Виктор Михайлов - Слоник из яшмы. По замкнутому кругу Страница 17

Направился я в третий дом направо. Еще близко не подошел к воротам, как поднялся неистовый собачий лай.

Калитку мне открыл Юколов.

Под яростный лай собачьей своры я торопливо вошел в дом и через хозяйскую половину в комнату художника.

На стенах комнаты висели десятка полтора этюдов и законченных картин, написанных в манере художников-миниатюристов. Одна особо привлекла мое внимание. Ничего особенного в ней не было, но почему-то я не мог оторвать от нее глаз. Две березки, меж ними качели. — Рубленая стена домика в три окошечка. Старые, покосившиеся наличники. Настежь распахнуты рамы, сквозняком выпростанные ситцевые занавески и на подоконниках в буйном цвету герани. Красные, белые, темно-вишневого тона герани.

Я перешел к другим пейзажам местной природы. Яркие, запоминающиеся уголки леса, приусадебные сады. Но вот этюд мужского портрета, мужественное лицо немолодого человека. Из-под ворота рабочей блузы выглядывает уголок морской тельняшки. Глаза смотрят сурово, углы губ опущены. Он курит голландскую трубку, поддерживая чубук кистью сильной руки с длинными пальцами.

— Это кто, моряк? — спросил я.

— Союз художников поручил нам писать портреты строителей для первомайской выставки. Это рабочий, по фамилии Дзюба, в прошлом моряк.

— Интересное, волевое лицо.

— Да. Я написал портрет, он был на выставке, его купило строительное управление.

Мы сели на старинный, красного дерева диван, бог знает как попавший к собачнице Марфе. На столе лежала «Шагреневая кожа» Бальзака, заложенная на странице.

Увидев книгу в моей руке, Юколов спросил:

— Любите Бальзака?

— Да. Философские вещи меньше, чем другие из этого цикла.

— Вот вы вчера интересовались, как в этой глуши мы проводим время. С утра ходил на этюды, затем хорошая книга, послеобеденный отдых. Мне под шестьдесят, Федор Степанович, огонек поугас, любопытство притупилось. Тихо катится тележка под гору по булыжной мостовой…

— Грустно что-то, Донат Захарович. Так владеть кистью, писать так вдохновенно, так мастерски и думать о тележке под гору. Один писатель сказал об этом еще ярче: «Едем с ярмарки». Но вы зря об этом. Право, зря!

Я осмотрел спартанскую обстановку комнаты. На вешалке висел плащ, подбитй шерстяной шотландкой. Шляпа и светлый шарф. Теплый вязаный жилет. Стеганая синяя куртка. Узкая железная койка застелена чисто и строо, по-военному. На тумбочке стопка книг. Очень хотелось полистать эти книги, но я воздержался. Круглый стол в углу. Гимнастическая резина с блестящими от частого употребления ручками. Мольберт с начатой картиной, закрытой пестрым головным платком. На столе кринка, видимо с молоком, и стакан.

Всякая попытка с моей стороны завязать разговор кончалась неудачей. Еще раз похвалив картины Юколова, я ушел.

До обеда еще было время — Яковлишин предупредил меня, что обедают они в три, — и я направился в Поворотное. Шел я быстро — сорок минут. Сразу нашел дом Стромынского. Во дворе привлек внимание ижевский мотоцикл. Навстречу мне вышел Лунев. Мы оба обрадовались друг другу.

— Знаете, Федор Степанович, я уже беспокоиться начал. Ну как?

— Идем по следу. Это ваш мотоцикл?

— Мой.

— Завтра, коли меня не подведет один парень, наш московский студент, будет срочное дело. Я занесу материал на экспертизу. Надо срочно установить идентичность ножа. Гоните в управление, нажимайте везде, где только можно, чтобы экспертиза была выполнена срочно, и привезите мне. Есть что-нибудь новое?

— Есть. Допрошены стюардессы обоих рейсов. Они сошлись в описании старика, это он — «Маклер»! Брезентовый плащ, очки, перевязанные тряпицей на переносье, борода, усы.

— Протокол есть?

— Здесь, при мне. Предъявить им для опознания снимки?

— По этим фотографиям они не опознают, у нас есть опыт. Но скоро, боюсь об этом говорить, скоро они понадобятся. Держите с ними связь. Это все?

— Пока все.

— Я спешу на обед к трем часам. До завтра, Женя!

На следующий день, делая заметки в своем блокноте, я взял планы церкви и стал их тщательно изучать. Работал я усердно, так же как трое художников. Ближе к полудню, присев на солею у ног Юколова, я вытер пот со лба и с огорчением сказал:

— Хорошо бы, Донат Захарович, объемную модель вылепить…

— За чем же дело стало? — спросил он. — Пластилин захватить не догадался.

— Съездим после обеда на моей машине в Невьянск, купим, — сказал Черноусов.

— Я модельку сделаю, а вы, Донат Захарович, подправьте тогда, если что не так будет…

— Как же, найдете вы в Невьянске пластилин! — с лесов отозвался Ковалихин. — Я из Москвы привез, но ни разу не пользовался. Могу с вами поделиться, инспектор!

— Буду очень признателен, — обрадовался я.

Ковалихин спустился с лесов, держа под мышкой завернутый в марле пластилин.

— Разрешите? — спросил он и, не дожидаясь разрешения, выдернул нож из щели солеи возле Юколова, развернул марлю и отрезал кусок. Нож был каленой стали, хорошо заточен, но с зазубринками, хорошо отпечатавшимися на куске пластилина.

— Отличный у вас нож! — похвалил Ковалихин. — Лезвие я вытер, — сказал он, возвращая нож Юколову.

— Ничего, я им вместо шпателя пользуюсь, — ответил тот и взял нож не глядя: в это время он прописывал какую-то деталь иконы.

— Вот хорошо, не придется в Невьянск ехать, — продолжил я разговор. — Я модельку сделаю, а вы, Донат Захарович, подправьте тогда, если что не так будет…

Юколов согласно кивнул.

Чтобы не возбуждать подозрения, я еще с час поработал, затем, простившись, предупредил:

— Иду домой. Скажите Брониславу Хрисанфовичу, к обеду буду.

Окрыленный удачей, я быстро пошел домой. Высыпал из металлической коробки зубной порошок, вымыл ее тщательно, обложив ватой, упаковал пластилин.

Через минут сорок, вручая Луневу перевязанную коробку, сказал:

— Гоните, Женя, что есть сил на вашем «ижике»!

— Федор Степанович, трудно так, не зная существа дела. Можете мне объяснить, что к чему?

— Что понимается в криминалистике под понятием «след»?

— След — это всякий материальный признак, возникший в результате каких-то явлений, связанных с событием преступления, — отчеканил Лунев.

— Очень заумно, Женя, но в общем-то правильно. А в трасологии следом называют отображение внешнего предмета на другом предмете или веществе. Такой след позволяет установить тождество, этот ли именно предмет оставил след. Причем в данном случае нож обладает индивидуальными особенностями в виде зазубрин, заусениц, выщербин. Преступник отрезал ветки деревьев, они отпилены в виде плашек, на торцах остались следы…

— А где, у кого эти плашки?

— Я их видел у Трапезникова. Но все материалы по делу сосредоточены в управлении.

— Все ясно, Федор Степанович, буду через час в управлении.

Я не успел перейти шоссе и углубиться в проселок, как мимо меня промчался Лунев на мотоцикле по направлению к Свердловску.

Встреча в «шалаше» Яковлишина прошла, как всегда, бесцветно, но после обеда художники заторопились, а я, рассчитывая поговорить с хозяином наедине, задержался. Мы остались одни за большим столом, медленно прихлебывая из стаканов чай. Потом я понял, что Черноусов и Юколов тоже ушли неспроста.

— Так вы говорите, Федор Степанович, что окончательное решение совета взять или не взять церковь под охрану, будет в значительной мере зависеть от вашего доклада в Москве? — как бы невзначай спросил Яковлишин.

— Нет, Бронислав Хрисанфович, я этого не говорил. Насколько мне не изменяет память, я сказал: вернусь, доложу,

— В этом нет никаких противоречий. От того, как вы доложите, что посоветуете, зависит решение совета.

— Вы переоцениваете значение моего доклада. В научно-методическом совете работают люди знающие и достаточно самостоятельные.

— Простите за нескромный вопрос, Федор Степанович. Сколько вы получаете зарплаты? — Гладкое, без растительности лицо Яковлишина выражало крайнюю доброжелательность.

— Не понимаю вашего любопытства, — сказал я, хотя уже давно понял, к чему он клонит, — но ответить могу: я получаю сто двадцать рублей.

— Хватает?

— Не жалуюсь.

— А если церковный совет подкинет вам рублей, скажем… пятьсот? — Он произнес цифру и стал с интересом глядеть через окно во двор, где Мишка загонял хворостиной в сарай телка.

— За какие же такие мои услуги вы мне пятьсот рублей? — спросил я с усмешкой.

— Кто нас помнит, того и мы помянем.

— Так вот, Бронислав Хрисанфович, вы этот разговор забудьте. Не было его.

— Понимаю.

Возле дома, взвизгнув, затормозила машина, в калитку вошел Вано Трушин, спросил, здесь ли я, и передал мальчугану синий конверт. Мишка в столовой вручил мне пакет.