Чингиз Абдуллаев - Дом одиноких сердец Страница 18

Они прошли к машине. Степанцев взглянул на сидевшего за рулем Дмитрия. Тот весело говорил с кем-то, скорее всего с женщиной, по мобильному телефону.

– В машине не будем говорить о делах, – попросил главный врач, перед тем как сесть рядом с водителем. Халаты они оставили на вешалке, надели свои плащи. Дронго и Вейдеманис разместились на заднем сиденье. Машина выехала со двора, ворота за ней медленно закрылись. Степанцев повернулся к ним.

– Когда за вами заехать завтра?

– Утром, когда вы поедете на работу, – предложил Дронго, – чтобы не гонять два раза машину.

– Тогда в половине девятого, – сказал главный врач. – Сумеете подняться, или лучше прислать машину немного позже?

– Нет. Как раз в половине девятого будет хорошо. Мы хотим завтра провести весь день в вашем хосписе. Так будет лучше и для нас.

– Хорошо, – согласился Степанцев. Больше в салоне машины не было произнесено ни слова. Когда они подъехали к отелю и все трое вышли из автомобиля, Федор Николаевич покачал головой.

– Врачи из Башкирии живут в таком роскошном отеле, – иронично пробормотал он. – Похоже, наша легенда рушится на глазах.

– Она уже рухнула, просто вы об этом пока не знаете, – негромко сказал Дронго на прощание. Степанцев озадаченно посмотрел им вслед.

Глава 10

В половине девятого утра машина уже ждала их у подъезда отеля. Оба напарника вышли вместе. Федор Николаевич вылез из салона, поочередно обменявшись с каждым крепким рукопожатием. Они расселись, и машина тронулась в сторону Николаевска.

– Я думал над вашими словами, – признался Степанцев, – и мне кажется, что вы правы. Кто-то сообщил подробности о смерти Боровковой и о моем желании проверить ее тело в городском морге. Кто-то вчера сообщил моему заместителю о том, что Дима поехал за вами на вокзал. Боюсь, что некоторые сотрудники работают на моего заместителя.

Водитель согласно кивнул головой. Очевидно, эту мысль они уже обсуждали.

– Ваш заместитель имеет влиятельного мужа, – напомнил Дронго, – и все совсем не так просто, как вы думаете. Все отлично понимают, насколько неприемлемо и глупо она ведет себя, но не хотят с ней связываться. К тому же у нее обширные связи, а вам уже за пятьдесят. В любой момент ситуация может измениться, и не в вашу пользу. А люди обязаны думать о своих семьях. Поэтому я бы на вашем месте не стал так рьяно искать виноватых. Понятно, что все будут на вашей стороне. Но некоторые из-за слабости, некоторые из корыстных побуждений, а еще кто-то просто из-за нежелания конфликтовать будут уступать вашему заместителю раз за разом, работая на обе стороны. Это не предательство, каковым оно выглядит в ваших глазах. Это скорее здоровый прагматизм.

– Предательство всегда оправдывают высокими мотивами или пытаются объяснить обычным прагматизмом. У людей должна быть хоть какая-то мораль, – убежденно произнес Степанцев.

– Мы всегда будем иметь такую мораль, которая соответствует нашим силам, – так говорил Ницше.

– Это не наш автор. Буревестник фашизма.

– Я бы не стал так однозначно оценивать его. Он был великим философом, и многие его сентенции кажутся мне не лишенными здравого смысла. Подумайте над этим, Федор Николаевич.

– С каким удовольствием я бы избавился от своего заместителя, – в сердцах произнес Степанцев, – хоть бы ее уже куда-нибудь выдвинули! Нам всем стало бы гораздо легче.

– Вчера мы беседовали с Клавдией Антоновной, – сказал Дронго, – мне кажется, она очень здраво мыслит. У нас уже есть некоторые наметки, но мы хотели бы побеседовать с вашими пациентами.

– Если они захотят, – напомнил Федор Николаевич. – Не забывайте, что у нас не совсем обычная больница и тем более не совсем обычные пациенты. Они могут отказаться, это их право, и никто не может их неволить.

– Не сомневаюсь. Но я надеюсь, что многие согласятся побеседовать со мной. В конце концов, просто интересно разговаривать с человеком, приехавшим из далекой Башкирии, – сказал он в расчете на водителя.

Степанцев благожелательно кивнул в знак согласия.

На переезде их задержали больше обычного, и в хоспис они прибыли, когда на часах было уже десять минут одиннадцатого. В дверях стояла Светлана Тимофеевна словно живой укор опоздавшему главному врачу. Увидев, как из его машины выходят вчерашние «врачи из Башкирии», она просто повернулась и пошла к себе, даже не здороваясь. Ей уже рассказали, что таинственные командированные пробыли в хосписе до девяти часов вечера и уехали вместе с главным врачом. Причем санитарки шепотом передавали, что никакие это не «врачи из Башкирии», а следователи из Санкт-Петербурга, которые должны проверить работу хосписа и непонятную задержку с выдачей тела умершей Боровковой. Некоторые даже намекали, что та умерла и не своей смертью. Светлана Тимофеевна была оскорблена в своих лучших чувствах. Из-за этих людей она вчера осталась на работе, задержала на целый час машину мужа, принимала их как самых почетных гостей – а оказалось, что они просто посмеялись над ней и обманули ее! Гнев женщины был направлен даже не столько против них, сколько против главного врача, посмевшего так унизить и обмануть своего заместителя. Она не сомневалась, что именно он подстроил эту «ловушку» с гостями, и с утра накричала на не спавшего всю ночь Мокрушкина, который выдал ей столь неверную информацию.

Правда, тот же Мокрушкин заявил, что эти люди никакие не врачи, а настоящие следователи, которых интересуют все подробности смерти Генриетты Андреевны. И тогда Светлана Тимофеевна задумалась. Может, главный врач решил таким образом отыграться? Пригласил следователей, чтобы обвинить ее в непреднамеренном убийстве Боровковой, которая могла умереть от разрыва сердца в результате систематических скандалов со своей соседкой по палате. А обвинить в подобном могли именно ее, Светлану Клинкевич. Поэтому она не стала даже здороваться с этими непонятными людьми, уйдя в свой кабинет.

Степанцев поднялся к себе вместе с Дронго и Вейдеманисом и созвал всех врачей и санитарок на ежедневную летучку. Врачи собирались у него в кабинете. Кроме Клавдии Антоновны и Регины, дежуривших ночью, а также Мокрушкина, который сдал свое дежурство в девять утра, доложив о смерти Идрисовой, все остальные были на месте. Тринадцать врачей и санитарок собрались за длинным столом. Дронго и Вейдеманис сидели в его конце. Врачи и санитарки, увидев посторонних, начали шушукаться.

Последней явилась Светлана Клинкевич. Щеки у нее были пунцовыми, но она вошла в кабинет, твердо стуча своими высокими каблуками. И, коротко поздоровавшись, прошла на свое место, по правую руку от главного, и молча опустилась на стул.

– Начнем, – предложил Степанцев, – прошу всех встать и почтить память умершей сегодня ночью Санубар Идрисовой.

Все молча поднялись. Простояли секунд двадцать.

– Спасибо, – сказал Степанцев, – теперь можем садиться. Хочу представить вам двух наших… коллег из Башкирии. Господа Хабибулин и Вейдеманис. Сегодня и завтра они будут с нами. Теперь насчет Идрисовой. Мокрушкин сообщил нам, что у нее вчера вечером остановилось сердце. Я как раз успел вернуться сюда после совещания и сам осмотрел ее. Родственникам уже сообщили, Сурен Арамович?

– Они приедут к двум часам дня, – сообщил Мирзоян. Это был мужчина лет пятидесяти, в больших роговых очках, с резкими, запоминающимися чертами лица, немного выпученными глазами, крупным носом и копной седых волос.

– Нужно будет все оформить до того, как они приедут, – напомнил Степанцев, – чтобы они не ждали.

– Тело не будем отправлять в морг на вскрытие? – уточнил Мирзоян.

При этом вопросе Клинкевич демонстративно повернулась и в упор посмотрела на главного врача.

– Думаю, что такой необходимости нет, – решил Федор Николаевич.

– Правильно, – сказал Мирзоян, – они ведь мусульмане. У них не принято трогать тело после смерти. Они всегда просят не проводить вскрытия.

– Откуда вы знаете? – не выдержала Светлана Тимофеевна. – Вы, по-моему, армянин, а не мусульманин.

– Я бакинский армянин, – мягко ответил Сурен Арамович, – и первые тридцать пять лет своей жизни жил в Баку, который покинул после известных всем событий в Карабахе. Но традиции мусульман и их обычаи мне хорошо известны. Они будут категорически против вскрытия. Вообще у мусульман, как и у евреев, принято хоронить человека в день смерти. Еще до заката тело должно быть предано земле.

– Непонятный обычай, – снова не выдержала Светлана Тимофеевна. – Они так торопятся избавиться от своих покойников?

– Нет. Этот обычай связан с теми местами, где зародились иудаизм и ислам, – пояснил Мирзоян, – жаркие пустыни. Там нельзя долго оставлять тела умерших. Они начнут быстро разлагаться и вызывать ужасные болезни.

– Вы у нас эрудит, – кивнула Клинкевич, – спасибо, что пояснили.

– Значит, подготовьте все документы, – мрачно попросил Степанцев. – Что у нас еще?