Борис Акунин - Младенец и черт Страница 21

– Не двигаться! Убью!!!

Тут вся тонкость была в том, что целил Алеша не в вооруженного слугу, а в безоружного господина. Если б в Тимо, тот, пожалуй, выстрелил бы, а так не осмелился. Еще и ухватил рванувшегося с места капитана за локоть.

Отступив к стене, Романов всё наводил ствол на Теофельса, тщетно пытавшегося вырваться из цепкой лапы своего клеврета. Желтый коленкор едва начал чернеть, содержимое же и подавно пока оставалось нетронутым.

Вырвется или нет? Если накинется, всё пропало…

– Пусти! Пусти! Idiot! Lass mich weg![18] – кричал капитан.

Он ударил слугу локтем в бок, лягнул каблуком, но чудищу это было нипочем. По-прежнему держа в правой руке револьвер, Тимо левой перехватил господина за шею и сжал так, что Теофельс лишь беспомощно трепыхался.

А папка, умница, уже пылала, с каждой секундой всё жарче, всё веселей.

– Тимо, стреляй! Приказываю! – просипел полузадушенный резидент.

– Nein! Er wird Ihnen schiessen![19] – отрезал славный Тимо, да еще и к Алеше обратился, по-русски. – Не надо стрелят! Ви не стрелят – я не стрелят.

Ай да верный Личарда! Ай да золотое сердце!

К дыре в потолке валил густой белый дым, летели искры и клочки сажи.

Капитан уже не барахтался в железных тисках, лишь завороженно смотрел на бушующее пламя.

Дело было сделано. Алеша отлично понимал, что живым ему отсюда не уйти. Жизнь кончена. Она получилась короткой и немного нелепой, но финал, ей-богу, совсем неплох. Жаль только, наши не узнают, что план развертывания к немцам не попал. И как погиб студент Романов, тоже не узнают.

Он вздохнул.

– Как весело горит сухая бумага, – неживым голосом сказал Теофельс. Он перевел взгляд на Алешу. Глаза у немца светились странным блеском. – Что ж, господин Романов, вы провалили мне задание. Такое со мной случается в первый раз. И, клянусь, в последний… Пусти, Тимо, черт бы тебя побрал! Старый сентиментальный осел, ты растоптал мою честь.

Слуга больше не держал его. Растирая помятое горло, капитан цедил слова с пугающей неторопливостью. Эта ледяная ярость устрашала гораздо больше, чем недавний истерический хрип.

– Вы победили, юноша. Но погодите радоваться. Я вызываю вас на дуэль. Биться насмерть. Всё равно жить мне теперь незачем.

– Какая еще дуэль? – Алеша косился на пылающую папку – вся ли сгорела, не уцелеют ли какие-то страницы? – Думаете, я позволю вам взять в руки оружие?

– Обойдусь без оружия. – Теофельс криво усмехнулся. – Мы с вами вот как. Держу пари, что вы любитель Конан Дойля… «Этюд в багровых тонах» читали? Про Божий Суд. Как двое американцев пилюли глотают?

Романов кивнул. Конечно, читал. Первый раз – еще приготовишкой.

– Вино вот. – Немец мотнул головой на полупустую бутылку. – А это, – он вынул из жилетного кармашка крохотную коробочку, – пилюли.

Там, разложенные каждая в свою ячейку, лежали одинаковые таблетки.

– Вторая слева, вторая слева… – пробормотал резидент. – Ага, вот эта.

Вынул одну пилюльку, положил на ящик рядом с бутылкой.

– Яд моментального действия. У каждого уважающего себя разведчика есть такая малютка-спасительница. От виселицы. Остальные – обыкновенный аспирин.

Он взял еще одну таблетку, положил обе в стаканчик, встряхнул и высыпал на салфетку.

– Теперь я и сам не знаю, где тут лекарство, а где яд. Принцип дуэли, надеюсь, понятен? Выбора у вас нет. Один из нас должен погибнуть. В противном случае я просто кинусь на вас, и тогда мы погибнем оба. Тимо, выстрелишь ему в живот, чтоб помучился.

Слуга, напряженно вслушивавшийся в медлительную речь своего господина, сделал протестующий жест:

– Es geht nicht! Zu gefahrlich![20]

– Ничего, я везучий, – осклабился капитан. – Быть может, эта маленькая встряска вернет меня к жизни.

Если он думал, что затея с поединком на пилюлях испугает противника, то здорово ошибся.

Алеша встрепенулся. Кажется, прощаться с жизнью было еще рано. Появилась пускай слабая, но надежда.

– Какой мне смысл играть в эти детские игры? – с небрежным видом сказал он. – Даже если мне повезет, ваш слуга все равно меня застрелит.

Капитан поморщился, будто молодой человек сказал бестактность.

– Тимо, выйди. Raus, raus![21]

С большой неохотой, посекундно оборачиваясь, великан удалился за дверь.

– Если останетесь живы, успеете выскочить в окно. Любое из трех. – Теофельс широким жестом обвел комнату. – Заметьте, я доверяю вашей порядочности. Не боюсь, что пальнете в меня и сиганете через окошко прямо сейчас. Потому что вижу: передо мной человек чести… Ну, хватит болтовни. Выбирайте, которая?

Поразительная штука психология! Именно теперь, когда шанс на спасение подскочил с нулевой величины до вполне приличного соотношения 1:1, Алеше вдруг сделалось очень страшно. Словно окоченев, он смотрел, как капитан твердой рукой наливает в два стаканчика вино и бросает в каждый по таблетке; как те, шипя, растворяются.

– Вино, кстати, отличное, – с жестокой улыбкой сообщил резидент. – И яд тоже первоклассный. Больно не будет. Сначала приступ икоты, потом секунд тридцать судороги – и остановка сердца. Выбирайте: правый или левый.

Очень боясь, что задрожат пальцы, Алеша взял левый. Потому что на букву «Л», а мама в детстве звала его «Лешенька».

– Пьем разом, по команде, до дна. И не ловчить. Слово чести?

– Слово.

Пистолет Алеша убрал в карман. Шпион слегка поклонился – оценил жест.

– Благодарю за доверие.

– Не за что.

В этот решающий, очень возможно что предсмертный миг Романов внезапно ощутил странное родство с этим полоумным немцем. Кажется, и тот испытывал нечто подобное.

– Знаете что? – Теофельс беззаботно улыбнулся. – А давайте на брудершафт. Такой момент, можно сказать, раз в жизни бывает. – Они перекрестили руки, глядя друг другу в глаза. – Вот это по-нашему, по-буршески. Друзья называют меня «Зепп». А я вас «Алешей», ладно? За Германию, Алеша!

Студент хрипло ответил:

– За Россию!

– Ну, как говорится, три-четыре.

Оба выпили вино залпом. Честно.

Несколько секунд (как пишут в романах, показавшихся Алешей вечностью) он прислушивался к своему телу.

Что за бешеный стук? Начинаются судороги? Или просто сердцебиение?

Вдруг раздался громкий неромантичный звук.

– Ик!

Во взгляде немца мелькнул ужас. Капитан оттолкнул студента, протянул руку, чтобы схватиться за горло – и не смог.

– Ик! Ик! Ик!

Икота делалась всё чаще. Теофельс мягко повалился на пол. Нога в заляпанном грязью ботинке возила по полу. Из горла вырывалось сипение.

Алеша попятился к стене, не в силах отвести глаза от этой ужасной картины.

В дом ворвался Тимо и с ревом склонился над умирающим. Зачем-то подхватил его на руки, поднял. Из широкой груди слуги вырвался звериный вой.

Тогда, опомнившись, Романов развернулся и с разбега выпрыгнул в окно – одновременно со вспышкой очередной молнии.

Дождь ударил его в лицо, будто облил живой водой. Студент побежал в темноту, не разбирая дороги.

Гром ударил совсем рядом. Снова полыхнуло. И еще. И еще.

Оглянувшись, Алеша увидел, что из окна хибары высовывается Тимо. Рыдая и выкрикивая бессвязные ругательства, идолище вслепую палило из револьвера.

Да-дах! Да-дах! Да-дах!

Берлин

Große Generalstab

В просторном дубовом кабинете, под высоким портретом Вильгельма Второго, у стола сидели два генерала. Один с закрученными, как у кайзера, усами. Второй с гладким пробором ровно посередине макушки и с моноклем в глазу. Всю поверхность стола занимала карта Восточной Пруссии, разрисованная красными клиньями, синими квадратами, желтыми кружками и прочей геометрией.

– Ну что ж, – произнес генерал Монокль, распрямляясь. – Всё ясно. Их первая армия бьет сюда, вторая сюда. Активная фаза наступательной операции начнется на восемнадцатый день после объявления мобилизации. Это слишком рано. Но планы, особенно русские, всегда чересчур оптимистичны. Набавим неделю, а то и две на русское медленное запрягание. Итого у нашей западной группировки будет примерно месяц. Достаточно, чтобы проскочить Бельгию и нависнуть над Парижем. Потом, пока наша артиллерия разъяснит французам, что упрямство – тяжкий грех, перебросим пять-шесть корпусов на восток. Вот в эту точку. – Красный карандаш ткнулся острием в район Мазурских болот. – Между русскими армиями Ренненкампфа и Самсонова.

Генерал Усы вдумчиво глядел на карту. Что-то поприкидывал, пожевал губами.

– Складывается. Полагаю, можно докладывать его величеству. Отличная работа. Ваш протеже – мастер своего дела.

– Ему будет приятно услышать это из ваших уст, – улыбнулся Монокль.

В ответ Усы (он был старше по должности) благосклонно кивнул.

– Пусть войдет, – коротко сказал Монокль в телефонную трубку.

Полминуты спустя, чеканя шаг, в кабинет вошел бравый капитан. Просто картинка, а не офицер: прямой, как струна, грудь колесом, мундир с иголочки, сапоги – ослепнуть можно. Внешностью он напоминал сразу обоих генералов, ибо был и при монокле, и при гладком приборе, а небольшие светлые усы своими кончиками воинственно торчали кверху.