Богомил РАЙНОВ - РЕКВИЕМ Страница 22

  Он опять смотрит на меня, но в^этот раз не решается спросить: «Вам не надоело?»

— Долгое время отец и слышать не желал о родной дочке. Он был из тех жалких мещан, которые вечно разглагольствуют о приличиях, меньше всего считаясь с ними, но, так как соседи без конца говорили, что ему должно быть стыдно оттого, что он прогнал из дома родную дочь, он наконец снизошел до того, что перетащил в мансардную комнатенку ее вещички и разрешил ей там поселиться, но с условием, что она не станет его беспокоить чем бы то ни было, подразумевая под этим питание и деньги. А так как у Лили не было диплома, выбирать для себя работу она не могла, и тут ей пригодилось то, что она умела стряпать, — девушка устроилась на кухню при какой-то столовой.

— Сейчас она где-нибудь работает?

— Ну конечно, все там же... С семи утра до двух.

— Значит, она не совсем потерянный человек?

  Боян глядит на меня озадаченно.

— В каком смысле?

— Известно, в каком смысле...

— А, вы насчет морфия?.. Она им пользовалась не больше двух-трех раз, и то не от хорошей жизни.

— Ты так считаешь?

— Уверяю вас. И с компанией этой шляется только из-за меня. Чтобы приберечь ампулы для меня, она колет себе витамин С. — Лили единственная знает мою тайну.

— Значит, ты ей в какой-то мере обязан...

— Как же, обязан, конечно. Только чем я могу ей отплатить? Любовью? А что делать, если не можешь заставить себя любить? Как-то раз она в шутку сказала, что я приветлив, как некролог. «Тогда зачем же ты водишься со мной?» — спрашиваю я, а она мне в ответ: «Так ведь бывают люди, которым нравится читать некрологи». Должен сказать, что она и сама чем-то напоминает некролог. Она и я — какая парочка, представляете? Два некролога, которые взаимно читают друг друга. Порой она чем-то мила мне, я жалею ее. Но Лили в этом не нуждается, она готова возненавидеть меня за это, ей нужна любовь. Вцепилась в меня, точно так же, как мать, но я должен от нее избавиться, вы понимаете, от матери мне никак не избавиться, поскольку она мне мать и поскольку я не хочу, чтобы ее смерть оставалась на моей совести, но от Лили я должен избавиться, потому что я просто задыхаюсь в объятиях этих двух женщин, с одной стороны истерика, а с другой — меланхолия... — Тут он прерывает свой рассказ и спрашивает: — Вы ее видели, да?

— Кого именно? Истерику или Меланхолию?

— Лили.

— Только один раз. И то мельком.

— И от одного раза может остаться какое-то впечатление. Есть мужчины, которым нравятся такие женщины. Но что я могу поделать, если она мне не нравится! Эта ее полнота и белая кожа, эта дряблая рука с не очень чистым маникюром, и этот кухонный дух и запах женщины... Я ничего такого не говорю, понятно, трудно помыться два раза в день на этом убогом чердаке, и она изо всех сил старается быть чистой и аккуратной, но этот кухонный запах, как будто пропитавший ее насквозь, и этот убогий чердак со стопкой старых книг и кучей старых вещей, нагоняющий тоску, как и она сама, ее пристрастие к черному цвету, к вышедшим из моды любовным романам и к меланхолической музыке...

— Вкус, ничего не поделаешь... — бормочу я, лишь бы заполнить паузу.

— Но все это не так важно, — вдруг замечает Боян. -Она может купаться в одеколоне. Иметь ослепительный маникюр. Купить за тридцатку платье, пестрое, как цветущий сад. Ежедневно причесываться в парикмахерской. И даже спрятать свои кричащие бедра. И все равно я не стану ее любить. Потому что она вечно будет напоминать мне меня самого, напоминать о том, что связано со мной, с моим прошлым, с моей матерью, с этим аптечно-мор-фиевым миром, с моими неудачами, со всем тем, что мне хочется забыть, преодолеть, вытравить из своей памяти, понимаете?

— Думаю, что понимаю. Но не забывай, что и ее кто-то должен понять.

— Ну пускай себе находит такого. Ведь я же вам говорил, что есть мужчины, которые на нее засматривают- . ся. Пускай найдет себе подходящего и устраивает свою жизнь. Так нет же, она вбила себе в голову, что для нее самая надежная опора — человек вроде меня, который и сам еле держится на ногах. Или я, по-вашему, должен пожертвовать собой?

— Ничего такого я не говорю. И вообще, подобные вопросы каждый решает самостоятельно. Просто тебе нельзя забывать, что она несчастное существо, как ты сам выразился. Человек, которому никогда и ни в чем не везло.

— Так же как и мне.

— Верно, однако ты близок к тому, чтобы как-то выпутаться, я даже уверен, что ты выпутаешься. А вот ей именно сейчас, может быть, труднее, чем когда-либо. Так что ты бы мог ее пощадить, насколько это возможно.

— Как я могу ее пощадить?

— Вот, например, зачем вам непременно встречаться в «Софии», если ты видишь, что туда приходит Лили, смотрит на вас и злится?

— Она не злится. Она просто сходит с ума.

— Тем более вам надо выбрать другое место. Это целесообразно, если ты хочешь знать, и с профессиональной точки зрения, так как не сегодня-завтра между Анной и Лили может вспыхнуть скандал и обстановка осложнится.

— Ладно. Я постараюсь сменить ресторан. Хотя это не так просто, когда имеешь дело с такой капризной девчонкой, как Анна: «Я привыкла ходить в «Софию»... Тут мне все знакомо... Стану я считаться с этой твоей...» Только имей терпение.

— Понимаю, понимаю, но ты с этим справишься.

— Надеюсь. Мне ужасно неловко, что я отнимаю у вас время этими женскими историями.

— Они в какой-то мере неотделимы от самой операции. Как тут обойтись без дочки, чтобы добраться до бумаг отца... Впрочем, как он тебе нравится, отец?

— Нравится. Серьезный человек, спокойный. А главное — совсем не интересуется нами. Когда мы с ним неожиданно столкнулись в коридоре и Анне пришлось представить меня, он промямлил: «Мы как будто уже виделись». А она: «Папа! Ты виделся с Павлом, а это Боян». А он: «Возможно, возможно, не спорю». Потом кивнул и вышел. Я уверен, будь у Лили такой отец, она бы не стала меланхоличкой.

  Мы обмениваемся еще несколькими словами делового порядка, и парень встает. Я тоже встаю, чтобы проводить его, и лишь тогда меня осеняет:

— Чуть было не забыл: ты вчера утром ничего не нашел в ящике?

— Да, действительно/Опять оставили морфий. Он здесь, при мне.

  Боян неохотно вынимает два пакетика с ампулами и подает их мне.

  «Надеюсь, ты к ним не прикасался?» — так и подмывает меня спросить, но я воздерживаюсь. Не приходится сомневаться, что сейчас, как, вероятно, и в прошлый раз, он хоть что-нибудь да отложил для матери.

— Что ты скажешь относительно этого Коко? — спрашивает Борислав.

— Имя звучит по-детски наивно. Что касается его поведения...

—  По-моему, тут дело ясное, — рубит мой приятель, возвращая мне собранные сведения и снимки.

— Ясно для нас с тобой, а вот фактов, их пока что нет в папке.

  Содержание папки действительно бедновато. На нескольких снимках Коко либо в такси, либо возле него, на других запечатлены моменты его общения с разными клиентами плюс к этому скупая справка о его действиях начиная с последней субботы. Моя авторучка отмечает следующие места:

  «Условия прямого наблюдения на лестнице весьма неблагоприятны, особенно если помнить о мерах крайней предосторожности. Наблюдение может дать результаты лишь при помощи соответствующего оборудования, которое уже подготовлено».

  «После того как рано утром в воскресенье в почтовом ящике Касабовой был оставлен материал, в силу указанных причин не удалось установить, забрал его кто-нибудь или нет. Возможно, это произошло лишь в ночь с воскресенья на понедельник».

  «В воскресенье Коста Штерев (Коко) был выходной и в течение всего дня, равно как и ночью, не выходил из дому».

  «В понедельник Штерев заступил на работу в шесть часов утра — стоянка такси на Русском бульваре. В отдельных справках указано точное время, когда Штерев брал пассажиров, куда следовал, а также отмечены маршруты отдельных рейсов, места назначения и имена опознанных пассажиров».

  Словом, подробные, добросовестно собранные сведения, не имеющие, однако, практической пользы, за исключением одного-единственного пассажа, где моя авторучка поработала более основательно:

  «В 10.35 Штерев останавливается на бульваре Стамбо-лийского перед агентством иностранной авиакомпании и сажает в такси директора агентства Стояна Станева. По пути к указанному месту Штерев дважды проехал с зеленым светом мимо граждан, желавших взять такси. Установить, была ли вызвана машина по телефону, не удалось. Штерев отвозит Стайева на улицу Обориште и высаживает возле его дома. В пути между пассажиром и шофером разговоров не было, если не считать обычных реплик, когда пассажир расплачивался».

  Если во всей информации есть что-либо, заслуживающее внимания, то именно этот пассаж. Борислав придерживается того же мнения, только выводы его немного поспешные: