Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж Страница 21

– Только несколько минут! – огорченно подхватил Рауль. – А потом? Ты же давно обещала мне поужинать вместе со мной в первую ночь после премьеры. Разве забыла?

Мое сердце сделало скачок, когда он напомнил мне об этом обещании. Раньше я не забывала о свидании с Раулем, а теперь оно вылетело из моей головы! Было столько неприятных, мучительных переживаний, что они вытеснили из памяти предстоящую встречу.

Я невольно отшатнулась от Рауля с возгласом удивления.

– Ты забыла! – воскликнул он, разочарованный и обиженный.

– Только на минуту, – сказала я, – потому что сейчас я сама не своя. Я очень устала, возбуждена, у меня расшатались нервы, как и всегда в день премьеры. Да, я помню, мы собирались с тобой поужинать вдвоем – ты и я. Но… – я запнулась.

– Может быть, я тебе мешаю? – спросил он тоскливо, в то время как я обдумывала, как мне поступить. Его ясные глаза сразу как будто померкли, стали напоминать глаза ребенка, брошенного всеми, и я не могла этого перенести…

Прозвучал второй звонок.

– Не говори так жестоко! – упрекнула я Рауля. – Дело просто в том, что… я очень утомилась. Не думаю, чтобы я была в состоянии ужинать. Моя служанка непременно потребует, чтобы я сразу легла в постель – как только приеду домой. Бедная старая Марианна! Она настоящий тиран, когда воображает, что это нужно для моей пользы. И, как правило, кончается тем, что я подчиняюсь ей, а не наоборот. Но посмотрим, как я буду чувствовать себя в конце последнего акта. Мы с тобой поговорим об этом, когда я приду сюда… после смерти.

Я попыталась рассмеяться на свою печальную шутку, но пожалела об этом, так как смех мой прозвучал неестественно. На лицо Рауля набежала тень; оно, такое чувствительное, всегда выражало массу душевных переживаний, однако на этот раз у меня уже не было времени утешать моего огорченного друга.

– Увидеть тебя снова, – торопливо добавила я, – будет для меня возвращением к жизни. Я воскресну… А теперь – прощай… нет, не прощай, а до свидания!

Отослав, наконец, его, я опрометью кинулась в свою актерскую комнату, чтобы приготовиться к выходу. Мы с Раулем провели в будуаре не менее пятнадцати минут – весь антракт; я была как на иголках.

К счастью, переодеваться для второго акта не требовалось;

тем не менее Марианна, которая в дни премьер всегда сопровождает меня в театр, очень нервничала. Она суетливо передвигалась по комнате и бесцельно переставляла мою косметику на туалетном столике перед большим трюмо.

– Ваш администратор уже два раза заглядывал сюда, мадемуазель! – сказала она ворчливо. – А вот какое-то письмо для вас. Швейцар только что принес его. Но сейчас вам некогда его читать, идите на сцену!

Волна слабости захлестнула меня. Я предположила, что Ивор разузнал нечто страшное и решил предупредить меня немедленно.

– Я должна прочесть письмо! – заявила я. – Дай мне его сейчас же!

Марианна честно и верно служила мне уже много лет и по возрасту годилась мне в матери. Она частенько спорила со мной по разным вопросам, однако на сей раз что-то в моем голосе заставило ее повиноваться с необычайной поспешностью. И тут я получила удар.

На конверте я узнала почерк графа Алексея Орловского.

Я не трусиха, но лишь большим усилием воли принудила себя внешне спокойно вскрыть конверт. Я боялась сотни разных вещей, а больше всего известия о том, что Договор находится в руках Орловского… Он вполне мог заявить, что документ у него, и предложить мне в обмен постыдную сделку.

С чувством осужденного преступника, идущего на гильотину или вечную каторгу, я вынула из конверта сложенный голубой листок и торопливо развернула его.

В первую секунду бумага показалась мне сплошным темным пятном, на котором нельзя разобрать слов. Но это быстро прошло, текст прояснился, и, пробежав его глазами, я поняла, что у Орловского есть какая-то козырная карта, которая будет предъявлена мне позже, когда он найдет это нужным.

Вот содержание его записки:

«Моя дорогая Максина! – так начал он письмо, хотя я никогда не давала ему права обращаться ко мне по имени и никогда раньше он не осмеливался называть меня „дорогая“. – Я должен видеть вас и поговорить с вами этим вечером наедине. Это нужно не мне (хотя вы очень хорошо знаете, что значит для меня быть с вами!), это нужно для вашего блага и для блага еще одного человека. Думаю, вы догадываетесь, что все это очень важно, и уверен, что вы не только захотите встретиться со мной, но будете искать этой встречи, хотя раньше избегали меня. Поэтому беру на себя смелость ждать вас у служебного подъезда, когда вы будете выходить из театра.

Ваш (хотите вы этого или нет) АЛЕКСЕЙ.»

Если б что-либо могло доставить мне в тот момент удовольствие, так это разорвать письмо в мелкие клочки на глазах у автора, а потом швырнуть их ему в его ненавистное лицо и сказать: вот мой ответ!

Но сейчас он не смотрел на меня, и даже если б смотрел, я не смогла бы сделать то, чего хочу. Он знал: я соглашусь встретиться с ним, ему нечего бояться, что я публично прикажу ему убраться прочь с моей дороги; я должна была увидеть его!.. Но как это устроить после того, как я только что отказала Раулю в его просьбе проводить меня? Рауль придет ко мне сразу после эпизода моей смерти на сцене, и если даже не поедет со мной, то, по крайней мере, выйдет к подъезду, чтобы усадить меня в коляску. Л там меня будет ожидать хитрый и коварный враг – Орловский… и Рауль увидит его!

Что придумать? Как обойти этот безвыходный тупик?

Глава 11. Максина возвращает бриллианты

Я пыталась ответить на этот вопрос, решить что-либо, но мой мозг отказывался соображать.

«Я не должна сейчас думать, – твердила я себе, – я должна верить в удачу, верить в удачу. Постепенно я придумаю что-нибудь…»

Однако в дальнейшем моя роль в пьесе уже не оставляла мне времени на обдумыванье. Я была уже не Максиной де Рензи, а несчастной венгерской принцессой Еленой, чья трагическая судьба была еще более скоротечна и безжалостна, чем судьба Максины. Когда Елена скончалась на руках своего возлюбленного и я была в состоянии снова приняться за раскручивание запутанного клубка моей личной жизни, вопрос все еще настоятельно требовал ответа, и решать его надо было немедленно.

Прежде всего нужно было избавиться от Рауля, убрать его с пути, ранив при этом его сердце, – Рауля, моего возлюбленного, помощь и защита которого были мне так нужны!

Я распорядилась пропустить его ко мне. И когда принцесса Елена умерла, занавес упал и Максина де Рензи получила возможность оставить подмостки, Рауль дожидался меня у дверей моей рабочей актерской комнаты. Он был уже в макинтоше, очевидно, собираясь провожать меня.

Когда мы вместе вошли в мой будуар, он схватил мои руки, крепко сжал их и принялся без конца целовать. Но лицо его было бледно и печально, и снова боязнь вкралась в мое сердце, как внезапный язычок пламени вспыхивает иногда среди пепла затухающего костра.

– Что с тобой, Рауль? Почему ты так выглядишь? – спросила я, а в голове моей звучал иной вопрос: «Не сообщил ли тебе кто-нибудь в театре о пропавшем документе?»

И я была готова заплакать, как дитя, от облегчения, когда он сказал:

– Виновата ужасная последняя сцена. Я и раньше видел, дорогая, твою сценическую смерть в какой-то другой пьесе, но тогда это не произвело на меня такого сильного впечатления, как в этот раз. Может быть, потому, что в те дни ты еще не принадлежала мне… или потому, что сегодня ты играла особенно ярко, твои переживания были так реальны, прямо потрясающе реальны! Зал просто сошел с ума! Слышишь, как они ревут: требуют, чтобы ты показалась?.. А я, честное слово, до сих пор не могу прийти в себя. Удивляюсь, как я усидел на месте и не выпрыгнул из ложи, чтобы спасти тебя! Принц Кирилл был просто олух – не успел помешать злодею занести над тобой кинжал! Я бы убил негодяя в третьем акте – и тогда Елена могла бы избежать гибели и счастливо выйти замуж.

– Верю, ты убил бы злодея, – сказала я, улыбаясь его горячности.

– Да, нужно быть ревнивым! Согласен, я тоже ревнив, но такая честная мужская ревность – не оскорбление, а комплимент любимой женщине!

– Ты все принимаешь близко к сердцу, даже игру на сцене!

– Если героиня – женщина, которую я люблю, – пылко сказал он.

– И всегда будешь льстить мне, как все мужчины, кого я знаю? – засмеялась я, хотя мне хотелось плакать.

– Думаю, никогда. Лести во мне нет, я говорю вполне искренне. Ты, наверное, презираешь меня за мою несколько детскую восторженность?

– Напротив, люблю еще больше, – возразила я, думая о том, как бы удалить его поскорей.

– Допускаю, что из меня плохой дипломат, – продолжал он. – Я всегда говорю, что думаю, а в дипломатии это не принято. Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы забрать тебя из театра и уехать с тобой куда-нибудь в тихое, красивое местечко, где мы могли бы не думать ни о чем, кроме нашей любви, и жить только друг для друга. Мир вокруг нас был бы прекрасен!.. А ты хотела бы уехать со мной?