Андрей Горняк - Битая ставка Страница 2

— А когда их ждать-то?— спросил Прохоров.

— Когда? Вот об этом господин Овечкин нам не доложил. Так что ждать их можно каждую минуту, поэтому я и побеспокоил вас среди ночи,— продолжил Васин.— До рассвета остается еще добрых четыре часа. Куда бы ты, Илларион Романович, хотел пойти, на какой участок?

— Я? Куда надобнее, туда и готов, товарищ начзаставы. Приказывайте.

— Ну, хорошо. Бери трех всадников и двигайся в район Горелого. Спешьтесь, сбатуйте [5]коней, оставьте с ними одного всадника, а сами втроем — к повороту реки. Там сейчас несет службу,— он посмотрел в книжку плана охраны,— разъезд-дозор в составе двух красноармейцев. Они пусть там на конях и остаются. Вы трое заляжьте у опушки леса и у поворота реки секретом до рассвета. Я думаю, что бандиты, если они там появятся, услышав шум проезжающего дозора, пропустят его и пойдут, а стало быть, и напорются прямо на вас. Задача ясна?

— Так точно, ясна.

— Ну, а ты, Дмитрий Иванович, стало быть, к переправе.

— Ясно, товарищ начзаставы. Думаю, что надо идти пешком. Здесь она рядом, и пяти километров не будет. Мой дончак пусть еще постоит, надо чтобы правое копыто хорошо зажило, а то заковали его на той неделе. Красноармейцы, двое, пусть со мною тоже пешие пойдут. Там несут службу на конях, а мы, как и Илларион, в секрет ляжем. Так?

— Правильно понимаешь задачу, помполит. Я с остальными проеду по центру, а затем побываю на левом, у Горелого, он меня что-то очень беспокоит. Да и ночь, как назло, со второй половины темная, дождем попахивает. Ну, хорошо,— подытожил Васин.— По местам. Напоминаю: пропуск — «Мушка—Могилев».

Лукьянец и Прохоров, поднявшись, направились к выходу.

— В добрый путь! Перед рассветом встретимся.

Вечером того же дня в домике у церкви, где живет дьячок Савоха, километрах в полуторах от заставы, шли последние приготовления и инструктаж.

— Значит так, господа хорошие,— распоряжался Савоха, состоявший еще недавно на религиозной службе в конном корпусе генерала Богаевского.— Пойдем попарно. Я и ты,— он указал на рыжебородого Аболина, сидевшего напротив его,— первыми, за нами господин есаул Мещеряков. Я не ошибаюсь? Вы, как мне сказали, служили в этом чине у их высокопревосходительства. Я тоже служил у него. Верой и правдой. Так, значит... А ты, Варфоломей, следом. Пойдем к Горелому лесу. Затемно доберемся туда по тыловым дорогам, а затем свернем к лесу, минуем его и выйдем к границе. Тропа старая, почти всем вам хорошо знакомая. Если по дороге или у границы наскочим на зеленых гэпэушников — ты, Варфоломей, бросаешь в них через наши головы «бутылку» [6], а мы падаем на землю и стреляем в обе стороны. В это время ты, Варфоломей, с господином есаулом бегом к реке. Можешь плыть туда вместе с ним, проводить, потом вернешься, тебе эта дорога известна. Твоя доля за труды будет цела,— Савоха показал пачку денег.— Здесь тысяча. Вам двоим по три сотни, мне, как старшему, четыре. При полном благополучии господин есаул у реки прибавит каждому из нас еще по сотне, поняли?

— Понятно,— пробасил Аболин,— чего тут не понять.

— Если что помешает, ты, Варфоломей, с господином Мещеряковым возвращаешься к селу, но в село не заходите, а шагайте прямиком к Черному лесу, в лесничество. Скажите, что от меня, вас там примут и найдут место, где можно будет пересидеть безопасно. Да только спешите, не жалейте ног, потому что зеленые верхами тут ездят, да и мы долго стрелять не сможем, у нас припасов не так много. Мы же с тобой,— обратился он к Аболину,— будем отстреливаться и отходить в противоположную от них сторону, на восток. Стреляем так: я отхожу — ты бьешь, затем я бью — ты отходишь, понял?

— Все понял,— кивнул Аболин.— Не впервой.

Савоха продолжал:

— Сбор там, где я сказал, у дома лесника. Расходиться будем оттуда только когда стемнеет. Я сегодня для зеленых не дома, а в Проскурове, на базар уехал еще в середине дня, домой вернуться должен послезавтра.— Он достал из кармана жилетки чугунные с двумя крышками часы «Омега». Открыл крышку, посмотрел на циферблат: — До утрени остается восемь с половиной часов. Сейчас надо выходить. Приготовьтесь, и с богом. Я выйду, послушаю.

Спусти несколько минут Савоха возвратился.

— Все тихо, только какая-то пара верховых уехала вверх по реке. Мы же пойдем вниз, к лесу.

Этой парой верховых были пограничники, выехавшие со двора за Васиным. Сам он с коноводом уехал раньше.

Миновав церковь, Савоха и его спутники вышли на тыловую дорогу, ведущую к лесу, соблюдая предельную осторожность.

Когда подходили к опушке леса, луна скрылась, начал накрапывать небольшой дождик. Его капли зашуршали по листве.

— Это хорошо,— шепнул Савоха,— нам на руку.

Зашли в лес, нащупали еле приметную дорогу, ведущую к границе. Дождя здесь не чувствовалось, земля была еще сухой под кронами густых дубов. Шли убыстренным шагом, мягко ступая в обуви, обмотанной мешковиной,— опыт у дьячка был, не первый раз он совершал такие ходки. Для этого, собственно, и поселил его здесь бывший деникинский полковник Овечкин, в забытой, казалось, богом и людьми церквушке.

Службу тут правил поп Николай Жданов, который предусмотрительно бежал в здешние края из-под Петрограда, боясь преследований ЧК за активное сотрудничество с контрразведкой Юденича. Поскольку церковь стояла в захолустье, в нескольких километрах от села, то и прихожан у нее было немного. Разве что на пасху и рождество съезжались сюда жители окрестных деревень. После империалистической и гражданской войн поразрушили много церквей, а новые не построили, часть закрыли активисты сел.

Нет, больших доходов отец Николай не имел. Но жил он безбедно. Овечкин субсидировал его аккуратно. И имел в том свой интерес. Жданов не вмешивался в «мирские дела» дьячка, хотя все до подробностей знал от своего благодетеля, господина Овечкина. Сам, между прочим, тоже вел тихую работу против большевиков, выслуживался перед полковником, который знал, что рыльце у батюшки в пушку.

Вот и сегодня в церковь забрели несколько богомольных старух — кто об убиенных помолиться, кто внуков окрестить. Дьяк вот как нужен был — службу править. А у него совсем иная «служба»...

Выйдя на опушку леса, от которой до реки оставалось не более двухсот-трехсот шагов, Савоха дал знак остановиться. Предстояло преодолеть поляну с обилием обгоревших пней. Где-то крикнула сова. Всполошилась, затрепыхала крыльями какая-то разбуженная птица. Аболин чертыхнулся.

— Тихо ты, дьявол! — зашипел Савоха и шепнул: — Пошли!

Двигались, как условились: Савоха с Аболиным впереди, остальные — следом.

Но не успела группа сделать и двадцати шагов от опушки леса, как сзади из-за пней раздалось приглушенное, но властное требование:

— Стой! Не шевелись! Брось оружие!

Варфоломей от оклика вначале оторопел, затек машинально, как было условлено, швырнул гранату вперед, хотя оклик был сзади. Игнат, памятуя сказанное дьячком, что надо бежать к реке, стремглав бросился туда. Завязалась перестрелка. Пробежав несколько метров, Игнат наскочил на плохо просматривавшийся толстый, высотой в человеческий рост, обгоревший пень и больно ушибся коленкой и левым плечом. Приняв другой пень за человека, он, не целясь, выстрелил из маузера и побежал дальше.

— Бей по тому, что уходит к реке!— услышал Игнат сзади себя и еще больше прибавил ходу, лавируя между пнями, смутно вырисовывавшимися на светлом фоне реки. А там, позади, опять выстрелы, топот ног, возня и матерщина, перешедшая в истошный крик.

Не добежав до воды метров двадцать, Игнат услышал справа приближающийся конный топот. Он выстрелил дважды наугад в ту сторону, но вдруг налетел на кряжистый двурогий пень, да так, что застрял в нем. Рванулся, оставил на коряжине пиджак и в несколько прыжков достиг берега. В воду бросился одновременно с близким выстрелом. Уходя в глубину, чувствовал, как что-то острое обожгло левую ногу. Он прошел несколько метров под водой, и, вынырнув, поплыл вниз по течению, которое прибивало его к противоположному берегу. Сзади хлопали одиночные выстрелы, слышался неясный гомон. Его как будто никто не преследовал. Нащупав ногами дно, Игнат оглянулся, и, видя, что за ним никто не гонится, выскочил на берег.

К этому времени на советском берегу все закончилось. В нескольких метрах от опушки лежал Варфоломей, пробитый красноармейской пулей в спину навылет. Метрах в пятидесяти от него с простреленной рукой и кляпом во рту, со связанными ногами корчился дьячок Савоха. А ближе к реке, разрубленный почти до пояса, рыжебородый Аболин. Его обрез валялся рядом. Достал бандита шашкой, как потом разобрались, Лукьянец, да только и сам не уберегся. Выпущенная из обреза в упор пуля рыжебородого с заблаговременно сточенным острием пробила ему грудь и застряла в позвонке. Как видно, уложил Илларион Аболина, уже будучи смертельно раненным. Кровь промочила гимнастерку и стекала на землю. Один из пограничников расстегнул помощнику начальника поясной ремень, снял маузер, ножны и пытался полотенцем перетянуть рану. Рядом соскочил с коня Васин. Подойдя к лежащему, опустился на колени, приложил ухо к его груди. Поднялся, снял фуражку: