Франсин Мэтьюз - Клуб «Алиби» Страница 19

— Черчилль пошлет британские самолеты.

— Черчилль бережет каждый самолет. Они нужны ему, чтобы предотвратить вторжение в Британию. Если Франция сдастся.

Фон Галбан облизал губы.

— За границей ходит слишком много слухов. Не знаешь, чему верить.

— Пока кто-то не прочитает телеграммы, — сказал Спатц безжалостно. — Немецкое посольство закрыто, как мы оба знаем, и поверь мне, в этом городе действует подпольная немецкая сеть. Я каждый день с ними общаюсь.

— Твоя верность родине может быть под подозрением, — сказал фон Галбан в ответ. — Бог знает, что ты имеешь в виду под словом… подпольная.

— Ложь. Правда, — Спатц нетерпеливо пожал плечами, словно крыльями. — Зависит от дня. Годами я жил, опустив голову и держа свою задницу подальше от Берлина, Ганс. Но теперь Берлин стоит у меня на пороге, и, думаешь, мне это нравится? Думаешь, я хочу видеть мальчиков в форме feldgrau[39], марширующих по Елисейским полям?

— Но, — он подыскивал слова, его голова всегда была занята числами, — ты только что сказал…

— Что я покупаю время. Да. Если они поймут, что я сотрудничаю с ними, они, возможно, оставят меня в покое на достаточно долгое время, чтобы я успел сделать свои дела. Моя двоюродная сестра знает людей из британской дипломатической миссии.

Быть немцем — плохая шутка, подумал фон Галбан. Вот Спатц: типичный ариец, с подтянутой фигурой и золотой головой. Но мать Спатца была британкой, его бывшая жена была еврейкой, и, как и у самого Ганса, у Спатца была благородная приставка фон в фамилии. Любой намек на аристократическое происхождение, и ты становился зерном для мельницы Гитлера. Против Ганса фон Динкладжа существовало три компрометирующих факта, и любой из них мог быть известен в Рейхе.

Фон Галбан двинулся дальше, бесцельно, словно его ноги могли спасти его.

— Gott in Himmel[40], что же мне делать, Спатц?

— Решить свое будущее. Потому что полжизни уже прошло, и я думаю, что люди задумаются об этом через пару дней. К тому времени ты должен быть уже где-нибудь в другом месте.

— Но у меня нет денег. Нет машины. Только жена и двое детей.

— Канарис тебя не защитит? — спросил он.

Босс Спатца ненавидел Гитлера, как и все в абвере.

Спатц посмотрел на фон Галбана.

— А министр Дотри тебя защитит?

Фон Галбан кротко вздохнул. Спатц знал даже об этом: что работа Ганса в лаборатории Жолио была под защитой Рауля Дотри и Министерства вооруженных сил. Непроизвольно лицо Жолио, худое и скуластое, возникло у него перед глазами: глаза Жолио, пронзительные, как у Бога. «Ни слова, — говорил великий человек, — ни слова о том, что мы делаем, не должно выйти за пределы этой комнаты».

— Может быть, — предположил Спатц, — мы могли бы защитить друг друга.

— Как?

— Объединив наши усилия, — он остановился на мгновение, сосредоточив взгляд на кончике своей сигареты. — У меня есть деньги. Допуск к транспорту. Я могу вывезти Анник и твоих девочек. А у тебя…

— …есть информация, — закончил Ганс. У него перехватило горло так, что он едва мог говорить. — Информация, за которую определенные люди готовы заплатить. Ты ведь это планировал, Спатц. Да?

Воробей сунул свою золоченую зажигалку в карман.

— С той самой ночи, когда твои люди украли мою воду в Норвегии, — ответил он.

Глава четырнадцатая

Джо Херст уставился на конверт, лежавший у него на столе, массивные углы конверта из манильской бумаги были слегка изогнуты от неаккуратного обращения и слишком долгого путешествия. Он не знал, как поступить с этим конвертом, посланным два дня назад человеком, который теперь уже мертв. Он попытался разгадать намерения Стилвелла: взял у Леони Блум конверт и поехал в главный офис банка Парижа и Нидерландов, где спросил Жака Альера. Но ему сказали, что месье больше не работает в этом банке.

Конец истории, больше никакой информации.

Потом он подумал о Салли Кинг, возможно, теперь это письмо принадлежало ей так же, как и этому таинственному Альеру, и он позвонил в больницу для иностранцев.

— Она уехала, — сказала медсестра, — Ей позвонил джентльмен. Он оплатил ее счет.

Один в своем кабинете в консульстве, борясь с приступами ревности, Херст приступил к решению проблемы недоставленного письма.

«Джентльмены не читают чужих писем», — думал он, глядя на небрежный почерк. Генри Стимсон, дипломат, который придумал это высказывание, не признавал шпионства ни в каком виде. Стимсон сжег бы письмо Стилвелла и больше бы о нем не вспоминал.

Херст достал украшенный гравировкой нож для писем и вставил серебряное лезвие под клапан конверта.

Тут раздался стук в дверь: мягкий, сдержанный, как поцелуй в ухо. «Стучит женщина, — подумал он с надеждой. — Салли?» Он быстро убрал конверт Стилвелла в ящик.

— Войдите.

В дверном проеме появилась голова.

— Мистер Херст, полагаю?

Он вежливо поднялся и кивнул.

— А вы?

— Эмери Моррис. Из юридической фирмы «Салливан и Кромвелл», — он был коренастый, ухоженный, но чересчур чопорный. — Боб Мерфи сказал, я могу войти…

— Пожалуйста, — Херст пододвинул стул, — Вы знаете Боба?

— Думаю, все знают Боба, — заключил Моррис. Он нагнулся и втащил в дверь большую картонную коробку. — Я как-то работал на него по одному пустяковому делу.

— Вы по поводу Филиппа Стилвелла, не так ли? Морг согласился выдать его тело. Ваша фирма должна решить, хотите ли вы заказать место на корабле для его останков, и если так, то вам понадобится помощь нашего консульства. Конечно, нужно нанять сотрудника похоронного бюро и купить гроб…

Моррис посмотрел на него из-за своей коробки; его ноздри над щетинистыми усами подергивались.

— Передайте это управляющему партнеру, мистеру Максу Шупу. Я не спешу возвращаться в офис «Салливан и Кромвелл».

— Да? — Херст посмотрел на него с любопытством.

— А что касается останков молодого Стилвелла, то мне наплевать на это, сэр.

— Понятно, — он не пригласил его снова сесть. — Чем могу быть полезен?

Моррис улыбнулся.

— Нет, нет, мистер Херст. Вопрос в том, что я могу сделать, чтобы помочь вам.

— Прошу прощения?

— В этой коробке, — юрист слегка подтолкнул ее ботинком, — лежат документы из кабинета Филиппа Стилвелла, которые скопились там за последние несколько месяцев. Я выкрал их прошлой ночью, взял на себя эту ответственность, потому что, если бы не я, то Шуп сделал бы это. И Шуп, мистер Херст никогда бы не отдал их вам. Он бы их сжег. Эти документы уничтожат Макса Шупа.

— Каким образом? — Херст опустился на свой стул.

— В них записано, со всеми подробностями, как Шуп систематически нарушал Акт об американской нейтралитете, содействуя и подстрекая французское правительство в нынешней войне.

Херст разразился смехом. Они все поддерживали и подстрекали французское правительство, но не афишировали этого.

— И вы принесли эти документы мне?

— Американскому посольству следует знать, — резко сказал Моррис, — что Стилвелл был орудием в руках Шупа. На дружеской ноге с французами. Такое сотрудничество в условиях войны вряд ли укладывается в рамки политики «Салливан и Кромвелл». Мистер Фостер Даллс закрыл парижский филиал в прошлом сентябре именно для того, чтобы избежать такого рода инцидентов. Шуп врал Даллсу. Использовал собственные симпатии и интересы для прямого давления на американский закон. Стилвелл был его орудием.

— Почему вы не пошли с этим к Фостеру Даллсу?

— О, я еще сделаю это, — уверил его Моррис. — Карьере Шупа в «С. и К.» пришел конец. Но жизнь в Париже такая нестабильная, после того как немцы перешли Мез, все разбегаются отсюда на все четыре стороны. Думаю, что консульство — лучшее место для хранения доказательств. В случае если Шуп задумает бежать. Не дожидаясь, пока его осудят.

— За что? За нарушение Акта о нейтралитете?

— Нет, нет, мистер Херст, — быстро улыбнулся Моррис. — За убийство Филиппа Стилвелла.

В коробке оказалось восемь папок, по одной на каждый месяц войны, в них лежал довольно странный набор документов, какой только мог себе вообразить Херст: бумаги, исписанные Стивеллом от руки, имеющие смысл только для их автора, статьи, вырезанные, кажется, из научных журналов, короткие сообщения, подписанные М. Ш., похоже, были от Макса Шупа; письма, адресованные в Банк Парижа и Нидерландов.