Олег Горяйнов - Джентльмены чужих писем не читают Страница 17

Вдоволь наобнимавшись с поверженным деревом, человек кое-как поднялся на ноги, отряхнулся и, сделав пять шагов в сторону бассейна, плюхнулся в прохладную воду прямо в одежде. Через тридцать секунд глаза его приобрели осмысленный вид, он взялся рукой за бортик, выпрыгнул из воды и твёрдой походкой направился к лестнице, оставляя за собой тёмные лужи.

Пройдя в комнату на втором этаже гасиенды, он запер за собой дверь, снял телефонную трубку и набрал номер. Там долго гудело, наконец, ему ответили:

– Алё!

– Aguila[24]! – сказал он. – Аguila, мать твою!

Из трубки вылетело что-то непонятное, кого-то звали к телефону. Ждать пришлось довольно долго. Наконец, он услышал другой голос:

– Это аguila. Какие проблемы, сеньор?

– Телевизор!..

– Э-э-э…

– Включи телевизор, говорю!

Глава 9. Конец Октября

Октябрь восседал в стеклянной закусочной напротив бензоколонки на въезде в Куэрнаваке и с выражением смертельной скуки на скуластой физиономии пялился на дорогу сквозь пыльное стекло. За те два часа, что Агата его не видела, у Октября отросли длинные усы с сединой на кончиках и нижняя челюсть несколько выдвинулась вперед.

Очень грамотно, с одобрением подумала Агата. Мужчина без подбородка усы на своём лице носит, как швабру на излёте. А в комплекте с подбородком получается достаточно гармонично, чтобы не бросаться в глаза каждому встречному-поперечному. Только зачем сидеть у всех на виду – непонятно. Спрятался бы куда-нибудь в тёмный уголок.

Она так подумала, но Октябрю, конечно, ничего не скажет. Яйца курицу не учат. Вообще ничего больше не скажет за весь вечер. Будет молчать, как компаньеро Че в боливийских застенках. Ну его.

Кое-что по мелочи за эти два часа случилось и с Агатой.

Отчего, въехав на бензоколонку, она оставила “феррари” с ключом в замке зажигания на попечение мальчишке, работавшему на заправке, сама же, взяв сумочку, быстрым шагом направилась в дамскую комнату.

Как всегда в воскресный вечер, разнокалиберные автомобили непрерывным потоком ползли в сторону маньянской столицы. Из-за ветровых стекол выглядывали сытые, загорелые, отдохнувшие, обдутые морским солёным ветром морды соотечественников, борьбе за светлое будущее которых Октябрь Гальвес Морене посвятил свою нелёгкую жизнь.

Жизнь эта вплотную подошла к концу, но Октябрь об этом ещё не догадывался. В молодости он очень остро чувствовал опасность. Это, собственно, и помогло ему стать одним из самых дерзких террористов в мире, и ни разу не попасться в лапы властей ни одной из держав, где приходилось ему работать. А облавы на него устраивались ох какие крутые. Вспомнить хотя бы восемьдесят шестой год, Лондон, когда он лично растворил в ванне с серной кислотой Ахмеда Керима Саида и ещё пятерых иракских диссидентов, причем растворял он их в порядке очерёдности, установленной лично Саддамом, и в течение всего этого процесса те, чья очередь ещё не наступила, сидели и седели перед ванной, связанные, с кляпами во ртах, ждали своей очереди. После той развлекухи МИ-5 уже отчетливо дышала Октябрю в затылок, СИС проводила по всей Британии широкомасштабные мероприятия по его поимке, на вокзалах торчали патрули, на дорогах стояли кордоны, шестнадцать вертолётов были задействованы в операции, национальная гвардия прочесывала леса, с базы в Фаслейне все подлодки вышли в море, блокировали побережье, не дали кубинцам, которые должны были снять Октября, даже приблизиться к туманным берегам. И вся эта невообразимая суетня творилась ради одного-единственного человека!.. Да, были времена… Было бы что вспомнить Октябрю, доживи он до старости.

Но этого ему было не суждено.

Да, в восемьдесят шестом году он ещё умел чувствовать ловушки, расставленные на него спецслужбами, задолго до приближения к ним. Он ушёл ото всех, залёг на дно в Нортгемптоне, где у него была припасена конспиративная квартира, хозяйку которой пришлось придушить во имя Революции, через полтора месяца перебрался в Ньюпорт, откуда под видом итальянского бродяги живым и невредимым добрался до Северной Африки, где был принят в горячие объятия своего друга Муамарито, который на радостях даже велел наградить его ещё одним орденом, хотя, казалось бы, какое дело бессменному председателю Ливийской Джамахирии до иракских диссидентов?

А потом – то ли устал Октябрь, то ли поверил в свою неуязвимость, а, скорее всего, на него расслабляюще подействовала лояльная к терроризму атмосфера Латинской Америки. Он прочно осел тут с восемьдесят девятого года. Если и выезжал за её пределы, так только в краткосрочные отпуска на отдых, оставляя дела на ближайшего помощника своего не очень большого ума Мигеля Эстраду. Да и то в последние два года он никуда и не ездил, а довольствовался Гватемалой в качестве места отдыха и Агатой в качестве любовницы.

Постарел Октябрь.

А это добром не кончается для людей, за которыми их смерть крадется по пятам, как проигравшийся им карточный партнер.

Смерть Октября в этот момент сидела, свесив ножки, на гладкой поверхности мельхиорового шарика со свинцовой начинкой. Этим шариком, как пробкой, был заткнут сверху латунный цилиндрик диаметром в двенадцать миллиметров и длиной в двадцать два с половиной миллиметра. Цилиндрик был набит под завязку белыми кристалликами нитрата целлюлозы, вымоченными в спирто-эфирном растворе. На дне цилиндрика с наружной стороны было написано по кругу: “REM-UMC 45 COLT”, а в центре был чёрный кружок, отчего дно цилиндрика походило на чей-то глаз. Цилиндрик третьим сверху был втиснут в шеренгу своих братьев-близнецов. Тесно прижатые друг к другу, они лежали в наглухо запертой стальной коробке. Путь из этой коробки был только один – наверх. Там начинался длинный круглый тоннель со спиральными бороздами на металлических стенках. Цилиндрикам было известно, что вечной жизни нет. Все они были безнадежно смертны. Когда они умирали, через этот тоннель возносилась к свету их душа, заключенная в свинцовый шарик с мельхиоровой оболочкой. Свет в конце тоннеля цилиндрикам дано было увидеть непосредственно перед смертью. В данный момент никакого света в конце тоннеля не было. Тоннель дальним концом упирался в мягкую телячью кожу. Из неё была сделана кобура, в которой покоился автоматический пистолет “Obregon” сорок пятого калибра, принадлежащий детективу второй категории Рикардо Пиньере, который сидел в данный момент в полицейском “форде”, припаркованном возле павильончика “Fast Food” в центре городка Куэрнаваки, и неспешно попивал из бумажного стаканчика горячий чёрный кофе.

А неподалеку от Пиньеры ещё один человек сидел в своём автомобиле и мучительно боролся с собой. Это был таксист, доставивший Октября из Маньяна-сити в Куэрнаваке. Радио в его потрепанной “тойоте” тараторило не умолкая.

Хотя, когда он высадил ничем, казалось бы, не примечательного пассажира на бензоколонке, он ещё ни о чем таком не подозревал. Он погнал машину дальше, в центр городка, покрутился там в поисках пассажира, никого не нашел, и, встряв в поток автомобилей, поехал домой, ругая этого придурка, который завез его чёрт знает куда, спасибо, хоть дорогу в оба конца оплатил.

Трасса была запружена возвращавшимися с моря маньянцами. Движение шло в три полосы, машины двигались медленно. Таксист к тому времени успел проголодаться, путь домой предстоял не скорый, и, доехав до того места, где он высадил пассажира, он свернул на пятачок перед входом в мерендеро, запер машину и вошёл внутрь.

Первым, кого таксист увидел внутри закусочной, был тот самый его пассажир. Таксист никак не мог ошибиться, несмотря на появившиеся на пассажирской морде фальшивые усы, несмотря на какую-то дрянь, которую пассажир засунул между зубами и нижней губой, чтобы челюсть выступила вперед. Таксист оторопел. Тут-то и сверкнула в его маньянской башке редкая молния озарения. В один миг он связал мельком слышанное им в новостях сообщение о стрельбе в центре города, о том, что объявлены в розыск пузатый мужик пятидесяти пяти лет и молодая баба, со странным поведением своего пассажира.

Как показалось таксисту, пассажир его не заметил. Пассажир неподвижно сидел в углу, меланхолично пялясь в пыльное окно – явно дожидался своей сообщницы.

Таксист иногда посматривал детективные сериалы и знал, что традиционный приём преступников – уходить по одному, а потом соединяться в условленном месте.

Поэтому таксист бочком выбрался из заведения, сел в своё такси, отъехал за бензоколонку и оттуда – сперва из чистого любопытства! – стал наблюдать за освещенным интерьером закусочной. Его интересовало, верна его догадка или не верна. Если верна – то-то будет, о чем рассказать односменщикам за рюмкой кальвадоса в баре на la avenida de Casablanka, куда под утро забредали освежиться и перекусить утомленные маньянские таксисты.

Любопытство оказалось сильнее голода. Чтобы не слышать наглого бурчания в животе, таксист включил радио и пробежался заскорузлыми пальцами по разным радиоканалам.