Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов Страница 20

— Отто, пятьдесят тысяч взял посредник со стороны продавца. Неужели ты думаешь…

— Ты мне надоел. Я тебя в конце концов поймаю. Знаешь, что тогда будет?

Ответ, который вырвался у Бортмовского, неожиданно прозвучал более искренне, чем он сам того хотел бы:

— Знаю.

— Ладно, с этим пока все.'Новые люди у тебя появля-л и с ь?

Недолго подумав, Бортновский пожал плечами:

— Да нет. Познакомился, правда, с одним на салоне у Завадской. Ко мне обещался зайти. Что, проблемы?

— Не твое дело. Кто такой?

— Соловьев. Коллекционер из Москвы. Прилетел на аэрокосмический салон. Заодно хочет кое-что приобрести.

— О чем говорили?

Медля с ответом на вопрос Хелле, Бортновский быстро вспоминал свой разговор с Соловьевым. Вроде бы ничего лишнего он тогда не сказал.

— Полный лох. Я ему о картинах лекцию прочел. Ушел под впечатлением.

— Я представляю. О делах вопросы задавал?

Бортновский вспоминающе поднял глаза к потолку, скосил в угол, затем уверенно ответил:

— Нет.

После короткої! паузы Хелле спросил, пронизывая взглядом Бортновского:

— О Лоране Соловьев спрашивал?

Бортновский удивленно вскинул глаза на Хелле. Тот невозмутимо ждал ответа. В любом случае рассказывать о Соловьеве было гораздо веселей, чем обсуждать собственные дела, от которых иногда попахивало могилой, и, пожав плечами, Бортновский с готовностью ответил:

— Спрашивал. Ему рекомендовали Лорана как классного специалиста. Да, я первый раз Соловьева и встретил-то у магазина Лорана. Он со стариком-смотрителем разговаривал. С Габриэлем. О чем-то его расспрашивал. По-моему, они договорились, что Соловьев снова к нему придет.

Хелле, задумчиво покачивая головой, смотрел мимо Бортновского.

* * *

Сегодня я хочу уточнить некоторые детали, ускользнувшие от меня во время разговора со старичком-смотрителем магазина Лорана, поэтому наутро готов снова ехать на рю де Лилль. У меня остались вопросы к моему престарелому собеседнику.

Но в девять часов неожиданно звонит Завадская и предлагает зайти к ней. Насколько я понимаю, старушке просто скучно, хотя она уверяет, что намерена дать мне некоторые крайне полезные советы. У меня масса своих дел, но ссориться с Завадской нет никакого резона. К тому же я надеюсь отделаться визитом минут в тридцать-сорок, не больше.

Завадская живет в уже знакомом мне просторном доме недалеко от своего офиса на бульваре Вольтера. На этот раз хозяйка проводит меня во внутренние комнаты, усаживает в гостиной за старый овальный стол, наливает кофе и коньяк.

Сегодня Завадская одета в темно-синее платье, на правой руке перстень с крупным александритом карата в три с половиной — четыре. Если камень натуральный — а в этом у меня особых сомнений нет, так как Завадская не та женщина, которая будет носить на своих тонких артистократических пальцах синттику — то он должен стоить безумных денег.

С середины гостиной за нами молча наблюдает крупный бассет с массивными лапами и длинными ушами. Подвинув ко мне бокал с коньяком, эта женщина останавливает взгляд на бассете:

— Как смотрит-то! Скотина.

Несмотря на изолированность от родины и живого языка, эта женщина сохранила полнокровность русской лексики. Из единственного подслушанного телефонного разговора в ее офисе я точно знаю, что ей известны значения слов «лох», «бабки» и «понт». Употребляет их она нечасто, произносит отчетливо и с расстановкой, держит себя при этом с достоинством и вообще делает это только для того, чтобы эпатировать собеседника.

— Любите собак, Наталия Алексеевна?

— Кто? Я? Не переношу. Дочь уехала отдыхать, а меня оставила с этим уродом. А он сожрал сырую свиную отбивную, которую оставила на столе в кухне моя дура кухарка.

— Ну и что?

Завадская оживляется.

— Как что? Я его перетянула поводком и ушла одеваться. А когда вернулась, то обнаружила, что эта сволочь нагадила на ковре в гостиной.

Бассет шумно, с пристаныванием вздыхает и садится поудобней. Его невозмутимая наглость начинает мне нравиться. Как тут не заступиться за животное.

— Он не виноват. Собак от свинины, простите, несет.

— Как бы не так! Он это сделал специально, за то что я его выдрала. Еще он забрался на ётол и сожрал печенье, которое мне было поставлено к завтраку, и лимон. Лимон-то зачем сгрыз, мерзавец? Алексей, вы слышали, чтобы собаки ели лимоны?

— Нет.

— То-то и оно. Я тоже. Говорю вам, он мне мстил.

Пока мы обмениваемся своими соображениями, бассет бесстрастно смотрит на нас. При взгляде на Завадскую в его влажных темных глазах загораются глумливые огоньки.

Пытаясь выставить собаку из гостиной, Завадская бормочет:

— Никогда не понимала Лорана, которому нравились картины и рисунки с изображением животных. Он собирал работы русских анималистов. Утверждал, что это помогает ему поддерживать духовную связь с родиной. Вообще говоря, у него были очень неплохие вещи работы Льва Бруни и Николая Сверчкова.

Бассет не делает ни малейшей попытки сопротивляться. Но и уходить он не намерен — наша компания ему кажется гораздо интересней, чем сидение в пустом коридоре. Завадская подпихивает его ногой в изящной туфле, и пес, сидя, скользит по паркету к двери. Дело идет очень медленно, так как собака мускулистая и тяжелая, а Завадская женщина в общем-то хрупкая и к тому же в возрасте. Неожиданная мысль заставляет меня перебить Завадскую:

— Простите, а почему он говорил о связи с родиной? Лоран что, родился в России?

Оставив собаку в покое, хозяйка с удивлением смотрит на меня:

— Что значит «родился в России»? Он был русским, ведь его настоящая фамилия была Ларин. Он сын выходцев из России, и это все знали. Как некоторые эмигранты, его родители изменили фамилию на французский манер. О его прошлом я мало знала. Он больше откровенничал со своим приятелем Габриэлем. Тот многое знал о Лоране.

Так вот что сказал Габриэль из магазина Лорана-Ларина! «Он мне говорил, что охотно пообщался бы со своими». Значит, Лоран был русским! А точно знаю, что это очень важно, но пока не могу сообразить, почему. Между тем Завадская подносит мне новый сюрприз:

— Знаете, Лоран что-то предчувствовал. Выйдя из больницы, он хотел оставить мне какие-то бумаги. Я рассердилась, сказала, что умирают раньше других те, кто думает о смерти. Он улыбнулся и промолчал. А вскоре…

О каких бумагах идет речь? Если Лоран не оставил их Завадской, то к кому обратился? К Габриэлю? От мыслей меня отвлекает телефонный звонок. Завадская нажимает кнопку режима конференции, и телефон отзывается бодрым голосом Бортновского.

— Наталия Алексеевна, день добрый. У вас Соловьева случайно нет?

Я открываю рот, но вредная старуха опережает меня, сварливо отвечая:

— Ко мне случаем не заходят, только по приглашению.

Этот ответ можно понимать и как признание моего наличия в