Себастьян Фолкс - Дьявол не любит ждать Страница 21

Бонд предпочел мартини и наблюдал, как Дариус смешивает ингредиенты в серебряном шейкере. Кивком поверх бокала он высказал свое восхищение коктейлем: лед мгновенно остудил терпкий напиток, не разбавив его.

— Ну а теперь, — сказал Дариус, — давайте о деле: чем я могу быть вам полезен?

К тому моменту, когда Бабак вернулся из дома с икрой на серебряном блюде, Бонд успел рассказать Дариусу все, что ему было известно о Джулиусе Горнере. Дариус вызвал в нем доверие с первой же минуты знакомства, а инстинкт редко подводил Бонда в таких вещах.

Кроме того, он знал, что Дариус уже двадцать лет руководит всей резидентской сетью в Тегеране и заслужил самые лестные отзывы со стороны М.

Дариус положил на тарелку ложку икры — порция получилась размером со сливу — и спрыснул соком лайма. Привычным движением он ловко отщипнул кусок плоской лепешки и уже с помощью этого «столового прибора» переправил икру с блюдца себе в рот, сопроводив деликатес полной стопкой ледяной водки.

— Я знаю, это выглядит ужасно по-русски, — улыбнулся он, — но я считаю, что именно так ее и нужно есть. Неплохая белужья икра, правда? — Чуть наклонившись к блюду, он повел носом. — Она должна пахнуть морем, но ни в коем случае не рыбой. — Он закурил сигарету и откинулся в кресле. — Ну что же, Джеймс, про этого типа Горнера я слышал. Разумеется, слышал. Но давайте сначала я расскажу вам кое-что о себе. Так нам будет проще понять друг друга. Моя мать родом из племени кашкайцев; этот народ считается самым коварным, безжалостным и кровожадным во всей Персии. Когда шах вознамерился вернуться в страну на плечах американцев, у него даже мысли не возникло попытаться привлечь это племя на свою сторону. — Дариус запрокинул голову и рассмеялся. — Курды, арабы, сторонники реформ, белуджи, даже муллы — ко всем он сумел найти подход, но только не к ужасным кашкайцам, которые так и остались в стороне. С другой стороны, мой отец родился в Тегеране, в семье потомственного дипломата, и наш род, в силу специфики службы целых поколений предков, имел довольно тесные связи с Западом. Сам отец получил образование в Гарварде, а я учился в Оксфорде, и это объясняет — ведь вы, верно, были удивлены? — почему я говорю по-английски как настоящий джентльмен. В общем, эту страну я знаю со всех сторон. Я вполне могу затеряться в пустыне среди членов моего племени, но могу так же успешно вести светские разговоры во французском посольстве, которое, кстати, находится как раз через дорогу. И как ни странно, в пустыне я бы чувствовал себя более естественно. Я видел представителей разных народов, которые приходили в Персию — или в Иран, как Реза Шах, отец нынешнего шаха, заставил нас называть эту страну, — а затем покидали ее. Турки, русские, французы, немцы, американцы, британцы. Мы действительно оказались на границе культур: ведь именно здесь Восток встречается с Западом. И к тому же наши земли — единственный барьер на пути России к теплым морям. Нет, конечно, у них есть Черное море, но на страже Босфора и Дарданелл надежно стоят турки. Господи, можно ли представить себе более сварливых и шумных часовых?

Дариус подался вперед и зачерпнул еще ложку икры, которой распорядился точь-в-точь таким же образом, как и первой порцией.

— Я вот что думаю, Джеймс. Мы уже привыкли, что нас кто-то втягивает в свои дела, пытается через нас добиться своих целей. Иногда возникает такое чувство, будто наша страна — что-то вроде несчастной стареющей шлюхи на улице Сен-Дени. За деньги нас может поиметь кто угодно. Во время войны союзники вдруг решили, что мы слишком хорошо спелись с немцами: в результате они ввели сюда войска, и шах был вынужден бежать из страны. Потом они решили, что мистер Моссадек,[23] наш чрезвычайно независимый премьер-министр, ведет чересчур открытую политику по отношению к русским. И вообще союзники ему не доверяли, потому что он слишком часто фотографировался в национальной одежде, которая им напоминала пижаму. Ну вот, американцы прислали джентльмена по имени Кермит Рузвельт, который организовал государственный переворот, притащил шаха обратно из изгнания и посадил его на трон. Не могу не признаться вам в том, что среди прочих мелких помощников мистера Рузвельта был и ваш покорный слуга. В общем-то мы не возражаем против всех этих игр, но лишь до тех пор, пока нам самим дают жить своей собственной жизнью. Тегеран — шпионское гнездо. Так всегда было и всегда будет. Один остроумный гость из Британии предложил, чтобы русские и американцы просто снимали общие квартиры для своих разведчиков, — по крайней мере так они сэкономили бы на расходах по организации взаимной прослушки. Но первый тревожный звонок раздается тогда, когда иностранцы начинают хотеть слишком многого. Мы не имеем ничего против, если люди приезжают и зарабатывают тут деньги, хотя сделать это законным путем трудно. Разве что на нефти. Мы готовы согласиться и с определенным вмешательством в политические дела, если это приносит пользу и нам — протекционизм, защита наших интересов, поставки оружия, доллары… Но делать на нас деньги и одновременно вмешиваться в наши дела — это уж слишком. Так вот, все, что я слышал об этом Горнере, не просто заставляет меня беспокоиться, но, скажу прямо, нагоняет страх. А я — позволю себе высказать такое утверждение — не из тех людей, которых легко напугать.

Дариус смешал новый мартини.

— Возьмите еще икры, Джеймс. Минут через десять я вызову Фаршада, и он отвезет нас в лучший ресторан Тегерана. Это в южной части города, недалеко от базара. Там меня никто не узнает. К сожалению, здесь, в Тегеране, всем прекрасно известно, на кого я работаю и откуда у меня могут быть такие гости, как вы. Ваш босс придерживается теории, согласно которой люди сами будут приходить ко мне с интересной информацией, если им будет известно, кто я такой. Может быть, в этом и есть доля правды. Но в данном конкретном случае мы имеем дело с оборотной стороной такой политики Службы: я не могу появляться на людях вместе с вами. Для вас это может быть опасно. Зато там, куда мы поедем, никому не известно, кто я. И потом, кормят там, Джеймс… — он всплеснул руками, — лучше, чем ваша мама кормила вас в детстве. Еда там хороша, как стихи Хафиза.

— Я даже не представлял, что у вас такой поэтический склад ума, Дариус, — с улыбкой сказал Бонд. — Большинство моих коллег — просто люди с холодным взглядом и с пистолетом под мышкой.

— Бросьте, Джеймс, ни за что не поверю. Но действительно сады и поэзия — неотъемлемая часть персидской души. А ее квинтэссенция — это стихи о садах. Как писал Низами:

Я сад узрел, подобный раю…Слились в нем мириады звуков,Сплелись в нем мириады красок,И мириады ароматовПьянили благовонный воздух,И роза робкая лежалаВ объятьях нежных гиацинта,Жасмин же…[24]

— Машина ждет, сэр, — сообщил Бабак, материализовавшийся откуда-то из темноты.

— Черт тебя побери, Бабак! Бездушный ты человек. Сколько раз тебе повторять: не перебивай меня, когда я читаю стихи. Вы готовы, Джеймс? Тогда вперед, на битву с безумцами с большой дороги, сидящими за рулем машин. Есть хотите?

— Умираю с голоду, — ответил Бонд с полным на то основанием.

Меню, предложенное авиакомпанией, его не вдохновило, и, соответственно, за весь день он не съел ничего, кроме жалкого круассана, проглоченного еще в парижском аэропорту, да теперь вот еще и икры.

Фаршад ждал пассажиров, стоя навытяжку перед «мерседесом», и через несколько мгновений они уже неслись в южном направлении под какофонию автомобильных гудков, визга шин и скрипа тормозов на проспекте Пехлеви. Фаршад давил на педаль газа с такой силой, словно был уверен, что другой возможности поесть у них никогда в жизни уже не будет.

После того как они пересекли проспект Молави, Бонд сдался и больше не пытался ориентироваться в запутанном, как лабиринт, незнакомом городе. Ему оставалось лишь полностью сосредоточиться на рассказе Дариуса.

— Кермит Рузвельт, — вещал тот, — честно говоря, был человеком довольно странным. Я иногда играл с ним в теннис, и если он не отбивал мяч, то начинал ругать себя, приговаривая: «Ах ты, Рузвельт, мать твою!» Это было очень некстати, поскольку, согласно легенде, он был мистером Грином или кем-то вроде этого. Никогда в жизни я не встречал человека, который столько пил бы прямо на работе. Можно было подумать, что он очень нервничает или чего-то боится. По количеству ящиков с виски и водкой, доставлявшихся в особняк, который он снимал вместе со своими сотрудниками, легко можно было догадаться, что это шпионская штаб-квартира. Накануне великого дня возвращения шаха на трон Рузвельт вдруг выяснил, что сие знаменательное событие выпадает на пятницу — выходной день у мусульман. Затем, естественно, наступил христианский уик-энд. Так что его ребята продолжали пить и дожидались понедельника. Кто-то из них кому-то что-то не передал, кто-то кого-то не дослушал, и в итоге, когда в понедельник военные вывели на улицы танки, а провокаторы — толпу подкупленных демонстрантов с базара, выяснилось, что шах не подписал нужные документы, согласно которым брал на себя всю полноту власти, а Моссадека отправлял в отставку. Короче говоря, шахиншах, царь царей, по-прежнему пребывал где-то на Каспийском побережье, танки и толпы были на улицах, а заготовленные документы затерялись где-то в одном из тегеранских кабинетов. — Довольный собой и своей историей, Дариус рассмеялся, а затем добавил не сразу понятую Бондом фразу: — Ну вот, в конце концов и дождались.