Жерар Вилье - Кабул на военном положении Страница 18

– Могу ли я доверить тебе одну тайну?

– Разумеется!

– Товарищи из Москвы считают, что у тебя большое будущее.

– Не предполагал, что я так хорошо известен в Москве, – ответил польщенный Султан.

Приятно слышать о себе такие отзывы! Между тем Маврос продолжал:

– Какие у тебя отношения с Сайедом Гулабзи? Министром внутренних дел, могущественнейшим человеком в государстве после Президента.

– Прекрасные.

– А с Сарандой?

– Тоже неплохие. У них там была чистка. Новички вполне приличные люди, собираются держать линию партии.

– Ну, а партия?

– Полный порядок, но их беспокоит международная кампания но дестабилизации положения в Афганистане. Прилично ведут себя одни индийцы, а вся эта сволочь разбежалась кто куда, как крысы!..

– Ничего, они и вернутся, как крысы, азиз рафик![21] – решительно отрезал Маврос.

– Надеюсь. Но почему ты задаешь мне все эти вопросы?

Маврос заговорил после долгого молчания:

– Просто мне хотелось знать, как у тебя дела, а заодно передать тебе мнение товарища Первого секретаря, который нашел время принять меня перед моим отъездом из Москвы. Речь шла об Афганистане. Он считает, что было бы очень хорошо, если бы король вернулся.

– Я того же мнения, но товарищ Президент уйти не согласится, а король ни за что не вернется, пока Президент остается на своем месте. Я уж не говорю о фундаменталистах...

Элиас Маврос отмел фундаменталистов коротким движением руки.

– Это чистое самоубийство! Кому нужен новый Хомейни? Даже это дурачье американцы, и те, наконец, поняли. Нет, я другое хотел тебе сказать: если ты будешь назначен на более высокую должность, чем та, которую занимаешь теперь, товарищи из Москвы готовы оказать любую помощь, какая может тебе понадобиться.

Председатель Исполнительного Комитета Совета Министров лишился дара речи. Элиас Маврос глядел прищуренными глазками, в которых вспыхивали веселые огоньки.

Султан Кечманд боялся поверить услышанному. Предвиделась политическая перетряска, и Москва не возражала бы, если бы он поднялся еще выше по ступеням власти, став, скажем, Президентом. Он начал было возражать сдавленным голосом:

– Я с трудом представляю себе, каким образом обстановка в стране могла бы измениться в том направлении, какое ты имеешь в виду. Товарищ Президент очень молод и чрезвычайно осторожен...

– Знаю, знаю! – перебил Элиас Маврос – Тебе известно чувство дружеского уважения, какое я питаю к нему. За последние десять лет он проделал огромную работу.

Он посмотрел на часы.

– Ну, ладно. Мне пора. Я задержусь в Кабуле еще на несколько дней. Хотелось бы как-нибудь пообедать вместе.

– Буду рад.

Султан Кечманд проводил гостя до самого выхода из здания. Вернувшись в кабинет, он распорядился, чтобы его не беспокоили, и начал размышлять, пытаясь разгадать смысл намеков Мавроса. Греческого журналиста можно было подозревать в чем угодно, только не в склонности к сочинительству. И приходил он не зря. Судя по всему, Маврос имел в виду нечто чрезвычайно важное. Чтобы кое-что разузнать, придется обратиться в ХАД. Но в ХАДе кругом ставленники Наджибуллы, мимо них муха не пролетит. Уж они непременно доложат Президенту, а для него это смертный приговор.

Султан Кечманд решил по здравом размышлении подождать развития событий. Голыми руками его не возьмешь!

Бородатый здоровяк топтался посреди танцевальной площадки главного салона в холле «Кабула», по-женски раскачиваясь в такт ударам тамбуринов. Зал был полон. На стульях и скамьях рядами сидели мужчины и женщины. Напитки поглощались в огромном количестве, и не только чай. На низких столиках красовались посудины с «Джонни Уокер», а перед новобрачной водрузили бутыль «Моэ» двойной вместимости. Товар все контрабандный. В глубине зала, на возвышении, восседала в кресле разряженная новобрачная. Новобрачного не было: задержался в Германии.

Гульгулаб, повесив автомат на грудь, охранял дверь, а четверо из лучших телохранителей Селима Хана расположились в стратегических точках ресторана. Вошел Элиас Маврос. Шум стоял оглушительный.

Он увидел Селима Хана в глубине зала, как раз напротив трона новобрачной. Тут же сидели в тесном ряду разодетые в пух и прах родичи. По сему случаю Селим Хан красовался в маршальской форме. Маврос протиснулся к нему. Благодаря грохоту оркестра он мог не опасаться потайных микрофонов. Мужчины пожали друг другу руки, громко обменялись несколькими шутками.

– Я к вам по-соседски, – сказал грек. – Все равно из-за музыки невозможно работать.

Селим Хан с видом знатока разглядывал новобрачную.

– Если этот осел муженек не появится, я займу его место, – объявил он.

– Да у тебя и так десять жен! – удивился его друг.

– Эту я возьму на один вечер!

Во всем Афганистане он прослыл большим сластолюбцем. Когда бы не гашиш, он помышлял бы единственно об утолении своей похоти. Порой ему случалось почтить своим вниманием несколько жен подряд, прежде чем на три дня погрузиться в совершенную бесчувственность. Вокруг них почтительно расступались. Не отводя взгляда от танцующих, Маврос спросил:

– Все в порядке?

– Вполне.

– У меня тоже. Американский агент ни о чем не догадывается. Теперь нужно подбросить ему наживку. Сделай вид, что принимаешь предложение, и назначь ему встречу в удобный тебе день. Ну что, а как он?

– Эта свинья что-то подозревает, – проворчал Селим Хан. – Я уже не раз говорил ему, что мировая печать непременно хочет получить фотографию нас двоих, желательно снятую у меня. Он все отговаривается недостатком времени.

– Ну, и как же? – с беспокойством спросил грек.

– Согласится, никуда не денется! Ведь журналисты скоро уезжают. Но день я буду знать только в последнюю минуту. А ты уверен, что московские товарищи поддержат меня?

– Убежден! – успокоил его Элиас Маврос – Я нарочно ездил в Москву по этому делу. Все надеются на тебя, но действовать нужно очень быстро. Я составлю для тебя перечень пунктов, подлежащих немедленному уничтожению. Сколько у тебя людей?

– Сейчас около сотни. Но каждый день прибывают все новые. Через неделю будет четыреста.

– Превосходно, – одобрительно заметил грек. – Когда настанет время, тебя поддержат изнутри: в армии, в Хальке[22]. Мы успеем все тщательно приготовить. Но самая важная роль отводится посольству: оно сразу же признает происшедшие изменения, а это охладит пыл тех, кто хотел бы ставить тебе палки в колеса. Мы будем рядом и, естественно, позаботимся о том, чтобы воинские части оставались в черте города. Мы печемся не о моджахедах.

Селим Хан посмотрел на него налитыми кровью глазами.

– Я иду на собачьи бои. Ты придешь?

– Ты же прекрасно знаешь, что я этого зрелища не выношу! – отвечал Маврос.

Такси, где находился Элиас Маврос, проехало мимо посольства Советского Союза, следуя по бесконечному проспекту Даруламан, оканчивавшемуся своего рода замком в стиле барокко, где помещалось Министерство обороны. По левую руку от монументального проспекта возвышались три желтоватых плосковерхих здания, утыканных телевизионными антеннами: штаб-квартира ХАДа, а точнее, ВАДа, – Вайарат-э-Амният-э-Дарулати[23]. Жалкая попытка изгладить из памяти дурное о ХАДе, дав ему другое название. Но здания были все те же, те же палачи и тот же начальник, зловещий генерал Якуб. Вход охраняли два танка. Элиас Маврос показал часовому удостоверение, и тот пропустил такси во двор.

Тотчас, подозрительно присматриваясь, приблизились двое в штатском. Элиас Маврос успокоительно улыбнулся.

– Ведите меня к полковнику Тафику. У меня с ним встреча.

Дежурный запросил снизу подтверждения. Полковник Тафик был начальником 7-го отдела ХАДа, занимавшегося пресечением контрреволюционной деятельности. Полковник ездил исключительно в черном бронированном "мерседесе" без номеров и отчитывался только перед президентом Наджибуллой, при котором он в течение длительного времени исполнял обязанности заместителя. Он встретил журналиста на пороге кабинета и обнялся с ним. В свое время они вместе отступали из Джелалабада под градом моджахедеких ракет, а такое не забывается.

Тафик был кряжист, усат, широкоплеч, имел волевой подбородок. Несколько лет назад, когда он был всего лишь скромным лейтенантом ХАДа, его прозвали "Ложечкой", ибо именно чайной ложечкой он выковыривал глаза упорствующим в молчании. Даже офицеры из ГДР считали его кровавым безумцем. Таджик по крови, человек непреклонной воли, горячо любящий свою родину, полковник в глубине душе ненавидел русских, но еще больше фундаменталистов. Выросший в бедности, он исповедовал коммунизм и был беззаветно предан Наджибулле.

– Что в Кабуле? – спросил Маврос.

Тафик взял кубинскую сигару, раскурил ее и скривился, выпуская струю дыма:

– В общем ничего, но трудности есть. Мои люди докладывают о повсеместном проникновении в город групп боевиков. Они располагают тайниками с оружием. Сегодня утром обнаружили еще один. Определенно готовятся покушения.