Николай Шпанов - Ураган.Привидения,которые возвращаются Страница 19

Часть вторая

Глава 6

Господа, собравшиеся однажды в дождливый полдень в апартаментах тридцать третьего этажа гостиницы "Регина-Виктория", не числились ни в каких департаментах, не имели чинов, званий и титулов, они не именовались генералами, советниками, сенаторами, парламентариями или судьями. Они не выступали с декларациями, не говорили речей по радио и телевидению. Лишь изредка они улыбались с экрана светской кинохроники, окруженные самыми избранными из пятисот избранных. Собравшиеся любичи называть себя "простыми людьми" и потомками простых людей. Так называли их газеты, так говорилось в подписях к их фотографиям в журналах, так возглашали дикторы телевизионных студий, когда заходила речь о магической силе свободной инициативы. Но ни одного из "самых простых людей", ни их братьев, кузенов, сестер, кузин, любовниц, ни даже их слуг никто никогда не видел в списках раненных на войне, пострадавших при усмирении забастовок. В стране не было общественной прослойки, которая могла назвать этих людей своими. Но в них и было дело почти всегда и во всем, что происходило в стране.

Апартаменты тридцать третьего этажа хотя и числились номерами отеля, как все другие номера, но в них за последние два десятилетия не жил никто. Дирекция отеля аккуратно получала чек в оплату за год вперед. Апартаменты обслуживались отдельным штатом прислуги, присланной арендатором. В конце коридора тридцать третьего этажа стоял стол для газет. Круглый год днем и ночью за столом сидели двое. Они имели тот профессионально независимый вид, по которому безошибочно узнают частных детективов.

В дождливый полдень, о котором идет речь, члены этого единственнейшего в своем роде клуба сидели в креслах, без видимой системы расставленных по комнате. Непосвященный мог принять этот беспорядок за случайную небрежность нерадивого слуги, расставляющего мебель. Но в действительности положение кресел в точности отражало отношения членов собрания друг к другу, одни сидели вполоборота к столу, иные и просто спиной. Тем не менее собрание считалось совещанием за круглым столом. Присутствующие были крепко связаны целью общих интересов и страхом за общую для всех судьбу. Вместе с тем каждый из них испытывал к остальным такую неприязнь, что видеть их лица при обсуждении важнейших решений, ради которых только и собирались в этой комнате, было равносильно потере душевного равновесия. А как известно, ненависть и злоба — плохие советчицы в делах. При встречах каждый хотел иметь голову свободной от каких бы то ни было чувств. Тут нужен был холодный разум.

Собираясь на тридцать третьем этаже, эти господа переставали быть людьми, знакомыми между собою, имевшими имена, внешность, прошлое. Каждый из них становился синонимом объединения монополистических групп, которое он представлял. Некогда нарождавшиеся монополии — духовные предки сидящих в комнате членов руководящего бюро Ассоциации промышленности и финансов — носили семейный характер. Семейными были капиталы банков, торговля и промышленность, железные дороги, нефть, уголь, сталь. Семейными, переходящими по наследству были порох и оружие. Также семейным было и руководство всем этим хозяйством, переходившее от отца к сыну, к внуку. Таким образом образовалась пресловутая "тысяча семейств", восседавшая на вершине власти и благополучия. Эта тысяча диктовала политику правительства в пределах страны и за ее границами. В интересах этой тысячи производились интервенции, велись войны.

По мере регионального развития промышленности, ее отраслевого объединения и разделения монополий появлялись новые "короли" нефти, стали, железных дорог, коммунальных предприятий, энергетики, химии, банков. Войны между "королями" приводили к падению одних и воцарению других; к крушению старых династий, к распуханию одних "королевств" за счет других и к исчезновению третьих. Представители крупного капитала захватывали руководство сверху донизу. Все должности замещались ставленниками капитала. Государственная администрация формировалась в зависимости от прихода к власти одной из двух главенствующих партий, в которых господствующее положение принадлежало монополистическому капиталу. Формально это называлось демократией, фактически было абсолютизмом плутократии. Деньги определяли все: избрание депутатов, судей, сенаторов, губернаторов.

В стране существовал парламент, состоящий из палаты депутатов и сената. Там говорили, спорили, кричали до хрипоты, создавали комиссии, производили обследования и ревизии; наконец, там ставили визу "народной воли" на законы, вынашивавшиеся, обсуждавшиеся и утверждавшиеся группами монополистических воротил.

Эти воротилы были солью земли и единственной реальной властью в республике. Независимо от того, что делалось в парламенте и в администрации, независимо от того, что делал или говорил президент, несколько десятков монополистов ежегодно собирались на съезд Ассоциации промышленности и финансов, чтобы подтвердить или аннулировать полномочия своего негласного, нигде не запротоколированного и как бы вовсе и не существующего исполнительного органа — Руководящего Бюро — той самой группы, что собралась в этот хмурый день на тридцать третьем этаже отеля "Регина-Виктория".

Один из присутствующих курил, наблюдая за тем, как растет столбик пепла на конце его сигары. Будто только для этого он сюда и пришел: безмятежно покурить в тишине. После каждой затяжки он бережно отодвигал от себя сигару на вытянутую руку, чтобы столбика пепла не коснулась голубая струйка дыма, которую он осторожно, скосив рот, выдувал в сторону: движение дыма могло обрушить пепел. А, по-видимому, в нем был для курильщика весь смысл.

Ближе всех к курильщику стояло пустое кресло. Тот, кто должен был сидеть в нем, отсутствовал. Он за границей пытался вернуть себе и своим партнерам по тридцать третьему этажу влияние на дела Центральной Европы. Вторично в истории XX века Рур использовал допинг иностранного золота, чтобы воскреснуть из руин. Из потенциальной "коровы", которую старший партнер собирался доить, федеральный рейх превратился в своенравного и весьма бодливого быка. Рурские "короли" угля, стали, химии сбросили личину вассалов и объявили себя полноправными партнерами, а может быть, и соперниками монополий-кредиторов.

Один из членов клуба сосредоточенно рассматривал при помощи лупы книжечку-уникум величиною не более его собственного ногтя. Он считался библиофилом. Если позволительно назвать так человека, не признающего книгой произведение печати, которое можно читать без сильной лупы. Такова была его прихоть. Ее, конечно, мог себе позволить коллекционер, назначивший премию в десять тысяч тому, кто доставит ему книгу форматом не более половины квадратного сантиметра.

В числе собравшихся был и Лоуренс Джон Ванденгейм Четвертый — правнук знаменитого Джона Ванденгейма Первого. В отличие от остальных он не спеша расхаживал по комнате, лавируя между креслами остальных членов собрания, ни у одного из них не задерживаясь, ни на кого не глядя. Так же и они, в свою очередь, как бы вовсе его не замечали, словно это и не был человек, а всего лишь движение воздуха, выдуваемого вентилятором установки для кондиционирования воздуха. Однако на самом деле никто из присутствующих ни на секунду не упускал из виду остальных. Все они были опытными и умными хищниками и умели вести игру в непринужденность

Никто из членов Бюро не произносил речей. Реплики их отличались лаконичностью. Их бросали в пространство как бы невзначай, никому не адресуя, так, случайные словечки.

Словоохотливей других был темпераментный Лоуренс Д.Ванденгейм. Только его фразы и были настолько содержательны, чтобы понять, о чем идет речь. Слушая его, сонливый толстяк приподнимал левое веко, словно в полусне мычал что-то, не заботясь о том, похоже ли это на человеческую речь.

Таким образом они беседовали около часа. Но вот Лоуренс Д.Ванденгейм остановился перед креслом, владелец которого отсутствовал.

Библиофил сложил лупу и сунул в жилетный карман свою книжечку.

Курильщик отвел подальше руку с сигарой. Сонный джентльмен поднял левое веко, и его мутные глаза остановились на лице Лоуренса.

Все молча следили за Лоуренсом, стоявшим широко раздвинув ноги, с руками, заложенными сзади под полы пиджака.

— Итак? — спросил Лоуренс у пустого кресла.

Все молчали.

Когда молчание стало томительным, библиофил сказал:

— Отлично, Лорри! Отлично! — как будто ему не терпелось поскорее уйти и отдаться своим коллекциям.

Сонный джентльмен молча наклонил голову и сомкнул левое веко. Пальцы его мерно зашевелились, как лапы засыпающего краба. Казалось, этого человека вовсе и не интересовало, заметил ли Лоуренс его кивок, означающий, что представленная им здесь промышленно-финансовая олигархия Юго-Востока не имела возражений против предложенного плана.