Иван Дорба - Под опущенным забралом Страница 19

Алексей быстро просмотрел список. Там стояли знакомые фамилии:

«Буйницкий Николай Иеронимович — опасен, Зимовнов Иван Гаврилович — на подозрении, Попов Аркадий Иванович — очень опасен, член Коммунистической партии Югославии (?), связан с хозяином ресторана «Якорь» Драгутином Вукмановичем, живет с его дочерью Зорицей Вукманович на Савской пристани; Скачков — агент польской двуйки, опасен; Черемисов — на подозрении, нужно установить его связи; Хованский Алексей Алексеевич — агент Си-ай-си, очень опасен…

— Вас он зачеркнул. Это у него старый список, — заметила Ирен. — Вас, Алексей Алексеевич, он побаивается. Идите! Немцы уже скоро явятся. Я всех боюсь. Все буду вам говорить, только защитите меня. — И она жалобно улыбнулась.

Алексей вышел. Поднимаясь по лестнице, он решал трудный кроссворд: «Где правда, где ложь? Говорит вроде искренно, плачет, а может, эти красивые зеленые глаза льют крокодиловы слезы? Ирен напугана, патологически боится самосуда…»

Включив записывающее устройство, Алексей спустился в гостиную, уселся в кресло и задумался. «В этом деле бывший муж Ирен Скачков может сыграть свою роль, пусть даже козырной двойки. Оба они, Берендс и Ирен, боятся его до прихода немцев!»

Минут через десять появились Берендс и Черемисов.

Отозвав Черемисова в сторонку, Алексей шепнул:

— Иди вниз к Николаю и скажи, чтобы был осторожен. В два часа к Берендсу придут переодетые в жандармов агенты «пятой колонны». Потом сходи в бывшую квартиру Чегодова. Там ждут Зимовнов и Денисенко, пусть они останутся на улице, а вы с Буйницким спешите сюда. И скажи им всем: война объявлена, мы живем в близкой нам по крови и духу стране и обязаны ее защищать всеми возможными средствами. Не знаю, как развернутся события, но пусть будут готовы. Живыми фольксдойче выпускать нельзя.

— Колька с ними один справится. У него резиновая дубинка.

— Рисковать нельзя, вдруг их придет сюда больше. Иди! И сними слепок с ключей.

Вернувшись к столу, у которого в задумчивости стоял Берендс, Алексей жестко бросил:

— Людвиг Оскарович, где ключи от наружной двери? — И, показав на Черемисова, проговорил: — Он отлучится на несколько минут.

— Я провожу.

— Нет, мне с вами необходимо срочно поговорить наедине.

— Ключи в передней, в правом ящике стола, у зеркала.

Черемисов ушел.

— Ну что ж, присядем, в ногах правды нет.

— Минутку, — Берендс подошел к буфету, отворил дверцу. Алексей увидел батарею всевозможных бутылок. — Что желаете? Виски, джин, ракию, коньяк, водку? — И налил себе полный стакан коньяка.

— Пожалуй, предпочту виски.

Берендс взял бутылку, стакан, сифон содовой, поставил все это на стоявший у буфета столик на колесах и подкатил к креслу гостя. А сам возвратился к буфету.

— Людвиг Оскарович, вы умный человек, опытный разведчик, а поступаете так неосторожно. Вы по происхождению немец, правда, прибалтийский и потому не совсем полноценный, но вы еще офицер Российской императорской армии, дворянин, барон, черт побери, так ответьте мне, неужели вы серьезно полагаете, что судьба предначертала вашему великому фюреру свершить и осуществить фантастическую мечту немецкой нации — победить и возглавить мир? Вы верите австрийскому ефрейтору Шикльгруберу?

Алексей налил себе в стакан виски. Берендс молчал.

— Вы ведь знаете, что он маньяк?

— Знаю, Алексей Алексеевич! Мы все в какой-то мере сумасшедшие. Но фюрер заразил сумасшествием целый народ! Все народы подвержены низменным инстинктам, в том числе и русский… Так почему Шикльгруберу не объединить человеческое стадо с помощью немецкой нации? А? — Берендс хитро глянул на Хованского. — «Вы сверхчеловеки, вам принадлежит мир! Убивайте, уничтожайте, насилуйте! Вам все дозволено, ибо вы — арийцы! Правда — только сила, одна только сила!» — Берендс отпил из стакана и продолжал: — Наступил век разрушений, очередного нашествия гуннов, гибели старых основ, уничтожения культурных ценностей, смутное время во всечеловеческом масштабе. Наступило царство хама. Эпоха Ренессанса придет очень и очень не скоро. А я не верю в гуманизм, ибо это мировоззрение опиралось на классическую древность… Рима. Я не верю и вам не советую…

«Что мне ему сказать? — думал Алексей. — Восточная мудрость говорит: «Две вещи бывают трудными — молчать, когда надо говорить, и говорить, когда нужно молчать»». — Он подлил содовую в свой стакан и, увидев, как сразу побелело содержимое, неторопливо возразил:

— Людвиг Оскарович, вы валите все в одну кучу, ставите на одну доску нацизм с интернационализмом. Вы умный человек. Неужели все-таки верите Гитлеру?

Берендс вопросительно поднял пшеничные брови.

— Нет…

— Да, Людвиг Оскарович! Если коммунизм и национал-социализм у вас стоят со знаком равенства, почему тогда вы служите второму? Вы знаете, что Гитлер — марионетка, выдвинули его Генштаб и его величество капитал.

— Марионетка, но она вышла из послушания и оборвала нитки, за которые ее дергали, — усмехнулся Берендс. — У Гитлера сила!

— Сила заболела пляской святого Витта, — добавил Хованский.

— Точно, ха, ха, ха! Вы правы! — И Берендс закивал головой и зашаркал ногами. — Но, дорогой Алексей Алексеевич, упрекая меня в измене, вы, русский, тоже пошли в услужение к янки. Правительство Америки во главе с ее президентом тоже марионетки и пляшут по желанию еврейского капитала, так называемых сионских мудрецов — синедиона — семидесяти старейшин. Вы тоже нелогичны, работая на них. Это они внесли в Россию фермент разложения и правят ею до сих пор. Немцы же объявили священную войну евреям.

— Беднякам, ремесленникам и мелким торговцам, но не синедриону, не капиталу! В группе, образованной Авербахом на судне «Колорадо», в наш югославский порт Сушак прибыли по пути в Палестину из Германии, причем с благословения Гейдриха, двести восемьдесят переселенцев — евреев-богачей. И не кривите душой! Вы киник[15] нового времени, даже эгоцентрик, и нет у вас убеждений! Вы ни во что не верите!

Берендс стоял, прислонившись к буфету со стаканом к руке, и улыбался.

— Что ж, я с вами согласен, Алексей Алексеевич, отдаю должное и мудрым евреям. Спиноза прав: на каждую вещь надо смотреть с точки зрения вечности. Все вокруг кроме собственного «я» ничтожно! Но прав и Ницше, говоря о морали рабов и морали господ.

— По-вашему, Гитлер, Геринг, Геббельс — господа?

— О нет! Господа — Круппы, Детердинги, Рехберы и иже с ними, которые дергают их за веревочки и заставляют плясать. А Гитлер и иже с ним — в лучшем случае взбунтовавшиеся рабы.

— Ладно. Если вам будем хорошо платить, вы согласны давать нам нужные сведения и помогать? Мы будем вас всячески оберегать. Это в наших общих интересах.

— Алексей Алексеевич, вы не добавили: «А в противном случае мы разделаемся с вами, поскольку у нас есть компрометирующая вас магнитофонная запись». Я вас разочарую: во-первых, удар придется, не говоря о нас, по Гельму и по моей жене и заденет меня только слегка. Сейчас командуете парадом вы. Но почему вы думаете, что под угрозой смерти я буду честно трудиться на вас? То есть на американскую разведку? Вы, Алексей Алексеевич, сотрудник Си-ай-си? Она хорошо платит?

— Отдаю дань, Людвиг Оскарович, вашей проницательности. Но вам известно: «Заблаговременный и предусмотрительный страх — мать безопасности». И еще говорят: «Деньги лучше уговора». Пока суд да дело, вы будете сотрудничать с нами и все больше увязать, а мы будем щедро расплачиваться, но проверять, а за дезинформацию, сами понимаете, война…

— Расплата пулей? — Берендс ухмыльнулся.

— Это крайности… А уговорчик мы все-таки подпишем и в получении денег будете расписываться не своим именем, конечно, под кличкой, скажем, Спиноза или лучше Барух — тут уж немец никак не догадается. Согласны? Только честно! Как в английском суде: «Говорить и писать правду и только правду!».

Берендс кивнул:

— Согласен. Побаиваюсь, как бы вы меня не провалили.

Снова налил себе до половины в стакан, опрокинул в горло, потом поднял с блюдца ломтик лимона, сунул его в сахарницу, морщась, съел, подошел к столу, уселся и, вытерев платком пальцы, взялся за ручку, которую ему подал Хованский.

Алексей положил перед ним лист бумаги, стал у него за спиной и начал диктовать:

— Я, нижеподписавшийся Людвиг Оскарович Берендс, сотрудник абвера, обязуюсь честно выполнять на благо своей родины все поручения представителя Народного комиссариата внутренних дел СССР…

Берендс вздрогнул и удивленно посмотрел на Алексея.

— Это для камуфляжа, Людвиг Оскарович. — С минуту Хованский выждал. — Пишите: Ивана Абросимовича… Не вздрагивайте, о его убийстве вы потом все мне расскажете, как и о встрече с руководством в абвере, и о записи на микропленку в ноябре тридцать девятого года при встрече с Гансом Гельмом. А теперь продолжайте: Ивана Абросимовича Тома. Подпишитесь — Барух.