Марк Эгарт - Бухта Туманов (с илл.) Страница 18

Полная тишина и безлюдье царили вокруг. Но человек явно не доверял им и шел, прислушиваясь к каждому шороху. И не напрасно.

Внезапно в горячей синеве неба возник посторонний, как бы сверлящий воздух звук. Он стремительно приближался. Крылатая тень накрыла человека. С оглушающим ревом промчался над ним самолет. Некоторое время человек сидел, забившись в кустарник. Но опять все было тихо. Он поднялся и двинулся в прежнем направлении — на звук льющейся воды.

Потянуло свежестью. Плеск воды делался все слышнее. Вот и ручей, падающий с уступа. Человек прильнул к воде, захлебываясь и вздыхая, окунул разгоряченное лицо в холодную струю, смочил и разгладил на две стороны ссохшиеся от пота и грязи волосы.

Он стащил с плеч рубашку, выполоскал ее, отжал и опять натянул на потное тело. Затем достал из кармана краюшку твердого, как камень, хлеба, размочил в воде и принялся бережно есть, отгибая лезшие в рот сердитые усы.

Никто бы не признал в этом таежном бродяге Илью Дергачева, одного из прежних богатеев Уссурийского края. В гражданскую войну он служил у белых, у японцев и готов был даже душу продать, лишь бы ему вернули его добро. Но не помогли Илье ни белые, ни японцы, хотя душу свою он им продал, и пришлось ему вместе с ними бежать в Маньчжурию.

В Маньчжурии Илья промышлял контрабандой и другими темными делами, надеясь, что вот-вот опять начнется война. Но годы шли, а война не начиналась. Илье уже перевалило за пятый десяток, уже появилась седина в его прежде густой, теперь поредевшей бороде, а злость и жадность его не старели: он ждал войны, как другие ждут праздника.

В Харбине Илье пришлось иметь дело с неким Харуяма. Харуяма был японцем, но имя носил чисто русское: Иван Семенович. Фамилия Харуяма звучала по-японски красиво: «Весенняя гора», а сам японец выглядел далеко не красивым: маленький, сухонький, в больших роговых очках и с тихим, слабым голосом. Но самые отчаянные головорезы и контрабандисты, работавшие на него, боялись его ласкового голоса и вежливых манер. А Илья и подавно боялся, потому что всегда был у него в долгу и знал, что стоит Ивану Семеновичу Харуяма сказать одно слово — и его прирежут в первом харбинском кабачке.

Вот этот самый Харуяма — «Весенняя гора» недавно предложил Илье принять участие в одном деле. Маленький японец отлично говорил по-русски. Илья подозревал, что он бывал в России и, вероятно, ради тех самых дел, о которых толковал теперь.

Уже началась война, правда не с той стороны, откуда столько лет дожидался ее Илья, зато настоящая, большая война, немец пошел на Россию! А Харуяма уверял, что вскорости и японцы ударят.

От всех этих событий в голове Ильи шумело, как от доброго вина. «Наконец-то! Дожил-таки…»

Дело, предложенное ему, было рискованное и трудное. В случае неудачи никакие японцы не спасут Илью от петли. Но он понимал: время наступает такое, что либо пан, либо пропал! И Илья согласился.

Вначале предполагалось, что Илья явится к советскому консулу в Харбине с покаянием и будет проситься на родину, горя будто бы желанием помочь ей в лихую годину испытаний. Харуяма даже написал для Ильи слезную челобитную и заставил выучить ее наизусть. Потом в намерениях его произошла перемена. Возможно, он усомнился в пригодности Ильи для такой роли, а возможно — что вероятнее, — это было просто небольшой проверкой готовности и послушания Ильи. Во всяком случае, маленький японец больше не упоминал ни о покаянии, ни о советском консуле, а нашел дело, более привычное для старого контрабандиста и нарушителя границы: наблюдение за возводимыми большевиками укреплениями.

Так случилось, что летом 1942 года Илья Дергачев очутился в тайге, неподалеку от советского берега океана. К нему и лежал теперь его путь.

Он шел, часто оглядываясь и прислушиваясь. Харуяма предупредил его, когда знакомил с картой местности, что где-то здесь большевики строят береговые укрепления, и показал на карте расположение пограничных застав в этом районе. Поэтому Илья соблюдал величайшую осторожность. Несколько раз ему приходилось выжидать, лежа в густых зарослях, прижимаясь всем телом к земле. Случалось, он слышал голоса, шаги, звяканье оружия. Здесь была граница. Опасность подстерегала на каждом шагу. Наконец Илья увидел океан, открывшийся ему в распадке между двух сопок.

Солнце висело уже низко. Округлые вершины сопок розовели. Тяжело взмахнув короткими крыльями, взлетел из-под самых ног фазан. «И жирен, черт!» — с завистью подумал изголодавшийся Илья. У него не было с собой ничего: ни ружья, ни ножа. Он должен был выглядеть бездомным бродягой, каким, в сущности, и был.

Илья взобрался на прибрежную сопку, осмотрелся. Далеко справа, вдоль берега, возле устья заросшей камышом речки, тянулась едва приметная песчаная коса. Там находится место, куда направил его Харуяма. Там Илью должны встретить.

Вдруг Илья пригнулся, нырнул в кусты. На соседней сопке показался человек. С минуту он был отчетливо виден на желтом фоне вечерней зари и так же внезапно исчез, как и появился. Жалобный крик выпи прорезал тишину. Из-за небольшого мыса выплыла лодка и повернула к берегу.

Илья выглядывал из кустов, как сурок из норы. Прошло около часа. Послышался плеск весел. Он опять увидел лодку, которая теперь удалялась.

Илья продолжал выжидать и следить. Сумерки, словно темная вода, заливали узкие распадки между сопок, а сами сопки делались как бы выше, круче, слышнее становился шум ручья внизу, перекликались ночные птицы. Их крылья чертили зеленоватое гаснущее небо.

Илья вылез из кустов и только ступил несколько шагов, как увидел человека. Сейчас он был так близко, что спрятаться Илья не мог. Он лишь успел поднять камень.

Неизвестный между тем приближался. Илья стоял, зажав в руке камень, и смотрел на него. Его лицо вдруг показалось Илье знакомым. С цепкостью и быстротой, какие вырабатывает бродячая, беспокойная жизнь, он припомнил, что видел раза два этого человека в Харбине у Ивана Семеновича Харуяма, и даже припомнил его имя: Ху Чи.

«Неужто он?» — подивился Илья, все еще не веря своим глазам и в то же время гадая: тот ли это человек, который должен встретить его здесь, или нет? Но трудно было поверить, что человек, имеющий дело с Харуяма, будет шататься без дела за рубежом и окажется именно здесь, в условленном месте, как раз сейчас.

Это соображение немного успокоило Илью. Он пригладил бороду, расправил усы и пошел навстречу Ху Чи.

Тот, должно быть, не узнал или не помнил его. Он остановился, быстро сунул руку за пазуху. А Илья, будто не заметив его движения, уже говорил своим сиплым голосом:

— Здоров, земляк! Не признаешь? Илья Дергачев. У Ивана Семеновича встречались… Я самый! — И, не давая «земляку» двинуться и — чего доброго — пырнуть его ножом, который несомненно был у него за пазухой, Илья стиснул маленькую коричневую руку Ху Чи своей широкой лапищей.

Глаза Ильи настороженно поблескивали из-под лохматых бровей: «Уж теперь не вырвешься… вытряхну из тебя, кто ты есть!»

Но Ху Чи и не думал вырываться. Он спокойно стоял, улыбаясь во весь рот и показывая крупные зубы.

— Ти-и… — пропел он тонким голосом. — Здравствуй, Илья Ти-пан-чи!

Он величал его по имени-отчеству: Ильей Степановичем, чего давно не слышал от людей Илья, и тот почувствовал себя польщенным.

— Здорово, здорово, — ответил он и провел рукой по усам. С минуту оба молчали.

— Стало быть, вместе? — спросил Илья. — Так, что ли?

Ху Чи пристально посмотрел на Илью косо поставленными, неподвижными глазами. Улыбка на его лице сделалась еще шире. На минуту Илье стало не по себе от этой улыбки, взгляда — как будто только сейчас он понял, почувствовал, кем стал.

— Вместе, стало быть? — повторил он сердито. Ху Чи кивнул и пошел вместе с Ильей к берегу.

Как погиб Никуленко

Что же случилось с Никуленко?

Расставшись с Синицыным, он обошел южный берег бухты и, не найдя ничего подозрительного, поднялся, как было условлено, на Черную сопку. Он настойчиво, шаг за шагом разглядывал тропинку, раздвигал кусты, но следов неизвестного не было. Возможно, он скрылся на лодке или пустился вплавь?

Никуленко делалось досадно при мысли, что никто не придает значения его подозрениям. Если теперь он вернется ни с чем, Юрий первый поднимет его на смех. Однако дело было не в том — Никуленко не был так чувствителен к насмешкам, как его товарищ. Главное было то, что если неизвестный смог неприметно ловко уйти, он может снова появиться, и не исключено, что у него здесь есть какая-то цель. Какая?

Шагах в тридцати от фанзы Пак-Якова Никуленко свернул с тропинки в кусты и ползком, совершенно беззвучно, как он умел с детства, начал приближаться к фанзе. Кто знает, не спрятался ли неизвестный в фанзе? Она была уже близко, за кустами. В эту минуту Никуленко услышал, что кто-то ходит по фанзе.