Николай Шпанов - Ураган.Привидения,которые возвращаются Страница 2

— Ведь будет же, черт возьми, время, когда мы станем встречаться, как человек с человеком… Иначе за что же мы деремся?! — воскликнул Анри.

— Он прав, — сказал Барнс, — но пилить монету долго, а сломайте какой-нибудь сувенир… Что-нибудь…

— А почему только они двое? — спросил Лесс. — Уж загадывать встречу, так всем вместе. Нас пятеро. Пять летчиков из разных стран, с разных концов света, из разных полушарий. Право, было бы здорово назначить день и место встречи.

— В "шесть часов вечера после войны"? — крикнул Андрей.

— После этой, последней войны, — поправил Грили.

— Ну, насчет последней… — усмехнулся Барнс.

— Непременно последней! — настаивал Грили. — Люди придумают сыворотку, убивающую в мозгу клетку войны; просто перестанут понимать, что такое война.

— Уж я-то знаю немцев, — авторитетно заявил Лесс, — они немедленно изобретут антисыворотку и будут прививать ее всем фрицам при рождении.

— Я, как социалист… — начал было Грили, но его перебил Анри:

— Социалист его величества?..

Пропустив колкость мимо ушей, Грили настойчиво продолжал свое:

— Все мы…, вы, вы, вы… все, кроме мистера Черных, пришли на войну с почтовых, пассажирских, транспортных машин, и все мы должны на них вернуться. И не только мы четверо, а и вы, мистер Черных, после этой войны снимете погоны и будете летать на линии Москва — Париж…

Заспорили о сроках, о месте встречи, стали искать, что бы разломить на пять частей. Галич потянул торчавшую из кармана Андреевой гимнастерки открытку:

— Вот, разорвем…

— Позвольте! Я даже не успел прочесть.

— Ладно, пусть читает, — великодушно разрешил Барнс.

— Но вслух! — лукаво заявила Арманс.

Андрей читал, Арманс переводила: друг Андрея, Вадим Ченцов, в ознаменование защиты кандидатской диссертации получил от матери Андрея подарок — картину. Открытка, на которой пишет Вадим, — репродукция с картины.

— Препротивный сюжет, — сказал Галич, поглядев на открытку: снежная пустыня, волк, одиноко умирающий, не достигнув еле видного вдали леса…

— Да, не желаю никому из нас пятерых очутиться в таком положении, — согласился Барнс.

— Именно потому, что ни один из нас не должен стать таким… — Андрей ткнул пальцем в открытку, — и предлагаю разорвать ее на пять частей.

— Са ва! — сказал Анри.

— И вот что, господа, — хладнокровно, вразрез общей возбужденности, проговорил Грили, — каждый из нас должен знать, что он не одинок. Делая хорошее — не забудь: остальные четверо сделали бы то же самое. Захочешь сделать дурное — помни: остальные отвернулись бы от тебя. Если станет невмоготу — дай знать любому из четырех: у тебя четыре друга.

— Мне нравится то, что вы сказали, лейтенант, — сказал Анри, — делим этого волка.

Галич протянул руку:

— Делю я!

Анри покачал головой.

— Нет! Капрал Вуазен шестая среди нас. Дели, Арманс!

И когда Арманс разорвала открытку на пять неровных кусков, Анри сказал:

— Пусть местом нашей встречи, или встречи этих кусков, сигналов победы или бедствия, будет адрес Арманс. Ты согласна, капрал?

— Мой майор!

— Твой адрес?

— Рю Давид, 17.

— Э, да мы с тобой соседи — я на улице Эльзас-Лотарингии. Это же здорово, капрал!

— О мой майор! — И Арманс вытянулась, как всегда отчетливо щелкнув каблуками своих блестящих коричневых сапог.

Андрею хотелось броситься к ней и целовать ее руки, волосы, глаза. Он уже не понимал, что будет дальше.

Наутро гости улетели. В штабе эскадрильи Анри показал Андрею приказ комдива об отправке "Лотарингии" на отдых. А для Андрея была телефонограмма: прибыть в штаб дивизии. Там — рассвирепевший комдив, жестокий разнос, угроза отдать под суд за безобразие в боевой обстановке и приказ: немедля покинуть эскадрилью.

Немедля?!

Приказ — это приказ: Андрей уехал, так и не увидев Арманс. А если бы кто-нибудь знал, как он был влюблен!..

Андрей приоткрыл глаза: на противоположной стене часы с перезвоном отбивали три. Минута в минуту в далекой прихожей крепко хлопнула дверь. Этот звук был с детства знаком Андрею: генерал приехал обедать. Андрей поспешно спустил ноги с дивана и застегнул воротник.

2

Генерал-полковник Черных не был ни высок, ни статен, ни широк в плечах. Рост — ниже среднего, сложение — сухопаро. Он не ступал твердым широким шагом, а ходил быстро, легко. Был подвижен и так же неутомим на теннисном корте, как на работе. Мозг его с быстротою отзывался на все, что так или иначе касалось дел, вверенных его попечению. А круг этих дел был широк: едва ли на свете происходило что-либо, что так или иначе не входило в объем деятельности Алексея Александровича.

Алексей Александрович не держался ни деспотом, ни придирой. Но дома у него, как и на работе, царил строгий порядок. Его появление заставляло всех подтягиваться. Даже в тех случаях, когда Алексей Александрович отсутствовал, дом просыпался в семь часов.

Обычно к половине восьмого в ванной переставала журчать вода. В восемь, накрытый желтым фланелевым петухом, двухэтажный глиняный кофейник стоял на столе.

Короткая сторона стола, где когда-то ставился прибор Андрея, пустовала уже несколько лет. В одинокие утра Анна Андреевна, глянув на место сына, вспоминала, как туда придвигался высокий стул и к концу завтрака на клееночке с петушками оставались следы яйца или манной каши; потом на клееночку пришла кружка с собачками…

В своих воспоминаниях Анна Андреевна как бы не замечала того, что рядом с кружкой уже взрослого Андрея ненадолго появилась маленькая чашка с золотым ободком. Эту чашку подарил снохе сам Алексей Александрович, и все-таки она казалась чужой среди грубовато-тяжелых приборов. Маленькая чашка погостила, и вот нет и ее. Хотя Алексей Александрович всегда подчеркивал жене сына свое внимание, в этом доме Вере стало холодно. У своего рано овдовевшего отца она была центром внимания, там все подчинялось ей, вплоть до беспорядка, воцарявшегося всюду, где она хозяйничала. Как-то само собою вышло, что, однажды уехав из дома Черных на курорт, она уже не вернулась к родителям Андрея.

Но Андрей не переставал часто бывать у родителей. Вот и сегодня за обеденным столом они сидели втроем. Обед подходил к концу. Все молчали. Андрей нет-нет ловил на себе тревожный взгляд матери. Генерал, чувствуя настроение жены, сидел, уткнувшись в тарелку, и с особенным старанием доедал лимонное желе. Потом Черных закурил.

— Что ж, полковник, пойдем ко мне?

Но Анна Андреевна сказала:

— Сейчас он придет к тебе, Алеша.

Генерал ткнул папиросу в пепельницу и ушел в кабинет.

Андрей продолжал молча прихлебывать черный кофе.

— Как Вера? — спросила Анна Андреевна.

Андрей пожал плечами. Взгляд его маленьких, острых — отцовских — глаз скользнул по лицу матери: она чего-то недоговаривала. Но один-два намека объяснили Андрею, что речь идет не столько об его отношениях с. Верой, сколько о нем самом. Очевидно, мать подозревает о его новой работе. Но, кроме отца, никто из домашних не знал, что Андрей ушел из института и "упаковался" в гиперзвуковую машину. Когда закончились испытания "МАКов" и аппарат "довели", Андрей был назначен командиром первой и пока единственной в ВВС эскадрильи "МАКов". Мать не могла знать ни о существовании этой эскадрильи, ни о том, что значит быть пилотом такого "МАКа", ни, наконец, о том, что он, Андрей, именно такой пилот и командир эскадрильи. Так чем же все-таки объяснить тревогу, не покидавшую ласковых глаз матери? Сколько лет в них жила боязнь за мужа! Потом пришел новый страх — мучительный, непреходящий — за сына.

— …Верочке лучше бы переехать к нам. Что ей сидеть одной?! — сказала Анна Андреевна.

Андрей бросил на мать вопросительный взгляд. Анна Андреевна повторила:

— Правда же, скучно ей…

— Скучно! — Андрей по-отцовски поднял брови. Его глаза сузились, и их холодный блеск — тоже "отцовский" — стал еще холодней. — Скучно?! А не в том ли все, что она сидит без дела? Пусть вернется на работу. Когда-то ведь бредила геологией.

Анна Андреевна покачала головой:

— Ах, Андрюша, Андрюша! По-моему, ты делаешь вид, будто не понимаешь, что с нею происходит. Поставь на минуту себя на ее место. Быть женой летчика, да еще такого, как ты…

— Что значит "такого, как я"? Ничего особенного: летчик, как все.

— А если даже "как все", — сокрушенно выговорила Анна Андреевна. — Мог бы ты сидеть где-нибудь в сибирской тайге, в экспедиции, будь Верочка летчиком, таким, как ты сейчас, а ты геологом? Мог бы ты уехать от нее?

Мать права — не уехал бы ни на день. И все-таки Андрей упрямо сказал: