Джон Ле Карре - Особо опасен Страница 2

Мелик уже весь кипел. В школе он не блистал интеллектом, пусть так, но он не собирался комплексовать по этому поводу или испытывать чувство вины, а мысль, что за ним ходит по пятам какой-то нищий, возомнивший о себе невесть что и желающий его использовать, была ему глубоко неприятна. Когда умер отец, Мелик с гордостью взял на себя роль хозяина дома и защитника матери и, как бы в доказательство новообретенного авторитета, предпринял действия, на которые его отца не хватило: будучи турецким резидентом во втором поколении, он ступил вместе с матерью на длинный и тернистый путь к немецкому гражданству, когда каждый твой шаг рассматривается под микроскопом и первым условием является твое безукоризненное поведение на протяжении восьми лет. Только этого им с матерью не хватало — чтобы какой-то полоумный бродяга, называющий себя студентом-медиком, что-то выклянчивал на пороге их дома.

— Убирайся к черту! — грубо приказал он долговязому по-турецки, загораживая грудью вход. — Проваливай. Прекрати ходить за нами и не смей возвращаться.

Не увидев никакой реакции на изможденном лице, разве что гримасу боли, как будто от пощечины, Мелик повторил свое требование по-немецки. Он уже собирался захлопнуть дверь, как вдруг увидел за собой Лейлу; она спустилась по лестнице и сейчас глядела через плечо сына на парня с картонкой, отчаянно дрожавшей в его руке.

И в ее глазах стояли слезы жалости.

Прошло воскресенье, а в понедельник утром Мелик придумал предлог, чтобы не выходить на работу в бакалейной лавке своего кузена в Веллингсбюттеле. Надо потренироваться дома перед открытым чемпионатом любителей по боксу, сказал он матери. Надо поработать с грушей в зале и поплавать в олимпийском бассейне. На самом же деле он посчитал, что небезопасно оставлять ее наедине с верзилой психопатом, страдающим манией величия, который либо молился или просто бессмысленно смотрел в стену, либо шатался по дому, с любовью трогая вещи, как будто он их помнил с детства. Лейла в глазах сына была женщиной особенной, но слишком уж подверженной настроениям и руководствующейся исключительно чувствами, особенно после смерти мужа. Те, кого она решала одарить своей любовью, не могли совершить ничего дурного. Исса с его мягкими манерами, с его застенчивостью и внезапными проявлениями безмятежного счастья тотчас попал в ее круг избранных.

Весь понедельник, а затем и вторник Исса только и делал, что спал, молился и принимал ванны. Говорил он на ломаном турецком со своеобразным гортанным акцентом, как бы исподтишка, короткими фразами, словно разговоры были под запретом, но при этом умудрялся непостижимым образом, на слух Мелика, звучать назидательно. А еще он ел. Куда только все это уходило? Когда бы Мелик ни зашел в кухню, он заставал долговязого склоненным над миской с бараниной, рисом и овощами, ложка ходила туда-сюда, как челнок, а сам он все время косился по сторонам, точно боясь, как бы кто-нибудь не увел жратву у него из-под носа. Закончив, он тщательно вытирал миску куском хлеба, который затем отправлял в рот, и, пробормотав «хвала Аллаху» с едва заметной улыбкой на губах, как будто он знал некий важный секрет, коим нельзя было с ними поделиться, относил миску в мойку и самолично вымывал ее под краном при молчаливом попустительстве Лейлы, не разрешавшей ничего подобного ни сыну, ни мужу. Кухня была ее вотчиной. Никаких мужчин.

— И когда же ты рассчитываешь начать занятия медициной, Исса? — словно невзначай спросил Мелик, так что их могла слышать мать.

— Скоро, с Божьей помощью. Я должен быть сильным, а не нищим.

— Для этого, между прочим, нужен вид на жительство. А еще студенческое удостоверение. Не говоря уже о доброй сотне тысяч евро на жилье и пропитание и хотя бы маленьком двухместном автомобиле, чтобы катать своих подружек.

— Бог всемилостив. Когда я перестану быть нищим, он обеспечит меня всем необходимым.

Подобная самоуверенность, на взгляд Мелика, выходила за рамки простой набожности.

— Он обходится нам недешево, мама, — заявил он, заглянув в кухню, когда Исса был у себя на чердаке. — Смотри, сколько он ест. И эти постоянные ванны.

— Не больше тебя, Мелик.

— Да, но он не я. Мы даже не знаем, кто он.

— Он наш гость. Когда он восстановит свое здоровье, мы с Божьей помощью подумаем о его будущем, — произнесла Лейла со значительностью в голосе.

Неубедительные попытки самоумаления со стороны Иссы казались Мелику нарочитыми. Когда он шел бочком по коридору или собирался подняться по приставной лестнице на чердак, где Лейла устроила ему ложе, он, по словам Мелика, то и дело оглядывался — его голубиный взгляд словно вымаливал разрешение, а если мимо него должны были пройти Мелик или Лейла, он распластывался у стены.

— Исса сидел в тюрьме, — торжественно объявила Лейла сыну как-то утром.

Мелик пришел в ужас:

— Ты это точно знаешь? Мы укрываем уголовника? А полиции это известно? Это он сам тебе сказал?

— Он сказал, что в стамбульской тюрьме заключенному дают в день кусок хлеба и миску риса, — сообщила сыну Лейла и, опережая его дальнейшие протесты, произнесла одну из любимых фраз покойного мужа: — Надо привечать гостя и помогать страждущим. Всякое доброе дело будет вознаграждено в раю, — продолжала она в том же тоне. — Разве твоего отца, Мелик, в Турции не бросили за решетку? Не всякий, кто сидит в тюрьме, — преступник. Для людей вроде Иссы и твоего отца тюрьма — это знак отличия.

Но Мелик понимал, что у нее на уме совсем другие мысли, которыми она не спешит с ним поделиться. Аллах услышал ее молитвы и послал ей второго сына взамен отобранного мужа. А то, что он был нелегалом и полоумным уголовником, возомнившим о себе незнамо что, похоже, ее просто не интересовало.

Он был из Чечни.

Это выяснилось на третий день, когда Лейла ввергла в шок их обоих, связав пару фраз по-чеченски, что явилось для Мелика полнейшей неожиданностью. Изможденное лицо Иссы на секунду осветилось озадаченной улыбкой, которая, впрочем, тут же погасла, а сам он словно онемел. Но ее лингвистические способности объяснялись просто. В детстве, в турецкой деревне, она играла во дворе с чеченскими детьми и усвоила какие-то азы чужого языка. С первой минуты, только увидев Иссу, она подумала, что он чеченец, но оставила эту мысль при себе, потому что с чеченцами надо держать ухо востро.

Он был из Чечни, его мать умерла, и все, что от нее осталось, — это золотой браслет с мини-Кораном, который она надела ему на руку перед смертью. Но когда и как она умерла и в каком возрасте он унаследовал браслет — эти вопросы он либо не понимал, либо не желал понимать.

— Все ненавидят чеченцев, — объясняла Лейла сыну, в то время как Исса с опущенной головой наворачивал еду. — Кроме нас. Ты слышишь меня, Мелик?

— Я тебя слышу, мама.

— Все, кроме нас, преследуют чеченцев, — продолжала она. — Это стало нормой в России и в мире. И не только чеченцев, но всех российских мусульман. Путин подвергает их гонениям, а Буш его поощряет. Пока Путин называет это войной против террора, он может делать с чеченцами все, что ему заблагорассудится, и никто его не остановит. Разве не так, Исса?

Но короткий миг радости давно миновал. На лице снова залегли тени, в голубиных глазах светилась тоска, костлявая ладонь легла на браслет, словно защищая его от посягательств. Не молчи, черт долговязый, негодующе потребовал Мелик, но не вслух. Когда кто-то неожиданно заговаривает со мной по-турецки, я отвечаю на том же языке, по закону вежливости! Так почему бы тебе не сказать моей матери несколько учтивых слов по-чеченски, или ты слишком увлечен поглощением даровой жратвы?

Были вещи и посерьезнее. Тайком проинспектировав чердак, который Исса теперь считал своей суверенной территорией, — в это время парень, по обыкновению, беседовал в кухне с Лейлой, — Мелик сделал несколько разоблачительных открытий: скрытые запасы еды, свидетельствовавшие о возможном плане бегства; украденная из семейного альбома в гостиной фотография-миниатюра помолвленной сестры Мелика в восемнадцать лет — женская головка и плечи, в позолоченной рамке; а еще отцовская лупа, лежащая на раскрытом телефонном справочнике Гамбурга, в разделе многочисленных банков.

— Господь дал твоей сестре чудесную улыбку, — радостно отреагировала Лейла в ответ на бурные возмущения сына, утверждавшего, что они приютили не только нелегала, но еще и извращенца. — Ее улыбка снимет тяжесть с сердца Иссы.

Итак, говорил Исса по-чеченски или не говорил, родом он из тех краев. Его родители умерли, но на все конкретные вопросы он отвечал озадаченным выражением лица, таким же, как у тех, кто его приютил, и туманным взглядом куда-то в угол. Экспатриант, бездомный, бывший преступник и нелегал, он, однако, не сомневался в том, что скоро его нищенству придет конец и Аллах обеспечит его всем необходимым для занятий медициной.