Николай Никуляк - Нить курьера Страница 18

— Что вы, рисует мой друг, я всего-навсего помогаю ему в гешефте.

— Показывай, показывай, — настоял я, возвращая ее в квартиру, — все великие люди являлись воплощением скромности.

Увидев на диване несколько натюрмортов, уже закупленных Ковальчуком, я постарался прийти к нему на помощь, рассеять его неловкое и все еще заметное волнение.

— О, да ты, как видно, уже разорила моего друга; у бедняжки, кажется, дрожат колени. Ведь ему не приходилось еще питаться плодами, изображенными на полотнах.

Подмигнув Инге, я подошел к буфету, достал бутылку вина, поставил ее на стол.

— Слава богу, у нас уцелела еще бутылка отличнейшего вина, и мы, конечно, разопьем ее за здоровье всех настоящих и будущих мастеров кисти.

Откупорив бутылку, я налил бокалы, и мы дружно выпили.

— У меня, Инга, есть для тебя выгодное предложение, — продолжал я. — Вот с этой фотографии моей матери надо нарисовать портрет маслом. Фотография быстро стареет и тускнеет, а портрет долговечен. И еще есть заказ…

Положив ногу на ногу, Инга деловито вытащила из сумки блокнотик с карандашом.

— Нарисовать место, где я чуть не утонул при ловле форели в бурной реке. Буду теперь молиться дереву, за корни которого удалось ухватиться и таким образом спастись. Не правда ли, капитан?

— Конечно, конечно, майор, — поддержал меня безучастный до сего времени Ковальчук, — сколько бы вы ни покупали картин, вам всегда будет недоставать еще одной, именно той, о которой вы говорите.

Инга вскинула голову. Черные ее глаза на меня смотрели сочувственно.

— Видите ли, я уже говорила, что рисую не я. Все это будет зависеть от художника. Но думаю, что в вашей коллекции картин будет и дерево, на которое вы хотите молиться.

— Но чтобы это было не разорительно, — выдвинул новое условие Ковальчук, улыбаясь, грозя ей пальцем.

Инга достала из сумки помаду, легко провела ею по губам. Тронула пушком из серебряной, пудреницы нос и лоб, поправила волосы. Мельком взглянула в зеркало. Повернулась к Ковальчуку:

— Когда вы научитесь извлекать форели из нарисованного пруда и регулярно ими питаться, то никогда не придете к краху, — смеясь, сказала она.

Допив вино, стали прощаться. Уходя, она взяла с собой фотографию.

Наконец, дверь за нею закрылась, и я услышал, как она спускалась по лестнице, стуча каблучками.

— Откуда вы знаете эту чертовку? — грозно спросил меня Ковальчук, как только шаги ее смолкли. — Я ведь собирался ее задержать и доставить в комендатуру, поэтому и выходил с ней вместе на улицу. Она настоящая воровка, если не хуже.

— Почему же?.. — спросил я, рассматривая купленные полотна. — Ты имеешь в виду, что картины не стоили уплаченных денег?

— Я имею в виду, — сказал Ковальчук, морща лоб, — что когда пошел в спальню за деньгами, то Инга копалась в бумагах на письменном столе.

Я тихо рассмеялся.

— Не мерещатся ли тебе агенты разведки? Настоящий психоз.

Ковальчук нахмурился:

Это видно хотя бы из того, что вот эта служебная тетрадь лежала под книгой, а сейчас лежит сверху.

И он показал мне, как и где лежала его тетрадь.

— Я уверен, что она рылась в бумагах.

Окинув Ковальчука оценивающим взглядом, я спросил: Почему же ты, в таком случае, распустил слюни и пировал с ней. Тебе может влететь за такую беспечность…

— Но ведь вы же сами хотели этого! — гневно выкрикнул Ковальчук.

— Я же не знал о том, что она рылась в бумагах.

— А я решил, что она вам знакома и вы ей благоволите. Я ничего не понял, вы меня сбили с толку. Но ее, пожалуй, можно еще догнать.

И он, схватив фуражку, бросился к двери.

— Постой, — остановил его я, — не будем поднимать панику. Она ведь еще придет к нам. Другое дело — сообщить куда следует…

Подождав минут десять, Ковальчук ушел, сказав, что ему надо на службу.

Дело в том, что, переселяясь к Ковальчуку, я решил пока не открывать перед ним служебной своей принадлежности, не навязывать ему своих подозрений и выводов и предоставить событиям развиваться естественно. Когда же будут собраны достаточные улики, тогда все станет на свое место и можно будет раскрыть себя.

В квартире я оборудовал тайничок, где сохранял нужные мне препараты. И с уходом Ковальчука принялся за работу.

Отпечатки пальцев Инги на бутылке, бокале и контрольные на фотопортрете «матери», который я незаметно для нее подменил, оказались исключительно четкими по своему рисунку. Они, к моему удовлетворению, полностью совпадали с отпечатками, оставленными ею и на нескольких страницах тетради, которые я заранее обработал на фиксацию отпечатков.

Значит, Ковальчук прав-Инга заглядывала в тетрадь.

Перенеся отпечатки на пленку, я пронумеровал и подписал их, и все эти материалы и препараты снова спрятал в тайник.

Теперь надо постараться всех этих «художников» и «продавщиц картин» держать в руках, и самому направлять дальнейшее развитие событий.

Вечером, вызвав меня к себе, Федчук попросил подробно рассказать о встрече с Ингой и внимательно просмотрел доставленные мною материалы.

— Что ж, — сказал он, — первый шаг сделан. Ковальчук утверждает, что Инга просматривала его тетради, и это действительно так. Теперь он будет нам помогать…

Федчук усмехнулся и поднял палец:

— Но я не думаю что она только посмотрела в тетради, а допускаю, что даже сделала несколько снимков. Ковальчук об этом не догадался. Вот, почитайте его заявление. Он, кажется, обвиняет вас в легкомыслии…

И он передал мне несколько листов, заполненных показаниями Ковальчука.

Читая их, я был не в силах сдержать улыбку:

— Это верно, — сказал я, возвращая бумаги, — так и должно было казаться со стороны. Я же принял ее, как старую свою знакомую…

— Хорошо, хорошо, — одобрил Федчук, — главное, действовать безошибочно и не забывать о своих благородных целях. Все хорошо, что хорошо кончается…

На улице шел дождь. Он барабанил по оконному карнизу. По серым стеклам бежали струйки, и сквозь них, как в тумане, виднелись огни города.

Федчук подошел к окну. По тротуару пробегали прохожие, кутаясь в плащи, блестящие от дождя.

— Вон как льет, — сказал он, — вы бы переждали немного.

— Ничего, не растаю, — пошутил я.

— Пленки с отпечатками сдайте на экспертизу. Пусть официально подтвердят полную их идентичность актом. А дальше…

— Я знаю, мы уже обсуждали.

— Ну что ж, желаю успехов.

Несмотря на дождь, Вена жила своей шумной жизнью. Сияла огнями неоновых реклам, окнами ресторанов, витринами магазинов. Звенела хмельными мелодиями скрипок, аккордеонов. Заливалась смехом, свистом и газированным желудевым пивом.

По смутно освещенному бульвару сновали и женщины с сигаретами в зубах.

Ковальчук уже спал. Я осторожно прикрыл дверь в спальню, сел к письменному столу, задумался…

Несмотря на то, что все шло нормально, по плану, я все же волновался за исход дела.

Зарницкий проживал в Первом районе Вены, где всякие операции союзников были запрещены. Задерживать его можно было только в советских районах города. Но от посещения советских районов Вены он настойчиво уклонялся. К тому же, брать Зарницкого надо было негласно, чтобы его арест советскими властями не стал достоянием посторонних.

Поедет ли он со мной, в моей машине? Нет, нет и нет[

Как же заманить его в нашу зону и взять без шума и без свидетелей?

Забот у меня было много, и дни проходили быстро. Да и Инга не заставила себя долго ждать. Она появилась у нас ровно через неделю и уже с порога бросила мне упрек:

— Работу над портретом задерживаете вы сами. Франц не знает, какого цвета должно быть платье. Из-за этого все стоит.

Подойдя ко мне и взяв меня за руку, предложила:

— Пойдемте, он вас ждет.

«Ловко придумано, — подумал я, — внезапная проверка. Ну, что же, я готов к любым испытаниям. Я этого и ожидал».

Капитан! — громко окликнул я Ковальчука, — великий Рембрандт зовет нас к бессмертному портрету моей матери. Вознаградим же его своими щедрыми дарами. Наполним его карманы шиллингами и утолим его жажду.

— Готов! — только и выкрикнул Ковальчук.

Теперь, проинструктированный Федчуком, он свободно чувствовал себя в обществе Инги.

На лице Инги мелькнула тень огорчения. Приглашать нас двоих, видимо, не входило в ее планы. Но было уже поздно.

Болтая о картинах, мы быстро собрались, вышли на улицу и, взявшись за руки, затерялись в толпе.

Переступив порог кафе «Будапешт», я сразу же почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, следящий за каждым моим движением.

Ведя меня за руку, Инга остановилась у столика в углу, за которым сидел давно не бритый, коренастый субъект в зеленой куртке и шляпе.

«Проверяют на знание внешности Зарницкого, — подумал я, — представляя под его именем совсем другое лицо. Не вызовет ли это у меня недоумения, смущения?»