Полковник трех разведок - Богдан Иванович Сушинский Страница 15

Боша подобные оговорки не оскорбляли, и даже не настораживали.

— Как говорит в таких случаях один из моих знакомых, «Мы не придворные лакеи, чтобы расшаркиваться перед каждой портьерой. Если понадобится, мы любую дверь ногой вышибем». А чтобы вы не сомневались в этом, как и в моей партнерской преданности, — вот ключ от тайной двери, ведущей из подвала вашего крыла в подземелье, а оттуда — в тоннель, который приводит к Пастушьему гроту на той стороне горы. Да-да, туда, где на выкупленной Ангелом Бошем земле расположена его овечья ферма.

— Готовите запасной путь для отхода в горы? Оккупации Швейцарии вроде бы не предвидится.

— Все значительно проще: ваш радист может выдавать себя за одного из моих пастухов, а свою подпольную рацию прятать в тайнике подземелья. Хотя к зарубежным спецслужбам швейцарская полиция и контрразведка относятся с христианской терпимостью, тем не менее нормы приличия никто не отменял. Об оплате за столь деликатную услугу договоримся чуть позже.

Присутствовавшего при этом разговоре Дэвисона, как и самого Даллеса, так и подмывало артистически воскликнуть: «О каком радисте идет речь?! Откуда у нас подпольная рация?! Вы о чем это, господин Бош?! Мы всего лишь дипломаты». Однако у них обоих хватило благоразумия не устраивать ни конкретно этот, ни какие ты то ни было другие подобные спектакли.

— Когда возникнет такая необходимость, я вспомню о вашей любезности, господин Божич, он же Кровавый Серб, — впервые употребил Даллес и настоящую фамилию Боша, и его балканское прозвище, известное лишь очень узкому кругу друзей и недругов.

— Она возникнет, можете не сомневаться, — спокойно, с неизменной улыбкой доброго, щедрого дядюшки отреагировал Бош на это разоблачение. Но Даллес уже знал свойство натуры Кровавого Серба: чем жестче и неотвратимее становились его намерения, тем мягче и умиротвореннее казалась его улыбка.

Всегда старательно выбритый, затянутый в корсетный жилет, который с трудом, но все же придавал его гороподобному телу хоть какие-то более или менее приемлемые очертания, этот «балканский Гаргантюа» всегда хранил улыбку добряка, как раз и навсегда сросшуюся с его лицом ритуальную маску. Теперь уже Даллес не сомневался, что приговаривал и казнил своих жертв Ангел Бош, он же Кровавый Серб, с этой же ангельской улыбкой старого добряка.

А ведь до этого разговора Даллес был уверен, что Бош представления не имеет о том, кто прижился в Нагорном крыле его пансионата. Как постепенно выяснялось, в мелких, «уличных», разборках Бош участия не принимал, он выдерживал уровень клиентуры; у его империи была своя разведка и контрразведка, о мощи которой можно было судить хотя бы по частной охране самого пансионата. К тому же все эти сведения об Ангеле Боше ни Аллен, ни кто-либо из осведомленных проверять не собирался. Все спасительно полагались на данные местной полиции, из досье которой «сербо-итальянец Ангел Бош из Триеста» представал безобидным, добропорядочным гражданином Швейцарии.

Если же кто-либо из полицейских или офицеров швейцарской контрразведки всерьез хотел усомниться в этом, то сразу же «разочаровывался в жизни и, находясь в стадии сильнейшего возбуждения», как писали потом в своих «заключениях» медики и в некрологах — коллеги безвременно ушедшего, кончал жизнь самоубийством. Причем, как это ни странно, всегда одним и тем же способом — бросался с моста, что на окраине пригородного поселка, на каменистый порог реки. Не зря же после третьего такого броска за мостом прочно закрепилось прозвище «Полицай-Голгофа».

* * *

Что же касается некоего испанского подданного, пытавшегося общаться с приветливым хозяином «приюта» на языке Сервантеса, облагороженном неискоренимым американским акцентом, то и его Бош тоже встретил весьма приветливо. Но, проговаривая свою вступительную коронную фразу теперь уже на изысканном испанском, этот альпийский полиглот буквально просверливал пришельца взглядом.

— Вы правильно сделали, что решили прийти к старому Ангелу Бошу из Триеста, дон Чигарро. Где еще в этой стране вы будете чувствовать себя столь уютно и защищенно, как в «Горном приюте», под отцовской опекой старого Боша?

— Вне всяких сомнений, — сдержанно отмахнулся от него новый постоялец. И тут же пожалел об этом.

— А главное, где еще вы провели бы столько времени в непринужденных беседах с моим лучшим другом мистером Даллесом.

— Разве я упоминал имя вашего друга? — вскинул брови дон Чигарро.

— Достаточно того, что я вежливо упомянул имя вашего подчиненного, мистер Доновэн, — великосветски склонил голову Бош, лично подавая новоявленному идальго ключ от одного из номеров нагорного крыла. — Не забывая при этом и его скромного референт-адъютанта господина Дэвисона.

— С вами приятно иметь дело, господин Ангел Бош из Триеста.

— Полезно иметь дело — так будет точнее. Причем с каждым днем пребывания в «Горном приюте» вы будете убеждать с этом всё сильнее и сильнее.

— Как и в том, очевидно, что с каждым днем мы будем всё более полезными друг другу, — вежливо склонил голову Доновэн, нисколько не сомневаясь, что их будущий союз освящен джентльменским соглашением.

Москва. Военно-воздушный атташат при посольстве США.

Апрель 1961 года.

Все еще накануне встречи британского разведчика с полковником ГРУ Пеньковским

…С изучением материалов папки-досье русского полковника Пеньковского атташе не спешил.

Даже после того, как Дэвисон завершил изложение тех сцен из мемуаров, которые связаны были с Алленом Даллесом и Уильямом Доновэном, полковник продолжал удивленно смотреть на него. Нет-нет, не потому, что восхищался его памятью, поскольку в данном случае восхищаться было нечем. Просто, забыв о швейцарских страстях Дэвисона, он все еще поражался наивности поступка Пеньковского, о котором только что прочел в его досье и который явно недостоин был столь опытного разведчика и дипломата.

— Как он вообще решился изложить все то, о чем вы здесь говорили, в письме, которое намеревался передавать сюда, в американское посольство? — наконец прорезался голос у Малкольма. Причем на фоне мемуарных швейцарских событий это обращение к «шпионскому ходатайству» русского полковника показалось помощнику атташе угрожающе неожиданным.

— Вот именно, в американское, столь плотно, как никакое другое, опекаемое сразу несколькими русскими и не только спецслужбами, — на «автомате» отреагировал он.

— Причем передавать через случайного знакомого, из рук которого оно в тот же день могло оказаться если не в ГРУ, то уж точно в куда более «доступной» для гражданского контингента конторе, именуемой КГБ?

— Вот почему в данном случае можно понять и реакцию второго секретаря посольства, и парней из Европейского бюро ЦРУ, — подкладывал поленья в костер подозрительности и недоверия Дэвисон.

— Нет, в самом деле: первое, что бросается в глаза после знакомства с этим посланием — самоубийственная наивность его автора. Именно… самоубийственная. Если бы