Иван Дорба - Белые тени Страница 19

На какое-то мгновение Алексей замялся.

— Да, жил тогда в Елисаветграде.

— На улице Быковой.

— Правильно. Откуда вы знаете?

— Как-то вас видел. Хотел даже подойти, но с вами были еще двое людей. Вы ведь на нелегальном положении находились. Мог подвести вас ненароком, да и неудобно вроде подходить к классовому врагу. На пролетария вы, правда, непохожи. Вы интеллигент, вероятно, дворянин по происхождению. У меня есть родная тетка по отцу Лариса Федоровна Чегодова, профессиональная революционерка, социал-демократка, отсидевшая несколько лет в тюрьме. Неистовая была женщина! Раздала землю крестьянам и поселилась в Одессе, и каждый раз, когда царь бывал на Южном берегу, ее сажали — на всякий пожарный! Так вот, классовый ли она мне враг? А местная полиция по милости войскового старшины Мальцева объявила меня большевиком.

— Я кое-что слышал о вашей истории, — сказал Алексей.

— Стекол Мальцеву я не бил и попал как кур во щи. Меня хотели выгнать из корпуса из-за сволочи, полицейского доносчика! — Чегодов поморщился и схватился за бок.

— Что с вами?

— Аппендицит, собираются класть в лазарет. Потому к вам и пришел. В «самодрале» я! Хотел... спросить... — Чегодов весь напрягся, даже побледнел и, глядя Алексею прямо в глаза, тихо произнес. — Вы тут как Христос или как Иуда?

— Как человек, — так же тихо ответил Алексей, — и ради людей. Так нужно, Олег!

— Я так счастлив, что встретился с вами, — уже совсем другим, извиняющимся и в то же время радостным голосом заговорил Чегодов. — Знайте: я никогда и никому не проговорился о вас. Мне хочется посоветоваться с вами о смысле жизни...

— Наметить свой путь и уже идти по нему до конца, не мучая ни себя, ни других «извечными вопросами», не бросаться из стороны в сторону. Родина у нас Советская...

— Верно! Совершенно верно, Алексей Алексеевич! Только в вонючей отвратительной полицейской камере я понял до конца, на чьей стороне правда! И как хорошо это осознать!

Алексей, улыбаясь, смотрел в его сияющие глаза. Потом потрепал его по плечу и спросил:

— А почему не приходил раньше?

— Боялся: вдруг вы невозвращенец! А после вчерашнего диспута понял, что вы приехали сюда, рискуя жизнью, направить нас на правильный путь... — В глазах у Чегодова засверкали слезы.

— Ну ладно, Олег, ладно. Давай перво-наперво договоримся, что мы познакомились здесь, скажем, в прошлый страстной четверг... Сюда идут! Повод придумай сам...

В дверях появилась высокая фигура Хранича с большим графином вина в руке. За ним его родич кафанщик Драгутин с изжаренным только что на вертеле молодым барашком и сторож Йова со стаканами и тарелками.

Чегодов встал.

Поздоровавшись с Алексеем, чика Васо протянул руку Чегодову и ласково, как близкому знакомому, закивал головой.

— О, Олег, и ты здесь!

— Здесь! Недавно познакомились, — сказал Чегодов, здороваясь с Драгутиным и Йовой.

— Парень он хороший, товарищ Алекса, такому верить можно, — сказал кафанщик Драгутин, все еще держа в руке жареного ягненка.

— Олег настоящий человек! — согласился Алексей и улыбнулся.

Чегодов вспыхнул и благодарно посмотрел на Алексея.

— Сегодня третий день пасхи, — прохрипел кафанщик Драгутин, — встреча весны, прошу не побрезговать, по древнему обычаю отведать нашего доброго герцеговинского вина и закусить...

Пока накрывали на стол, Хранич отвел Алексея в сторону и шепнул:

— Полковник Павский заказал на завтра одному нашему турку, Алимхану, подводу ехать в Требинье. Так что за Грацией мы приглядим.

Вскоре они все сидели за столом и вели неторопливую беседу.

Война еще владела мыслями людей. И ее участники при любом удобном случае с волнением перебирали в памяти пережитые ими события.

— Здесь, — рассказывал Хранич, — между Билечей и Гацко, мы упорно сопротивлялись, но уже одиннадцатого января шестнадцатого года трусливое правительство во главе с Миюшковичем запросило пардону. Условия перемирия, предложенные Австро-Венгрией, были до того унизительны, что король Никола не мог их принять. Армию распустили по домам, а король с первым министром убежали. Страна же была оккупирована. Вот так-то! А сербам все же удалось спасти свою армию... частично...

— Черная рука! — провочал кафанщик, скручивая цигарку.

— Что за рука? — спросил Алексей, глядя, как чика Драгутин берет целый стручок маринованного перца, кладет его в рот и с удовольствием жует.

— Начальник разведки генерального штаба полковник Димитриевич, по кличке Апис. Ему удалось раздобыть план австро-венгерского наступления на Сербию. В ночь на 29 мая 1903 года он повел офицеров-заговорщиков во дворец, и ненавистная династия Обреновичей была свергнута. Поэтому его можно назвать спасителем ядра сербской армии. Аписа поддерживала весьма влиятельная и сильная офицерская группа «Черная рука».

— Короля и королеву сбросили с третьего этажа, — заметил Чегодов. — Дело, кажется, не обошлось без русской разведки.

— Наверно, Обреновичи были австрийскими ставленниками, — подтвердил кафанщик. — Апис, кстати, организовал и убийство эрцгерцога Фердинанда в Сараеве. С расчетом вызвать войну.

— И какова судьба этого Аписа? — спросил Алексей.

— В 1916 году, после разгрома, остатки сербской армии очутились в Салониках, — опершись подбородком на трость, сказал чика Васо, — и нынешний король, воспользовавшись сварой в верхах, при поддержке вождя радикалов Пашича и при помощи Петра Живковича, возглавлявшего группу офицеров «Белая рука», сменил руководство верховного командования и арестовал Аписа.

— Главная причина таилась в том, — откашлявшись, начал кафанщик, поднимая стакан и глядя на отливающее рубином вино, — что австрийский император Карл, вступивший на престол после смерти Франца-Иосифа, вел разговоры с Антантой о сепаратном мире и соглашался оставить на престоле династию Карагеоргиевичей при условии, что главный виновник террористического акта на его брата будет казнен. Аписа — Димитриевича расстреляли. Регент Александр отказался подписать помилование. — Он затянулся, выпустил струю дыма, потом поглядел на Чегодова и подытожил: — Курица ряба, да перешиблена нога. В то время я был в России. В Первой Сербской добровольческой дивизии. И состоял в Югославском комитете. После революции сербские, хорватские, словенские, черногорские и наши, далматинские, социал-демократы держали крепкую связь с русскими большевиками. И мы в Одессе выступили с декларацией за создание Югославии на принципах демократии и равноправия народов.

— А у нас, — попыхивая трубкой, сказал чика Васо, — как только стало известно о революции в России, по всей лоскутной империи прокатилась волна митингов, демонстраций, забастовок. И пошло! Забеспокоились и начали кампанию за объединение под Габсбургами сербский митрополит в Сараеве Летица, и католический епископ Люблян Еглич, и лидеры народной и национально-прогрессивной партии Словении, и ряд буржуазных партий Далмации, Боснии и Герцеговины. Вот так-то!

— Как же согласился на это Николай Черногорский? — спросил Алексей и подумал: «Молодцы! И у них тут в каждой кафане свой политический клуб. И как деликатно вводят меня в курс своих дел».

— Самое главное, — сказал чика Васо, поглаживая ус, — по решению избранных после освобождения Черногории народных представителей, собравшихся двадцать шестого ноября восемнадцатого года, Черногория объединялась с Сербией. Во-вторых, черногорцы думали, что король Александр, родившийся в самом сердце Черногории, в Цетинье, вместе с молоком матери-черногорки всосет любовь к родине и будет по-отечески заботиться о бедном и вечно голодном народе. И в-четвертых, мы, черногорцы, кровно связаны с Россией. Александр был русский воспитанник, кончил Пажеский корпус. Ну а насчет того, что он подставил ножку дяде, заставил старшего брата Георгия отказаться от престола и отойти от дел отца Петра I, на это мы закрывали глаза, за что и поплатились... Поверили скрепя сердце и напрасно.

— Не поверили! Просто у обнищавших и лишившихся от голода воли народов не было сил бороться за федерацию республик, демократию, свободу и равенство. Не пошли люди за левыми социал-демократами, не созрел плод... — прохрипел Драгутин и закашлялся.

— А теперь, друзья, наполните бокалы и давайте выпьем до дна за свободу...

— Можно к вам, Алексей Алексеевич? — вдруг послышался воркующий голос Ирен Скачковой, она переступила порог, за ней вошли Кучеров, Берендс и Скачков.

— Если здесь чика Васо, то речь идет, конечно, о политике, — сказал Кучеров, делая общий поклон.

— Когда собираются мужчины за стаканом вина, они обычно говорят либо о войне, либо о нас, женщинах, — улыбнулась Ирен, глядя Алексею прямо в глаза. — Не правда ли?

— Речь шла о свободе, — сказал Алексей. — Прошу, садитесь, пожалуйста.