Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) Страница 17

Та, кого не ждали

Сначала донесся шум со стороны входа. Женские голоса, крики.

Это было удивительно. Хоть в квартире постоянно находилось множество женщин (Зепп так и не мог их сосчитать), здесь никогда не кричали – Странник «бабьего ору» не любил. Плакали часто, шептались и молились беспрестанно, но чтобы звонкий молодой голос вот так, на весь коридор вопил:

– Пустите меня, пустите! Я знаю, он здесь! Добрые люди научили! Тимо-оша! Тимофей Иваныч! Что вы с ним сделали, шептуньи?

Если б голос не звал «Тимошу», Теофельс нипочем не догадался бы, кто кричит. А так – успел вскочить! и ретироваться в темный уголок, за кафельную печь. Горничной Зине видеть здесь «господина Базарова», было совершенно ни к чему.

Шумная девица уже прорвалась и на кухню. В рукава, в подол ей вцепились несколько старушек-чернавок, но Зина волокла их за собой. Кто бы мог подумать, что под кружевным передником бьется столь горячее сердце?

Григорий изумленно глядел на воинственную особу, сумевшую преодолеть все препоны.

– Ты кто?

– Куда ты его дел, злой старик? Он раненый, он не понимает! Что тебе от него надо? – со слезами воскликнула Зина. – Ты его заколдовал!

Пока разбирались, кто она такая и зачем пожаловала, Теофельс, вжав голову, прошмыгнул в каморку, где спал Тимо. Тот всегда спал, когда нечем было себя занять.

– Вставай, разбиватель сердец! – пнул его Зепп.

Помощник сел на топчане, в руке у него словно сам по себе возник револьвер.

– Was? Что слючилос?

– Полюбуйся. Выгляни в щелку.

Тимо выглянул.

С агрессоршей общими усилиями кое-как совладали – вытолкали в коридор. Она упиралась, плакала.

– Тимоша! Я тебя неделю искала! Ты хоть живой?

После того как операция «Ее светлость» перестала быть актуальной, бывать у княгини Теофельс, конечно, перестал. Написал, что срочные дела требуют присутствия на прииске – и адьё. Естественно, и «Тимоше» стало не до амуров с субреткой.

– М-да, – хмуро молвил Зепп. – Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана.

– Она меня искаль. – Тимо вздохнул. – Она саботился. Кароши девушка.

Но майор был настроен неромантично.

– Она не отвяжется. Знаю я влюбленных женщин. Это проблема, Тимо. Ты создал, ты и реши. Мне сейчас осложнения ни к чему.

Слуга-наперсник жалобно сморщил и без того жеваное лицо:

– Нет, пашалуста…

Скажите, какие нежности. От Тимо он этого никак не ожидал.

Определенно в здешней атмосфере таился какой-то расслабляющий, вредный для немецкой души дурман.

– Ну смотри, сердцеед. Пожалеешь.

И ведь как в воду глядел…

Случилось это в тот же день. Верней, на исходе суток, перед полуночью. В это мертвое время, когда посетителей нет, шпики в подворотне не дежурили. Один, правда дремал на ступеньках в парадной. Когда раздался звонок и сонный швейцар, ворча, пошел спрашивая кто, филер встал и зевнул.

Швейцар вполголоса переговаривался с кем-то через щель. Потом снял фуражку, поклонился и распахнул створки.

В подъезд двинулась целая процессия: впереди двое богатырей в ливреях, потом две женские фигуры, сзади мужчина в котелке. Он сунул швейцару красненькую.

– Куда? К кому? – с подозрением спросил агент Охранного.

– Василий! – повелительно произнесла старшая из женщин, в горностаевой ротонде (на молодой была распахнутая заячья шубка).

Котелок вышел вперед, дал казенному человеку две бумажки.

– Ничего не видел, ничего не слышал. Ясно?

Агент с сомнением ответил:

– Не положено…

Получил третью банкноту, но все еще колебался.

– Если с ним что, мне голову оторвут…

– Долго еще? – повысила голос дама.

Василий (очень солидный, внушающий доверие господин) пообещал:

– Господин Странник нас не интересует.

В руку агента легли еще две бумажки.

Тогда служивый вздохнул, снова сел на ступеньку. Притворился, что спит.

Процессия поднялась на третий этаж.

Позвонили: раз, другой, третий.

Толкнули дверь – по ночному времени заперта.

Наконец внутри что-то зашуршало. В щель, поверх цепочки, глядел испуганный старушечий глаз.

– Кого это среди ночи, Господи?

– Откройте! – приказала дама. – Немедленно откройте! Василий!

Котелок подал знак – двое ливрейных, очевидно, готовые к такому повороту событий, действовали слаженно. Один взялся за край двери, чтоб не захлопнули, другой щелкнул большими кусачками. Обрезанная цепочка жалобно звякнула.

Старушенция бежала прочь по коридору.

– Караул! Разбойники! Емельян Иваныч! Тимофе-ей!

Молодая в заячьей шубке тоже завопила:

– Тимоша! Где ты, родной? И Емельян Иваныч здесь! – возбужденно сказала она даме. – Говорила я вам, видела я его давеча!

– Вперед! – скомандовала предводительница. – Искать!

Лакеи быстро шли по коридору, открывая одну за одной все двери.

За каждой их встречал крик, визг.

На агрессоров откуда-то коршуном налетела женщина, простоволосая, в накинутом на плечи платке.

– Не пущу! Сначала меня убейте! – зашипела она, закрыв собою одну из дверей.

Тому, кто хотел ее оттащить, вцепилась ногтями в лицо. Но дверь все-таки открыли. На постели, под светящимся лампадами киотом, сидел бородатый мужик в нижнем белье, трясся.

– Где Емельян Иванович? – спросила его княгиня. – Куда вы его спрятали, негодяй? Мне говорили, что вы его приворожили, но я не верила!

– Изыди, ведьма. Ты видение сонное, дурное. Растай! Тьфу на тебя троекратно.

Бородатый размашисто крестил ее.

– Лидь Сергевна! – крикнула сзади Зина.

Верейская оглянулась.

Из кухни с револьвером в руке – верно, на шум – выскочил Базаров. И застыл. На заспанном лице читалось раздражение. Но Лидии Сергеевне возлюбленный – разутый, в нательной рубахе, с растрепанными светлыми волосами – показался бесконечно милым, потерянным, трогательным.

Княгиня бросилась к нему, обняла, заплакала.

– Боже мой, я нашла тебя!

Никогда раньше она не называла его на «ты», даже в минуты интимности.

– Гадкий старик, он загипнотизировал тебя! Но я здесь! Я рассею чары!

Сзади появилась и тут же исчезла растрепанная башка «контуженного». Но Зине хватило и секунды.

– Тимофей Иваныч!

Оттолкнув барыню с ее кавалером, девушка кинулась к избраннику своего сердца и тоже обхватила его руками.

Бедный Тимо только крякнул.

– Что вы, сударыня, в самом деле, – недовольно говорил Зепп. – Ворвались среди ночи… Мне здесь отлично. Я тут душой спасаюсь.

– Он меня не слышит! – драматически возопила Верейская. – Эмиль, это же я, твоя Лида! Я пришла тебя спасти! Как Герда своего Кая! Мерзкий колдун заморозил твое сердце!

– Какая еще Герда? – разозлился майор. (В семье Теофельсов детям не читали сказок Андерсена.) – С ума вы, что ли, сошли?

Не следовало так грубо. Лидия Сергеевна закрыла лицо руками и разрыдалась.

– И все равно… Я не уйду отсюда… Ты не в себе… Я увезу тебя. Потом, когда опомнишься, будешь мне благодарен.

Еще не хватало! Он представил сцену в духе похищения сабинянок: дюжие лакеи, закутав его в шубу, волокут во двор.

Скрипнув зубами, сменил тон.

– Милая, я все тот же, – шепнул он ей на ухо. – Иди. Со мной все в порядке. Так надо. Мы поговорим завтра. Я все тебе объясню.

– Честное слово?

Она смотрела на него мокрыми глазами.

– Клянусь нашей любовью.

И княгиня сразу успокоилась.

Грозно – будто и не плакала, не говорила жалких слов – она оборотилась к двери, из которой выглядывал моргающий Странник.

– Учтите, старый негодяй. Если завтра Емельян Иванович не будет у меня, я приду снова. И тогда вам не поздоровится! – Она повысила голос. – Зина! Мы уходим! Здравствуй, Тимофей. Тебя я тоже выручу! В Германии ты и твой господин спасли нас, а мы…

– Теперь я вижу, что вы действительно меня любите! – затараторил Зепп по-французски, пока дура не наболтала лишнего. «Странный человек» неглуп. Если узнает, что «контуженный» – денщик «прапорщика Базарова», будет катастрофа. – Пойми, мне нужно разобраться в своих чувствах. Любовь небесная, любовь земная – все перепуталось в моей бедной голове. Мы поговорим завтра.

– Хорошо… До завтра, милый…

Нежный поцелуй, еще пара всхлипов, и ночной штурм, хоть не без потерь, был отбит. Ее светлость со свитой удалились.

В квартире с их уходом переполох не закончился. Приживалки галдели, спорили. Они так и не поняли, что это была за барыня. Версии возникали одна диковинней другой. Поминалась нечистая сила, происки Врага человеческого.

Григорий отстранил Марью Прокофьевну, цеплявшуюся ему за плечи.

– Ох, бабы, бабы. Кака барыня ни будь, а коли полюбит – тигра лютая. Про Германию-то это что она?