахмону рахим…[10]

Он читал молитву, просил аллаха сжалиться над несчастными, опутанными коммунистической пропагандой людьми, которые отныне возвращались к вере и должны были служить аллаху, как это записано в коране.

Потом их погнали в баню, выдали зеленые робы, накормили горячим супом.

Снова на помост поднялся чернобородый мулла, низко поклонился долговязому оберсту в попоне с золотой оправой и обратился к строю военнопленных:

— Слушайте, мусульмане!

Оберст кашлянул и выкрикнул срывающимся фальцетом:

— Наши враги — русские! А все мусульмане — друзья! Мы протягиваем вам руку помощи. Зачисляем в Туркестанский легион великой германской армии. Хайль Гитлер!

Несколько голосов недружно ответили:

— Хайль!

Оберст ударил в ладоши. Рассыпалась барабанная дробь, и отделение эсэсовцев вынесло знамя. На голубом полотнище с белой полоской в верхнем углу горел золотой полумесяц.

Потом какие-то младшие офицерские чины обошли строй «вернувшихся к вере» и вручили каждому нарукавные эмблемы с изображением минарета…

Конечно, подполковник Шилов знал о Туркестанском легионе. Формирование его началось еще вскоре после разгрома гитлеровцев под Москвой. В то время фашисты спешно основали марионеточную организацию, которая впоследствии стала называться «Туркестанским национальным комитетом». Прикрываясь целью борьбы за создание «единого Туркестанского государства», этот комитет руководил подготовкой и засылкой шпионов и диверсантов в глубокий советский тыл. Насколько большое значение придавалось комитету и его легиону, свидетельствует тот факт, что руководство ими осуществляли непосредственно ост-министерство, занимавшееся делами оккупированных территорий, имперская разведка "абвер" и главное управление СС.

…Шли дни и недели в беспрерывном молении и муштре. Но вот однажды в лагерь приехал человек в черном костюме и черном галстуке, в ослепительно белой манишке и скрипящих штиблетах. Точеное лицо его, бледное, как у европейца, тем не менее выдавало сына Востока. Надломились в улыбке бескровные, тонкие губы.

Человек в черном был крупной фигурой. Его охраняли эсэсовцы, даже сам оберст относился к нему почтительно.

— Вали Каюм-хан! — объявил он и выкинул вперед руку: — Хайль Гитлер!

— Хайль! — ответил человек с бледным лицом и обратился к застывшим в строю легионерам: — Братья, мы с вами одной крови и одной веры. Аллах да поможет нам!

Это был тот, кого немцы прочили в президенты Туркестанского государства. Вали Каюм-хан — матерый враг советского народа. Сын ташкентского торговца, в 1922 году он поехал на учебу в Германию, но затем отказался вернуться на родину и стал платным агентом немецкой разведки. С приходом Гитлера к власти занимался антисоветской деятельностью среди эмигрантов, был назначен руководителем «Туркестанского национального комитета». После полного разгрома фашистов бежал в английскую зону оккупации и по заданию британской разведки приступил к возрождению своей организации на территории Западной Германии.

Знал ли Абдусаломов, кого заслушался в тот роковой для него день? Позже с группой легионеров-фанатиков он оказался в Марокко, где со временем превратился в «перемещенное лицо». А ведь это человек нетолько без родины, но и без всяких прав.

— Я искал работу и молил аллаха дать мне силы все вынести. Потом встретил такого же несчастного земляка — Бердиева. Его история похожа на мою. Мы стали бродяжничать вместе, мечтая о родине, готовы были умереть, но прежде увидеть ее.

Абдусаломов задыхался.

— Отдохните, — предложил подполковник.

— Нет, нет! — воскликнул Абдусаломов, словно боясь, что ему помешают высказаться до конца. — А затем мы оказались в полицейском участке и подписали какую-то бумагу. Бердиев сказал: «Слава аллаху».

Так они согласились работать на американскую разведку. Иначе не видели возможности вернуться домой.

— Почему же именно вас избрали агентом? — спросил Шилов.

— Дед у меня муллой был, — беспомощно развел руками Абдусаломов. — Но ведь я учился в советской школе и не скрывал, что дед — мулла. А тут предупредили: времена другие. Да еще я был в легионе. В общем, я запутался, совсем растерялся…

— А что же ваш друг, Бердиев?

Жалкая улыбка скривила губы задержанного.

— Действительно, я ведь вам еще не все рассказал. Мой друг Бердиев… Вначале мы вместе учились в разведшколе. На ферме были вдвоем, если не считать инструкторов да собак, всегда спущенных с цепи. — Абдусаломов содрогнулся, вспоминая: — Стреляли… Вот так. В живот!.. Чтобы враг, умирая, мучился. В живот, как ту собаку, которую и меня заставили убить. Она выла и корчилась. А я смотрел… Нас учили забыть о жалости…