Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении Страница 17

СНОВА В ПУТИ

Профессия моя такова, что я никогда не нуждался в персональном водителе. И слава богу. Постоянное общение двух людей в рамках общей работы неизбежно перерастает во взаимозависимость вне рабочих рамок. Либо водитель становится твоей прислугой, либо он садится тебе на шею. Чаще всего эти два варианта сочетаются в том смысле, что вроде бы командует начальник, а на деле командуют им.

Путь в Европу достаточно долог, чтобы я успел внушить Пешо по крайней мере две вещи. Первое: мы не в ралли участвуем и наша задача — добраться до намеченной цели по возможности живыми и здоровыми. Второе: нас отправили вместе не для того, чтобы мы делились друг с другом своими автобиографиями. По первому вопросу мы легко достигли взаимопонимания, но второй оказался сложнее. Как всякий двадцатилетний парень, Пешо убежден, что у него за спиной богатый жизненный опыт, и ему не терпится хотя бы отчасти поделиться им со мной. Выясняется, что он уже дважды ездил на Запад, правда не дальше Белграда, что уже второй год посещает курсы немецкого языка, насколько это позволяет занятость на работе, и что у него есть девушка, на которой он собирается жениться — опять-таки как только это позволит ему работа. Предоставляю ему возможность болтать сколько вздумается. Я бы вздремнул, но не получается. Общеизвестно, что, если ты сам водитель, но в данный момент машину ведет кто-то другой, ты постоянно начеку, опасаясь, что этот другой вот-вот совершит какую-нибудь глупость, в результате которой ваша машина окажется в кювете и в таком состоянии, что вас придется извлекать из нее по частям.

Как ни жми на газ, а перегон до Вены занимает около 15 часов, поскольку на многих участках дорога так запружена машинами, что ехать на повышенной скорости невозможно. Поэтому убиваю время размышлениями об «объекте», или, выражаясь юридическим языком, — о подозреваемом, Траяне Табакове.

Траян Пистолет. Или короче — Тульский. Или еще короче — ТТ. В школе мы дружили, насколько это было возможно с ТТ. Он держался серьезно, но не заносчиво. Точнее, был умеренно заносчив, как бы говоря: посмотрите, как я скромен, хотя и превосхожу вас. В некоторых отношениях он действительно превосходил нас. В то время как большинство из нас старались не переусердствовать в учебе, ограничиваясь усвоением того минимума знаний, которого было достаточно для сдачи экзаменов, он много читал. И очень хорошо владел речью. Он не был многословен, но умел выразить свою мысль — не спеша, убедительно, так, что наивный человек мог ему поверить.

«Прирожденный адвокат, — осуждающе говорил о нем Борислав. — В органах ему делать нечего, у нас важнее умение молчать».

Адвокатом он не стал, но и в органах не задержался. Переметнулся в торговлю. Там он оказался на своем месте, ведь чтобы продавать, нужно уметь заговаривать зубы, а в умении красиво говорить у ТТ не было равных.

Он не сердился на то, что мы называли его Тульский или Пистолет. При его самолюбии он мог бы обидеться, но считал это детской глупостью.

И был прав. Он не имел ничего общего с грохочущим огнестрельным оружием. Скорее походил на бесшумное холодное оружие.

Потом его послали на Запад в качестве торгового советника. Мне случалось встречать его в Берлине, Амстердаме и Брюсселе, но мы проходили друг мимо друга, словно незнакомые люди, потому что таковой была установка. Сейчас установка была обратной, но Табаков скрывается в каком-то неведомом убежище в столице вальса. Однако положение не совсем безнадежно — в Вене не более двух миллионов жителей.

Замечательный город, но, как всякое творение рук человеческих, не без некоторых мелких недостатков. Одним из таковых является то обстоятельство, что, не забронировав заранее гостиничный номер, найти таковой в Вене равносильно чуду. Раньше мы так и делали, но с тех пор много воды утекло. Теперь, если позвонишь из Болгарии с намерением забронировать номер в отеле, то, вероятнее всего, на другом конце провода бросят трубку. А если явишься собственной персоной — захлопнут перед носом дверь. Не то чтобы они возненавидели болгар, а просто усвоили современный стереотип, в соответствии с которым любой тип, приехавший с Балкан, — либо наркоторговец, либо сутенер.

Солнечным утром въезжаем в город по оживленной Мариахильферштрассе, и тут происходит то самое чудо: в первом же отеле рядом с вокзалом обнаруживаются свободные номера. Тот, что побольше и получше, уже свободен, а тот, что поменьше и на самом верхнем этаже, будет готов к обеду.

— А нельзя нам поселиться вместе? — спрашивает Пешо, не столько оттого, что в номере помимо кровати имеется еще и удобный диван, сколько, вероятно, потому, что Манасиев приказал ему постоянно находиться рядом и присматривать за мной.

— Можно, — отвечаю. — Но здесь, в западной части континента, двое мужчин живут в одном номере в одном единственном случае: если они представители нетрадиционной сексуальной ориентации. Так что сиди и жди, а я схожу изучу обстановку.

В этом городе есть два-три человека, с которыми я в прошлом поддерживал связь, но после перемен, происшедших в 1990-х, эти связи вряд ли возобновимы. Место, куда я направляюсь, — коммерческая фирма, и единственное, чем я в данном случае рискую, — найти ее закрытой. Расположена она через две улицы от отеля и обозначена маленькой табличкой у входа в массивное старое здание:

ФУРМАН И СЫН

Мне открывает пожилой швейцар и, выслушав мой вопрос, молча указывает на сумрачную лестницу. Контора на втором этаже. Поднимаюсь и энергично звоню, однако безрезультатно. Нажимаю звонок второй и даже третий раз. Коль скоро швейцар меня не остановил, значит, хозяин на месте.

— Очевидно, плохое освещение помешало вам прочитать табличку на двери, — замечает господин, соблаговоливший наконец открыть мне дверь. — Прием посетителей у нас с 15 до 18 часов.

Спешу извиниться, опровергая предположение хозяина о том, что не изучил таблички на двери, но выражаю надежду, что, как старый клиент фирмы, буду принят во внеурочный час.

— Старый клиент, говорите, — бормочет господин, когда мы устраиваемся в просторном темном кабинете, на фоне которого этот щуплый, иссушенный годами человек кажется еще более тщедушным.

— Как ваше имя? — спрашивает он, выдвигая из стола длинный ящик. Некоторое время копается в нем, пока не выуживает какую-то карточку.

— Ах да, я вас припоминаю. Так…

Похоже, однако, находка не озаряет удовольствием его сухонькое восковое лицо. Наоборот.

— Должен вам признаться, что я избегаю работать с клиентами из Восточного блока…

— …Бывшего.

— Будьте любезны, не перебивайте. Я хотел сказать, что сделаю для вас исключение, но только потому, что вы действительно наш старый клиент… Хотя и знакомы нам под разными именами. Но имя, как вам известно, для нас не имеет значения. Мы помним людей. Вы пользовались нашими услугами еще в те времена, когда мой покойный отец содержал отделение нашей фирмы в Амстердаме.

— Верно, в Амстердаме. Красивый город.

— Был красивый. Пока не сделался столицей чернокожих в белой Европе.

— Это неизбежность, герр Фурман. Таково направление, в котором развивается мир.

— Хотите сказать — деградирует. Вы правы. Политики мечтают о «звездных войнах», о секретном оружии, и не знаю, о чем там они еще фантазируют. А не видят того, что секретное оружие уже существует, только оно направлено против нас: эти миллионы черных, коричневых, желтых и всяких прочих славян волнами накатывают на нас и скоро всех нас утопят.

— Ну, не так скоро.

— Будем надеяться.

И, покончив с прогнозами на будущее, произносит:

— Слушаю вас.

Начинаю излагать свою просьбу из нескольких пунктов, учтиво сопровождая каждый из них словосочетанием «если возможно», пока хозяин не прерывает меня:

— Вы знаете, господин, что для нас все возможно, так что бросьте эти свои оговорки. Именно так: все возможно. Дело в цене. И не ставьте мне сроки. Я еще не видел клиента, который не желал бы получить все немедленно. И не звоните мне по телефону. Это бесполезно. Первое, что я делаю, приходя сюда утром, — отключаю телефон.

— Но хотя бы адреса.

— Адреса у вас будут уже завтра. А сейчас перейдем к опросу.

Он достает из стола папку, водружает на свой длинный горбатый нос очки в металлической оправе и начинает опрос. Вопросы касаются стольких и таких подробностей бытия и имущественного положения Табакова, что через некоторое время я осмеливаюсь заметить:

— Однако, герр Фурман, ваш опрос больше напоминает допрос.

— А что он должен напоминать, если вы приходите ко мне практически с пустыми руками? Я сказал, что для нас все возможно, но это не значит, что мы в состоянии творить чудеса. Вам ли не знать, что даже легендарному Холмсу, чтобы начать расследование, требовалось хотя бы несколько мелких улик.