Николай Шпанов - Ураган. Когда гимнаст срывается Страница 22

Верим вам, уважаемая супруга и почтенная мать: вы никогда никого не зарезали, не задушили, не сожгли. Даже мух за вас убивает компания липкой бумаги. Так скажите, почему вы не сошли с ума, читая списки убитых на войне, глядя, как ваши соседки, подруги, сестры получали извещения о смерти отцов, мужей, братьев, сыновей. Почему вы не лишались утром аппетита, читая описания сражений; почему не страдаете бессонницей после радиосообщений о нынешних усовершенствованиях военной техники – о плавающих танках, ползающих кораблях, лодках, стреляющих из-под воды; об атомных, водородных и кобальтовых бомбах; о баллистических ракетах, перелетающих океаны и материки? Какой злой дух наполнил вас уверенностью, что все это вас не касается: именно вас, лично вас, вашей особы и близких вам? Кто сказал, что полем действия этих ракет и бомб станет только далекая от вас Азия, таинственная Африка или истерзанная Европа? И вы поверили, что гекатомбы трупов будут состоять из русских, украинцев, китайцев, поляков, венгров, болгар, вьетнамцев, таджиков? Или вам не ясен смысл слов: современная война тотальна? Тотальность – неизбежное, неукротимое, неотвратимое, роковое и ужасное свойство современной войны. Развязанная в одном конце света современная война охватит весь земной шар. Как пламя охватывает стог сена, подожженный с одного конца одной-единственной крошечной спичкой. Бумеранг войны, брошенный с запада на восток, неизбежно вернется туда, откуда был брошен. И можно быть уверенным, что роковой бумеранг, брошенный Гансом Хойхлером, разорвался бы сотнями, тысячами ядерных бомб, накопленных за последние десятилетия, если бы половину человечества не вдохновляло на борьбу за мир, не поддерживало в уверенности победы могущество государства, возглавляющего лагерь мира, – Союза Советских Социалистических Республик. Факел, брошенный Хойхлером в пороховой погреб, неизбежно вызвал бы самый непоправимый из катаклизмов всех времен, если бы человечеству великим светочем не светила мудрость партии, руководящей политикой Союза Советских Социалистических Республик…

Председатель еще что-то говорил, но слов уже не было слышно: заставив звенеть подвески на люстрах и вибрировать стекла огромного купола, в зале произошел взрыв – четыре тысячи рук – черных, коричневых, желтых, красных, белых – били и били в ладоши. Напрасно председатель тряс над головой колокольчиком, напрасно он воздевал руки, прося тишины, рукоплескания гремели гак долго, что стенографистки в недоумении переглядывались, не находя для них термина, – все, что они знали: "бурные, продолжительные, несмолкающие аплодисменты", – все казалось неподходящим, все было. Но, наконец, иссякла энергия и этой бури всечеловеческой признательности и восторга. Председатель откашлялся и продолжал свою речь:

– Мои слова обращены к вам, простые люди земли, по обе стороны Атлантики, на берегах Тихого и Индийского океанов, в городах, селениях всех континентов, к людям, живущим в домах, хижинах и палатках, в сампанах и под открытым небом, в лесах, в пещерных городах и в небоскребах, – к вам, к вам, к вам! Не прячьте головы под кисею самоуспокоения, не укрывайтесь в чащу повседневных удовольствий и забот. Это не спасет мир, не спасет вас. Правители многих стран заливают ваше сознание сладким сиропом мнимого благополучия. Это нужно им, чтобы под покровом успокоения составлять заговоры против мира, вооружаться и ублажать тех, для кого гонка вооружений – золотой дождь. Золото течет в их кладовые, когда в мире льется кровь. Их алчности нет границ. Их карманы бездонны. Их жажде власти нет предела, их цель – овладение миром, порабощение человечества…

Черный председатель оглядел белый зал. Потер тонкие нервные руки. Большие синеватые белки его глаз обратились к креслам так называемых великих держав. При этом его зубы блеснули ослепительным оскалом.

– Напоследок, – сказал председатель, – уважаемые дамы и господа, я не могу не высказать опасения, что до сих пор над головами многих людей витает ядовитый туман мифа о безмерном могуществе главных держав лагеря империализма. Этот миф еще многим внушает сомнение: "А что с нами будет, если мы открыто и твердо скажем этим державам "нет" на все их посягательства, на все попытки прибрать к рукам наши богатства, наступить нам на горло, лишить нас самостоятельности? Может быть, мы тогда перемрем с голоду? Или "великие из великих" нашлют на нас такие силы уничтожения, что в несколько минут сотрут с лица земли наши города и села, уничтожат наши посевы, убьют наших жен и детей?.." Нет, господа, могущество тех, кто претендует на главенство в мире, – миф. Он разоблачен жизнью. Одна из задач, решать которую выпало на долю собрания под моим председательством, – суд. Мы должны избрать членов высшего из трибуналов, когда-либо заседавших на этой планете, – суда народов. Предстоит судить тех, кого народы признали виновными в попытке разжечь третью мировую войну. Следует покарать виновных в назидание тем, кто пожелал бы встать на их путь. Члены уважаемого собрания должны назвать имена тех, кого они уполномочивают судить преступников против мира и человечества. Надо составить список избранных вами судей…

Председательствующий надел очки и разгладил лежащий перед ним лист.

– Но прежде чем заняться этим списком, ради которого мы собрались, позвольте мне вспомнить имя человека, увы, ушедшего в царство теней. Но это та тень, чье имя я не смею назвать сидя. Оно принадлежит первой жертве несостоявшейся третьей мировой войны. Оно принадлежит человеку, через труп которого война не смогла переступить. Этого человека звали Леслав Галич.

При этих словах встали все делегаты, все гости и корреспонденты, все, кто был в зале. Люди стояли в молчании. И на это молчание, как камень на зеркальную гладь озера, упал негромкий голос председателя, обращенный к ложе, где сидел Парк.

– Прошу встать!

Парк устало оперся о холодный мрамор барьера и медленно встал.

Парк был здесь гостем. Он приехал без отравленного оружия, с которым его хотели послать сюда хозяева Золотой Горы. Своим последним выстрелом Лесс выбил его из рук Парка. И вот Парк попросил слова. Призывая в свидетели всевышнего, он поклялся, что никогда в душе его не было ничего, кроме великой любви к людям, и вся его жизнь была посвящена борьбе за сохранение мира на земле. Он сказал, что расследование событий над каналом убедило его в виновности Хойхлера; что он, Парк, желает выступить обвинителем преступника, поднявшего руку на мир и на жизнь миллионов. Да, Парк желает быть прокурором.

При этих словах в зале послышался смех. Смеялся черный председатель, смеялся весь президиум, смеялись делегаты. Казалось, смеялся весь мир, все его народы, освещенные ярким солнцем сквозь хрустальный купол Дворца мира. С кресла поднялся человек, на пюпитре которого было написано "Польша".

– От имени моего народа я предъявляю вам, Парк, обвинение в убийстве Леслава Галича.

Поляк еще не успел сесть, как встал итальянец.

– От имени народа Италии я предъявляю вам обвинение в убийстве Дианы Ченцо, у вас ее называли Дайен. Народ Италии требует суда и наказания убийц.

Встал голландец.

– От имени народа Нидерландов я требую суда над убийцами шкипера Томаса де Хеерста, трех его сыновей и снохи Марты де Хеерст.

Датчанин молча прошел между креслами и передал председателю бумагу.

– Здесь имена моих сограждан – шести молодых спортсменов яхты "Ундина", поплатившихся жизнью за попытку спасти Леслава Галича.

Так же поступили норвежец и француз – они положили на стол председателя списки команд моторно-парусных ботов "Кнуд Йенсен" и "Консул Иогансен", рыболовного тральщика "Виктор Гюго".

Последним поднялся немец.

– От имени народа Германии я предъявляю обвинение в убийстве граждан Германской Демократической Республики Хельмута Шрейбера, Арно Кольбе и Ханса Бельке – трех героических сынов моей родины, бестрепетно пожертвовавших собою ради спасения правды, которую нес миру Леслав Галич. Так же я обвиняю в убийстве капитана спасательного судна "Зеефальк" Густава Шерфига и двадцати шести моряков его экипажа, граждан Федеральной республики, народ которой не смог прислать сюда своего полномочного делегата из-за царящего в той стране христианско-демократического, а попросту говоря, фашистского террора.

Парк болезненно щурился, словно ослепительный свет резал ему глаза. Упавшим голосом он сказал:

– Господа, я ехал сюда, чтобы дать важные показания в качестве свидетеля к делу Хойхлера. Но повторяю: я готов быть обвинителем.

– Вы не свидетель, а соучастник!

Лоб Парка покрылся холодной испариной. Он хотел открыть глаза и не мог. Сквозь опущенные веки он видел белые, желтые, коричневые, красные взволнованные лица. Пиджаки, рубашки, сари, бурнусы, плащи, чалмы, фески, тюбетейки. И сколько глаз – черных, карих, серых, голубых, – бесцеремонно обращенных к нему, горящих, пылающих. Бриз… Буря… Ураган?.. Да, да, вот он, ураган! Океан человеческого гнева вырвется из этих стен и тогда… Ураган… Ураган…