Пьер Нор - Двойное преступление на линии Мажино Страница 23

Следователя передернуло. Разговор принимал оборот, который ему не нравился, который он не мог одобрить. Но, прочитав пристальное внимание, сосредоточенную проницательность и человеческое понимание на оживленном и открытом лице полицейского комиссара, сразу почувствовал, что речь здесь идет о важном эксперименте. И удалился, не сказав ни слова. Веннар продолжал:

— А что, если я скажу вам, мадам, что я недалек от убеждения в невиновности вашего мужа, несмотря на улики, свидетельствующие против него. Потому что у этого человека, быть может тяжелого и грубого, открытое и простое сердце. Потому что, хотя он некоторым образом пристрастился к… бутылке, он имеет уважение к тому, что должно уважать. И потому что я это чувствую. Но чтобы вытащить его, как это велят мне долг и моя убежденность, я нуждаюсь в союзнице, которая поможет мне распутать эту сеть из предположений, улик и доказательств, в которой он запутался…

В начале этой тирады Анна явно дрогнула. Она пристально смотрела на комиссара, начавшего неясно и смутно надеяться на что-то.

— Мое положение незавидно: мои профессия и роль здесь всем слишком хорошо известны, чтобы я мог проникнуть в эту тайну.

Лицо женщины снова стало отчужденным. Веннар выругался про себя. Он сделал несколько нервных шагов вдоль куртины с цветами и сменил свою боевую тактику:

И кроме того, нельзя забывать об Эспинаке. Он был для меня самым дорогим другом, и я всегда буду чтить память о нем… Однажды я почти спас ему жизнь, это было давным-давно. Обстоятельства не имеют значения. Они были трудными, а он мало дорожил своей шкурой.

Веннар почувствовал недоверие Анны и то, как она напряглась при этом. Не нащупал ли он ее слабое место? Он стал развивать свою мысль дальше:

— Он любил вас, я уверен в этом. Сам он мне этого не говорил. Мы не виделись с ним уже месяц. Впрочем, он был не из тех, кто делится такими вещами. Откуда я это знаю? Опять-таки неважно. Но когда мужчина, отличающийся особой скрытностью и чистотой в интимных отношениях, пишет о женщине такие вещи, которые им сказаны о вас… Видите ли, я лет шесть или семь находился рядом с ним. И никогда не видел, чтобы он серьезно увлекся какой-нибудь женщиной. Быть может, вы были его первой большой любовью. Он вам гак этого и не сказал. Зато это говорю вам я.

Анну сказанное явно потрясло. Она осталась стоять прямо посреди сада, твердо держась на ногах, но резко повернув голову в сторону, чтобы спрятать лицо от глаз следователя, прогуливавшегося вдоль дома. И беззвучно зарыдала, нечеловеческим усилием воли не давая сотрясаться плечам, при этом лицо ее исказила гримаса невероятной скорби.

— Вы этого, быть может, не знали. Но вы видели его нежность — явную, постоянную. Он был ваш душой, сердцем и всеми помыслами, я даже не предполагал, что он может так отдавать всего себя.

Затем вдруг резко:

— Вот почему я не верю, что его убил Брюшо. Если бы он это сделал, теперь вы бы мне сказали, не правда ли? Потому что и вы, вы тоже любили его…

Внезапно Веннар перестал что-либо понимать. В тот самый момент, когда он уже почти достиг успеха, когда он наконец добился того, что подчинил себе волю этой женщины, когда он уже держал ее в своих руках и оставалось только направить ее к точно намеченной цели, Анна вдруг замерла. На ее лице отразились какой-то безумный ужас, какая-то борьба и тоска, подобные удару молнии. Глаза ее на мгновение округлились, как бы узрев нечто такое, в чем Веннару почудилась разгадка всей тайны, вся правда и объяснение всему; она отвела взгляд в сторону и закрыла глаза. Когда же она снова открыла их, они были сухими. И комиссар опять обнаружил перед собой маску безразличия, которую ему удалось лишь слегка приоткрыть. Он еще продолжал начатую игру, но уже знал, что она проиграна.

— Таким образом, это не Брюшо отнял его у вас.

Ему возразил уже холодный и мрачный, но без всякого протеста и убежденности голос:

— Месье, не стоит преувеличивать. Никто не мог отнять у меня майора д'Эспинака, ибо он мне не принадлежал. Я испытывала к нему бесконечную привязанность и доверие. Вот и все. Вы напомнили мне об этом. Это меня взволновало. Но не ищите тут романа.

— Ведь это не Брюшо его убил? Ответьте мне, мадам.

— Нет.

— Но тогда, мадам, надо помочь мне отомстить за Эспинака — найти истинного виновника.

— Я едва ли смогу быть вам полезной в этом деле. Я могу только пожелать вам успеха. Но больше я ничем вам помочь не могу.

Веннар смирился.

Вечерним поездом он уехал в Париж. Торжествующему и снисходительному Финуа, который провожал его на вокзале, будто желая убедиться в том, что он действительно уезжает, Веннар дал понять, что считает свою миссию законченной. На самом деле, с упорством и страстью, которые были вызваны не одной только дружбой с Эспинаком, он решил продолжать заниматься этим делом, поскольку его здравый смысл не мог согласиться с таким его ходом и исходом.

Он не сомкнул глаз. Полупустой вагон второго класса ночного поезда весьма располагает к глубоким размышлениям. Недостаток комфорта заставляет вас бодрствовать. Полумрак помогает сосредоточить мысли. Ничто не отвлекает и не рассеивает внимания — вроде тех мелких обязательств, возникающих, когда все вокруг вас разговаривают, двигаются.

Веннар сделал проверку, классификацию и перечень всех своих доводов, чтобы, усомнившись во всем, начать все сначала.

В вещественном плане был обнаружен факт, который казался ему решающим, это был один из тех фактов, значение коих столь важно, что если выстроенная версия никак не объясняет его, то надо менять саму версию. Это был обрыв провода за спиной Брюшо, на первом этаже. Еще и еще раз Веннар постарался разложить все по полочкам.

Мог ли этот провод перерезать невиновный? Все в нем противилось тому, чтобы отнести этот жест к разряду немотивированных поступков: ведь его целенаправленность была слишком очевидна. Сделано это было для того, чтобы все подумали, что двойное убийство совершено на первом этаже — то есть чтобы подставить Брюшо. Последний же, если бы это он убил на втором, не стал бы перерезать провод на первом.

Если же виновным был один их трех лейтенантов, поступок становился логичным, понятным, хорошо продуманным.

Второй факт был более зыбким. Комиссар не видел еще, как соотнести его с преступлением, но чувствовал всем своим врожденным инстинктом полицейского, что какая-то неуловимая зацепка здесь есть. Майор д'Эспинак в самое утро своей смерти написал, заклеил и опечатал собственной рукой пакет секретного характера, который исчез. Веннар был убежден в этом. Он снова видел перед собой рабочий стол Эспинака, «прокрутил» еще раз перед собой всю сцену.

Что стало с этим письмом? Может, оно все-таки было отдано начальнику почтового подразделения? Комиссар не исключал такой возможности. Беспорядок в конторе Толстяка, его беспокойство и тревога, явно выказанные им во время допроса, наводили на мысль, что он мог допустить халатность и просто потерять этот конверт. Этот апатичный и хитрый подагрик как сыр в масле катался, находясь на своей нехитрой должности, и можно было предположить, что он готов прибегнуть к обману, чтобы, скрыв свой промах, сохранить за собой место.

Письмо также вполне могло остаться в кармане у Эспинака, и любой мог завладеть им до того, как тела попали в госпиталь. Однако Веннар отказывался как думать. Эта уверенность являлась чисто теоретической, но вытекала из его долгой совместной работы с майором. Тот питал отвращение к служебным бумагам. Когда возникала в них надобность, это была единственная работа, которую он охотно перепоручал своим подчиненным. Сам он мог «разродиться» только в случае крайней необходимости. Отсюда вытекает, что это был обдуманный, взвешенный шаг, который никак нельзя было не сделать. И он не вызвал бы начальника почты, чтобы передать ему безобидный доклад — вроде тех, что каждый день проходят через руки аджюдана-секретаря.

Тут Веннар принялся думать о других вещах, опасаясь, как бы воображение не занесло его в область, где он чувствовал себя неуверенно.

Он остановился на третьем факте — на том, в каком виде был обнаружен дневник Эспинака. Он запечатлел, зафиксировал это в своей зрительной памяти.

Что же было написано майором на вырванных страницах?

От судьи Веннар получил превосходный отчет о вечере у Эспинака; у него создалось четкое впечатление, что на нем между Анной и ее другом что-то произошло. Неужели лаконичный и осторожный Эспинак исписал три страницы в тетради по этому поводу? Неужели он был растревожен до такой степени, что провел в грезах об этой женщине всю ночь напролет? Здесь, должно быть, кроется что-то другое.

Кто так методично рылся в доме? Вилла Брюшо в принципе находилась под постоянным наблюдением всю ночь. Его сообщник? Кому могло понадобиться исчезновение этих грех страниц?