Марк Казанин - Рубин эмира бухарского Страница 18

Наш разговор зашел о главных течениях индийской философии, но уже в самом начале он был прерван заглянувшим в палатку Ратаевским.

– А, Борис, – окликнул его Листер. – Заходите, что у вас?

– Да ничего, Эспер Константинович, я так. – Он покосился на меня.

Я сообразил, что, быть может, Борис намеревается приступить к «обработке Листера», как он писал в записке.

– Хочу просить у вас извинения, Эспер Константинович, – встал я, – но у меня голова болит, я, пожалуй, пойду.

Листер внимательно поглядел на меня:

– Ну что ж, не имею права вас задерживать.

Я вышел из палатки, отошел на несколько шагов, потом неслышно подошел сзади. Я услышал весь разговор от слова до слова, кроме, разумеется, начала.

– Да слухи такие, – говорил Борис. – И не дай бог попасть в этот суп, когда начнется. А вы слышали?

– Кое-что слышал, – сдержанно ответил Листер.

– По-моему, всякий здравомыслящий человек должен смотать удочки, пока не поздно, а то потом, когда начнется всеобщая резня по-азиатски – вы ведь знаете этих дикарей, – тогда не одним большевикам, но и нам ног не унести.

Листер молчал, видимо обдумывая или колеблясь.

– Ну, до этого еще далеко…

– Далеко? – разгорячился Борис. – Здесь восемьсот офицеров в окрестностях одной Ферганы, тысяча сартов, да еще ожидается удар со стороны Афганистана. Всех урусов, кто не будет на стороне восставших, прирежут, как кур. Господа комиссары, конечно, навострят лыжи, а вот мы куда?

– Да, куда? – спросил Листер прямо.

– Куда? Весь отряд уйдет за границу! До нее рукой подать. Советская власть кончается в пяти шагах, за пределами последнего комбеда. И взять с собой что есть.

– Черт его знает! – вырвалось у Листера. – Действительно, если подумать…

– А что вас связывает с ними? Что вы им должны? Что, вы вместе с ними свиней пасли? Плюнуть, взять все ценное – и за границу.

– Нагонят, отберут, расстреляют, – деревянным голосом отвечал Листер.

– Кто нагонит, отберет, расстреляет? Это офицерский-то корпус? Никогда в жизни! А вы, бывший офицер, – в нем желанный гость.

– Так-то оно так, – постепенно уступал Листер. – А уйдешь, там с голоду подохнешь.

– Это с оружием-то? Да что вы! У кого оружие, тот в этих краях не только сыт и одет – это ерунда, но все золото, все блага – все принадлежит ему. Не забудьте, что туземцы все без исключения – бараны и трусы. Покажи им одни ножны русской шашки, и они…

– Это, между прочим, я слышал сто раз, – возразил Листер, – во время гражданской войны. А какой результат? Победа над большевизмом и прочие большие прожекты – это у меня во вторую очередь, а вот моя личная судьба меня более или менее кровно интересует, и тут…

– Эспер Константинович, – Борис, должно быть, схватил и держал его за руки, – поверьте мне, об этом как раз весь разговор, этому мы научены – единственной вещи: каждый за себя, устраивайся как можешь, надо взять и уйти, вот задача.

– Пожалуй, вы правы, – с последними остатками колебания в голосе ответил Листер, – но еще раз: как, что, когда? Все зависит от этого. Я ведь не мальчик и не деревенщина, чтобы покупать кота в мешке.

– Предоставьте это мне, – задохнулся Борис. – Я вам в свое время все сообщу. У меня такие заграничные связи, что вам во сне не снились. Родной дядя, брат отца, – вождь эмиграции за границей, председатель офицерского союза, генерал-лейтенант.

Послышался шум отодвигаемых табуреток. Что, они пожимали друг другу руки, что ли?

– Ну я рад, что вы так отнеслись, – говорил Борис. – Иначе и быть не могло. Вы же наш, что вам делать с этими хамами?

Наступила маленькая пауза.

– Ну, а ваши эти сибиряки, как они? Можно на них полагаться?

Листер явственно хмыкнул:

– Да это барабанные шкуры. Пойдут куда угодно, где больше дадут. Я с ними сам поговорю.

– Хорошо. А вот этот еще последние дни все путается под ногами, недопеченный филозоф Глеб? Вы что-то к нему неравнодушны. По-моему, ему лучше даже не намекать. Вы ведь знаете, он дружок Паши, а Паша в ревкоме, и, кажется, по секретной части. Разболтает, а того и гляди, продаст.

– Нет, он не опасен, но, конечно, лучше подальше.

Беседа кончилась. Больше ждать было нельзя, иначе Борис, выходя, мог накрыть меня, и тогда моим разысканиям и самому мне – конец. Я начал неслышно отползать в сторону, как вдруг из палатки донесся громкий яростный голос, звук глухого удара, падение тела. Пригнувшись, я быстро, насколько позволяла нога, вернулся на прежнее место.

Я услышал чей-то хрип, как будто кого-то душили, и несдержанный, полный бешенства голос Листера:

– Чекистская гадина, ты пришел сюда провоцировать! Я тебя сейчас прикончу, и никто слова не скажет. Мало того, что моего отца и двух братьев красные свиньи расстреляли, последнее имение отобрали, самого полтора года в тюрьме гноили, теперь ты приходишь, чтобы поймать меня на удочку. Говори, кто тебя послал? Восемьсот офицеров выдумал, негодяй, и глазом не моргнул!.. Говори, скотина, перед смертью…

В ответ слышался слабый, прерывающийся голос Ратаевского:

– Я не могу… пустите… клянусь словом офицера…

Он захлебнулся.

Очевидно, Листер ослабил железное кольцо вокруг шеи Бориса, потому что наступила пауза.

– Эспер Константинович, разве можно так, неужели вы не отличаете своих?

– Мерзавцы, – бормотал Листер, – убийцы… Чем ты докажешь, что ты не лжешь и не провоцируешь?

– Да чем угодно. Хотите, пойдем в тугаи вместе, там полковник Полумордвинов и атаман Зубов – их знает весь Туркестан… и есть еще один, более интересный человек из-за границы.

– Кто такой?

Ратаевский сдержался:

– Познакомлю. Увидите.

После небольшого молчания он искательно переспросил:

– Так привести? Или туда пойдем?

– Никуда я не пойду. А сумеете привести так, чтоб совершенно незаметно?

Ратаевский поколебался:

– Сумею. Только они тоже захотят чего-то реального. Им нужно оружие, патроны, медикаменты – все это у вас есть или можете достать.

– Дам, – отрубил по-солдатски Листер. – Ну идите, довольно на сегодня. И смотрите…

Я отполз, добрался до своей палатки и влез на свое место. Через несколько минут вошел Борис и лег невдалеке от меня.

Последующие дни я был свидетелем самых постыдных событий. Я решил не выходить из палатки, так как Листер и Борис, несомненно, должны были теперь остерегаться меня.

Однажды вечером после уйгурских пельменей, каурдака*, дыни и чая, когда все постепенно улеглись, из тугаев вынырнуло несколько фигур, которые, озираясь и переползая, достигли палатки Листера. В темноте трудно было разобрать, но люди показались мне оборванными, лица заросшими. Что происходило в палатке у Листера – не знаю, но назад посетители вышли примерно часа через полтора, слегка пошатываясь под тяжестью мешков, которые они несли.

На следующее утро мимо нашего лагеря прошли две лошади с вьюками, а днем еще четыре и, не останавливаясь, подались прямо в тугаи. Все это происходило среди бела дня. Часовые-узбеки вопросительно поглядывали на русских командиров, безмолвно спрашивая, не остановить ли это непонятное движение и не открыть ли стрельбу, но те только безучастно смотрели или отворачивались. Откуда везли эти вьюки? Вид их будто мне знаком. И вдруг как молния осенила догадка. Не от меня ли, из макбары? Я облился потом: они делали меня невольным участником.

Зайдя к Листеру и почти не глядя на него (до того он стал мне ненавистен с тех пор, как я узнал, что он пошел на предательство), я сказал, что думаю отправиться к себе, если я ему не нужен.

– Да чего лучше, – ответил он. – Я и то хотел вам сказать. Тут столько людей, что вы должны чувствовать себя одиноким. Езжайте!

Тон его голоса был настолько сочувственным и простым, что я чуть было внутренне не потянулся к нему.

По приезде в макбару я сразу же бросился в ту келью, где были навалены ящики, мешки и бочки. В середине зияла брешь: очевидно, уже немало было вынесено. Из расспросов узбеков я выяснил, что сюда приезжал один из трех мушкетеров, Феоктистов, и сам выбирал и отгружал вьюки. И все это за моей спиной, когда меня уговаривали подольше остаться в лагере. Они вывезли, конечно, самое ценное, такие вещи, как… Тут краска стыда залила мне щеки. Ведь я не знал, что было в келье, что привозилось в течение целого месяца. Я не интересовался тем, что делалось у меня под носом, я вел себя со своими индийскими стихами, как последний юродивый или дурачок. «Недопеченный филозоф», как назвал меня Борис.

Я опять расспросил узбеков и с грехом пополам выяснил, что они увезли. Это был главным образом медицинский спирт, что достался нам от военного госпиталя, и несколько ящиков с английскими винтовками «Ли-Энфильд», очевидно захваченными в качестве трофеев у врага во время гражданской войны. При осмотре кладовой я обнаружил несколько ящиков с медикаментами и взял небольшой запас их себе.