Татьяна Сытина - Конец Большого Юлиуса Страница 18

И тут же замирала от страха, а вдруг — все правда? Может быть, Горелл не врет, а она сама выдумывает, придирается… И сама вот такими придирками загубит свое счастье! Что, если он рассердится и уйдет?

— Ну, перестань, перестань! — ласково просил Горелл, разглаживая волосы Юли. — Все будет хорошо! Вот слушай, ты хотела купить себе шубу. Возьми, вот это… и поищи себе подходящую! По крайней мере будет занятие… Перестань, слышишь?

Он вытащил из своего глубокого кармана пачку денег и положил на колени Юле.

Всхлипывая, обрадованная Юля подняла лицо и взглянула на Горелла. Левая щека его чуть-чуть вздрагивала, и он быстро отвел глаза, так много злобы и раздражения в них было… И тут она впервые испугалась Горелла.

Ночью Горелл сказал Юле «правду» о себе.

— Только молчи! — предупредил он ее. — Никому ни словечка, иначе и меня подведешь, и сама пострадаешь. Ты все же мне жена, хоть мы пока не зарегистрированы. Ты беречь меня должна! Официально я работаю инженером-товароведом в одном главке. Но это только для документов. Ширма! На самом деле я переправляю из Грузии кожи и лак для сапожников-кустарей. Это очень выгодное дело…

— А если попадешься? — испуганно спросила Юля.

— Не попадусь! — усмехнулся Горелл. — И вообще через год я это дело кончаю. К тому времени у меня будут большие деньги, мы с тобой купим домик где-нибудь в Сухуми, сад мандариновый и заживем…

— Костя, неужели это будет? — спросила Юля и, прижимаясь к нему, беззвучно заплакала. — Костя, грех тебе! Я несчастная женщина с разбитой жизнью… Если только ты меня обманываешь, тебе за меня судьба отомстит! — твердила она, прижимаясь мокрой щекой к плечу Горелла.

— Глупо все это! — вдруг отчетливо сказал вслух Горелл.

— Что глупо? — испуганно подняла голову Юля. — О чем ты, Костенька?

— Лежи, лежи, это я так! — напряженно засмеялся Горелл. — Ссориться нам с тобой глупо, вот о чем я… — успокаивающе объяснил он.

Не мог же он ей сказать, что вспомнил в эту минуту, как несколько месяцев назад в Париже жена одного коммерсанта, связанного с лабораториями крупных ученых, вот так же плакала у него на плече. — «Я делаю для вас преступные вещи, Аллан! — всхлипывала она. — Я предаю мужа, добываю для вас эти ужасные сведения… Но помните, есть бог! Я несчастная женщина с разбитой жизнью, и если вы обманываете меня, — он вам отомстит!»

«М-да! — подумал с неприязнью Горелл. — Если бы я боялся только одного господа бога! Какая бы это была чудесная, спокойная жизнь!..»

Но так или иначе Юля на время успокоилась и с утра до вечера бродила по магазинам, прицениваясь к шубам, отрезам и воротникам.

Горелл отправился к Пономареву.

Довольно много времени пришлось потратить на телефонные звонки, прежде чем он разыскал Александра Петровича в одном из московских институтов Академии наук. Биллиджер напал на верный канал: при первом же упоминании о семье Горбачевых голос Пономарева утратил всякую официальность, а минут через двадцать, получив пропуск, Горелл уже входил к нему в кабинет.

Пономарев был один.

— Ну, как они там поживают? — оживленно заговорил он, выходя навстречу Гореллу. — Как чувствует себя Андрей Аниканович?

— Разно! — сдержанно улыбнулся Горелл, пожимая руку Пономареву. — Ведь вы знаете, у старика больное сердце. В последнее время начал сдавать, но храбрится!

— Неукротимый человек! — с восхищением повторил Пономарев, возвращаясь к своему креслу за столом. — Садитесь, пожалуйста…

— Константин Иванович! — быстро подсказал Горелл.

Пономарев и Горелл взглянули друг на друга, и несколько секунд оба напряженно молчали. Потом как-то одновременно усмехнулись, и Горелл заговорил о семье Горбачевых и о Вале Макаровой, подруге Сонечки, которую Андрей Аниканович просит устроить на физический факультет МГУ.

Горелл говорил также о том, какое это счастье быть молодым, поступать на первый курс университета, о старой дружбе, о Челябинске и о многом другом…

А Пономарев слушал и все никак не мог понять, что не нравится ему в этом человеке.

«Сильный физически человек! — думал Пономарев, разглядывая гостя. — С хорошей реакцией. Но что в нем отталкивает?» — и вдруг уловил: неприятным представлялся не сам Горелл, а просьба Андрея Аникановича.

— Вы на каком предприятии в Челябинске работаете? — спросил он Горелла.

Горелл неторопливо назвал предприятие, указанное в списке Биллиджера. И в ту же минуту Пономарев уловил в глазах Горелла обеспокоенное выражение. Оно было мимолетным, но острым.

— Я постараюсь помочь… — смущенно сказал Пономарев. — Это, конечно, не так просто, как вам кажется…

— Нет, нет, если это хоть сколько-нибудь затруднительно для вас, — не надо! — быстро перебил Горелл. — Мне и Андрей Аниканович так наказывал: «Если, говорит, он не захочет — не настаивай!»

— Дело не в том — «хочу» я или «не хочу», — раздраженна сказал Пономарев. — Я думаю, как это практически осуществить. Я ведь почти не бываю сейчас в Москве, все время под Каменногорском.

— Может быть, вы напишете рекомендательное письмо? — оживленно подхватил Горелл. — Я уверен, что письма достаточно.

— Письмо это, пожалуй, самое лучшее! — согласился Пономарев. — Как вы сказали зовут эту девушку? Валентина Макарова?

Он присел за письменный стол и размашистым почерком набросал письмо.

Прощаясь, Горелл вдруг почувствовал, что настроение у него падает. Почему? Пономарев принял его крайне любезно. Даже пригласил заходить при случае. И все-таки Горелл, вышел из кабинета, досадуя на себя. Несмотря на явную удачу, свидание не получилось. В чем же был просчет? Горелл продумал каждую интонацию Пономарева и не понял. А потом решил, что опасения его пусты. Нервы начинают изнашиваться, вот и все. Каменногорск — вот самое главное! И как чистенько Пономарев это главное выболтал!

А Пономарев, расставшись с Гореллом, никак не мог удержаться от ощущения досады и тревоги.

К вечеру тревога усилилась. Просматривая мысленно события последней недели, стараясь отыскать в них причину его беспокойства, Пономарев вдруг понял, что дело не в нем самом.

Вечером позвонил Смирнов.

— Дела мои ничего себе… — вяло бормотал Пономарев. — Нет, ничего новенького. Почему голос хилый? Да так, раздосадовало кое-что. Понимаешь, обидно, когда хороший человек… И не просто хороший, а служивший для тебя в течение ряда лет примером, образцом честности, вдруг… Впрочем, тебе это не интересно. Все интересно? Ну как бы тебе это объяснить. Просто объяснить? Короче говоря, ты знаешь, какой у нас конкурс поступающих на физический факультет? Огромный. И вот сегодня ко мне явился один тип и просил, по поручению этого самого моего друга, устроить по протекции одну девицу. Хорошие люди так не поступают? Да ведь это, знаешь, как сложится. Так не бывает? Что за тип? Нет, я его прежде никогда не видел. Тип как тип, неприятный, больше ничего не могу сказать. Днем приходил в институт. Нет, для себя он ничего не просил. Откуда я знаю, почему Андрей Аниканович сам не написал? Может, болеет. Да нет, тип этот ни при чем. Меня поразил странный поворот мозгов у Андрея Аникановича. Святой был человек, и вдруг в таком деле, как студенческий конкурс… Начинается… Ничего в этом для тебя интересного нет. Пожалуйста, присылай, только имей в виду, завтра утром я уезжаю.

Через полчаса в институт прибыл Миша Соловьев, снял копию с корешка пропуска, выданного Клебанову, и дополнительно побеседовал с Пономаревым.

В тот же день капитан Захаров послал запрос в Челябинск о том, работает ли там Клебанов и есть ли у Сони Горбачевой подруга Валя Макарова, желающая поступить в МГУ на физический факультет.

В деле Горелла настало самое тяжелое время. События перестали совершаться, данные перестали поступать. Все молчали, ждали, нервничали и занимались будничными делами отдела.

Но затишье было ложным. События совершались, только люди, заинтересованные в них, пока ничего не знали.

Пережив много тошнотворных приступов страха, перед которым даже астма казалась удовольствием, Крюгер не выдержал. Он выбрался из-под крыши, с трудом натянул одежду и ботинки и, задыхаясь, путая обрывки молитв, запомнившихся с детства, выполз на улицу. Добравшись до будки телефона-автомата и отдышавшись, он позвонил.

— Умоляю зайти ко мне! — долго хрипел он в трубку. — Есть необыкновенно важные новости.

И тотчас же новая спазма страха сжала тело Крюгера. Конечно, позвонив в бюро, он сделал хуже… А что, если, начав раскапывать, чем интересовался Штарке и для кого, они докопаются и до того, что он, Крюгер, выболтал? А если им вообще не понравится, что он еще жив? Комната находится в углу чердака, под самой крышей, здесь и жильцов-то поблизости нет, одни чуланы…

В короткий срок сообщение Крюгера прошло сложный путь и попало, наконец, в руки человека с военной выправкой, отправлявшего Горелла через границу в Советский Союз.