Эрик Эмблер - Эпитафия шпиону. Причина для тревоги Страница 22

Вы когда-нибудь бывали в Риме зимой? В это время года там совсем недурно. Тогда там образовалась довольно большая английская колония, состояла она по преимуществу из армейских, и задача наша заключалась в том, чтобы сблизиться и наладить добрые отношения с итальянцами. И знаете, они за пару булавок мир были готовы заключить. Так вот, пробыл я в Риме около двух месяцев, и тут мне немного не повезло. Видите ли, некоторые итальянские офицеры-кавалеристы — лихие наездники, только слегка чокнутые. И лошади тоже. В общем, как-то выехал я с одним из этих ребят, и он пустил свою лошадь таким галопом, на какой я не отважился бы, будь даже подо мной рекордист-победитель Больших национальных скачек. Мой конь помчался следом, а я полетел на землю и сломал ногу и пару ребер.

Я остановился в гостинице, и поскольку ухода там обеспечить было нельзя, пришлось лечь в госпиталь. Беда в том, что как раз в это время на севере произошла очередная заварушка. Из полевых госпиталей шли целые эшелоны с ранеными, и их надо было где-то размещать. Коек было мало, там, куда поместили меня, народу было полно, и к тому же отчаянно не хватало медицинского персонала. Я послал сигнал SOS одному знакомому итальянцу-штабному, и уже на следующий день оказался в огромной частной вилле близ Рима. Она принадлежала семье Старетти, взявшейся опекать выздоравливающих офицеров. Полагаю, — посмотрел на меня майор, — вы задаетесь вопросом: какое все это имеет отношение к тому, что случилось здесь на пляже вчера днем?

По правде говоря, я задавался не только этим вопросом. Коли уж на то пошло, я спрашивал себя: какое отношение эта пляжная история имеет ко мне? Но вдаваться в тонкости я не стал и просто кивнул.

— К этому я как раз и подхожу. — Майор стал растирать пальцы, словно они онемели от холода. — Старетти — любопытная семья. По крайней мере мне так показалось. Мать умерла, остались только старик и его дети — две дочери, Мария и Серафина, и сын, Батиста. Марии было около двадцати пяти, сестра — двумя годами моложе. Батисте было тридцать два. Сам Старетти — высохший, с морщинистым лицом и копной седых волос старикан. Тогда этому крупному, богатому, как Крез, римскому банкиру было семьдесят. Понятно, когда живешь в чужом доме неделями, в конце концов начинаешь разбираться в царящих в нем отношениях. Я частенько сиживал в саду с загипсованной ногой и перевязанными ребрами, а обитатели дома подсаживались и начинали разговаривать. То есть все, кроме старого Старетти, он-то почти все время проводил у себя в кабинете или наносил визиты министрам. В ту пору он был в Риме большой шишкой. Но Мария то и дело устраивалась рядом, да и Серафина тоже, хотя заговаривала она только об итальянце, благодаря которому я попал сюда. Они собирались пожениться. А потом начал появляться и Батиста.

Батиста ненавидел старика, а старик не особо обращал на него внимание. Мне кажется, дело не в последнюю очередь заключалось в том, что у Батисты было что-то неладно с сердцем, отчего его не взяли на армейскую службу. Старик же ждал не мог дождаться, пока австрияков в пыль сотрут. В общем, Батиста жаловался мне, что, мол, старик заставляет его слишком много работать, а денег не дает, в черном теле держит, и все повторял, что будет, когда отец умрет и деньги перейдут к нему, Батисте. Порой это начинало надоедать. Батиста представлял собой довольно жалкое зрелище, уже тогда он был тучен и вял; но мне ничего не оставалось, кроме как взирать на окружающий пейзаж, а он был еще более уныл: плоская, как доска, равнина с растущими тут и там рощицами кипарисов — тоска. Но одна особенность в Батисте меня задевала. Он унаследовал от отца деловой инстинкт и был наделен каким-то изощренным хитроумием, которое позволяло ему намного быстрее других просчитывать ходы. Позже мне предстояло еще больше в этом убедиться.

Учитывая все это, несколько недель пролетели довольно быстро. С Марией мы ладили совсем недурно. Наши отношения нельзя было назвать в строгом смысле отношениями пациента и сиделки, хотя бы потому что за мной ухаживала профессиональная сиделка. Но Мария не любила всех этих зеленых итальянских офицериков, гоголем разгуливающих по улицам и слишком много внимания уделяющих своей внешности. В этом отношении она отличалась от своей сестры. В общем, в конце концов вышло так, что мы с Марией решили, что, как только война кончится, я вернусь в Рим и мы поженимся. Но никому мы об этом не сказали, хотя, по-моему, проницательная Серафина кое о чем догадывалась. Понимаете ли, Мария была католичкой, это осложняло дело, и нам не хотелось заводить речь на эту тему, пока мы сами не будем готовы. Весной меня отозвали во Францию.

До августа все шло нормально, а потом я попал в газовую атаку. Я долго провалялся в госпитале, в конце девятнадцатого меня выписали, отхватив предварительно половину легкого, и велели жить в теплом сухом климате. Меня это вполне устраивало, и я наладил лыжи в Рим. Все были рады меня видеть, а Мария особенно. Через несколько недель мы объявили о помолвке.

Поначалу казалось, что все оборачивается наилучшим образом. Старик Старетти был счастлив. По-моему, ему было немного жаль, что я лишился не руки или ноги, а половины легкого, но тем не менее сулил он нам горы златые. Дело шло к свадьбе, а климат творил чудеса с моей грудью; но потом случилась беда.

К тому времени Батиста уже занял довольно видное положение в отцовском бизнесе. Однажды он пришел ко мне и спросил, не хочу ли я подзаработать немного денег. Естественно, меня интересовали подробности. Выяснилось, что немало людей без особого труда наживали небольшие состояния, задешево скупая у итальянского правительства излишки оружия и переправляя в Сирию, где арабы приобретали его по цене, в шесть раз превышающей закупочную. Единственное, что требуется, — капитал для приобретения оружия. Так это сформулировал Батиста.

Нетрудно представить себе, что я ухватился за эту возможность. Батиста заныл, что у него есть только тысяча фунтов, а нужно как минимум пять, иначе и затевать ничего не стоило. Я согласился добавить четыре. Это почти все, что у меня было, не считая пенсии и небольшой доли в недвижимости кузена; так что я был совсем не против превратить четыре тысячи в двадцать четыре.

В бизнесе я не разбирался вообще. Дебит от кредита не мог отличить. Дайте мне людей и оружие, поставьте задачу, и я с ней справлюсь. Но в бухгалтерии, во всех этих сделках я не понимаю ровным счетом ничего. Всем этим я предоставил заниматься Батисте. Он сказал: нужны наличные, и я дал ему наличные. Он сказал, что всеми деталями займется сам. Так тому и быть. Я даже подписал кучу бумаг, которые он дал мне на подпись. Наверное, я сделал глупость, но в любом случае я не настолько хорошо владел итальянским, чтобы проверять его, даже если б и захотелось.

До времени все шло своим чередом, но однажды старик Старетти попросил меня зайти к нему. Ему стало известно, сказал он, что я заключил сделку с двумя людьми — чьи имена мне ничего не говорили, — связанную с отправкой в Сирию партии оружия, и выдал им письменную гарантию оплаты двадцати пяти процентов от продаж. Я ответил, что о двадцати пяти процентах слышу впервые, а пять тысяч фунтов действительно вложил вместе с Батистой на приобретение и транспортировку оружия. О подробностях сделки мне ничего не было известно. Об этом стоило спросить Батисту.

Он сильно рассердился. Имелась письменная гарантия. Подписывал я ее или нет? Что-то, говорю, подписывал, но что именно, понятия не имею. «Не валяйте дурака!» — прикрикнул он и потребовал объяснений. Короче говоря, выяснилось, что подписанная мною бумага гарантировала двадцать пять процентов прибыли двум синьорам из министерства обороны Италии, давших разрешение на продажу оружия. Иными словами — крупная взятка. К старику Старетти явился, кипя от ярости, сам министр обороны: он желает знать, что это, черт возьми, за игры, в которые оказался втянут его будущий зять. Не очень приятное положение для одного из ведущих банкиров страны.

Естественно, я все отрицал; тогда он послал за Батистой. И уже в тот самый момент, когда он вошел в кабинет, я понял, что меня кинули. На его лице играла самодовольная ухмылка, и мне очень захотелось врезать ему так, чтобы не поднялся. Он клялся, что ничего не знает. Сказал, что был потрясен.

Майор стиснул кулаки так, что косточки на пальцах побелели.

— Вот, собственно, почти и все, — вновь заговорил он. — Судя по всему, какое-то время назад старик Старетти изменил завещание в пользу Марии — по нему она наследовала половину его состояния. Батиста решил поломать это дело, и вполне преуспел. А помимо того, облегчил мой карман на четыре тысячи. Между мной и стариком произошла жуткая сцена. Он обвинил меня в желании очернить имя его сына и жениться на дочери ради денег. Никакой свадьбы не будет, заявил он, и если я в течение двадцати четырех часов не покину Италию, он позаботится о том, чтобы меня арестовали, и разразится большой скандал. Италию, — медленно продолжал майор, — я оставил, но еще раз свалял большого дурака, потому что позволил Марии вопреки воле отца уехать со мной. Мы обвенчались в Бале.