Леонид Николаев - Феникс Страница 23

Ольшер выбрал столик на веранде. Ближе к берегу. В тени плюща, поднявшегося над барьером зеленой стеной.

– Только вино, – предупредила Рут, когда капитан жестом пригласил хозяина.

Появилось вино. Бледное сухое вино. И что-то, напоминавшее крем. В вазочках. Предел возможного в этом гаштетте.

– За нашу встречу, фрау Хенкель.

– Это достойно тоста? – скривилась Рут.

– Безусловно, как всякое историческое событие.

Она засмеялась:

– Уже интересно.

– Главное, важно.

Рут торопливо, слишком торопливо для женщины, припала к бокалу. Жадно потянула вино. Но тут же задержалась. Ей хотелось продлить удовольствие. Цедила и слушала.

– Когда падает человек, не следует произносить заздравных тостов, – начал с необычной, туманной фразы Ольшер.

Она, конечно, подняла брови.

– Я говорю о Чокаеве, – пояснил капитан.

– Да… – пожала плечами Рут. – Внезапная смерть.

– Загадочная…

Через вино, нет, через чистый край стекла Хенкель глянула на эсэсовца.

– Возможно…

– Самое загадочное в этом, – взял свой привычный жесткий тон Ольшер, – удивительное совпадение событий. Один общий наш знакомый покинул госпиталь за час до кончины своего шефа и учителя. Нет, даже не за час, за сорок семь минут…

– Какая точность!

– Обычная. – Капитан нахмурился. Он не любил, когда иронизировали по поводу оперативности его ведомства. Ольшер гордился точностью не как немец, а как подчиненный Гиммлера. – Разве фрау Хенкель располагает другими сведениями?

– Я не работаю в госпитале. Не встречаю и не провожаю посетителей. Как любезно заметил капитан, мне более удается роль диктора «рундфунка».

– Но наш знакомый мог заметить время, – вкрадчиво, с язвительностью произнес Ольшер.

Рут допила вино и поставила бокал, ожидая, когда капитан наполнит его вновь. Намек был достаточно откровенным. Но он не смутил Хенкель. К ней неожиданно пришла так знакомая Ольшеру веселость. Она расхохоталась. Рут всегда смеялась, чувствуя опьянение. Легкое опьянение.

– Бог мой, до чего же вы забавны, капитан, с этой таинственностью… К чему она?

Ольшер прикусил губу. Он, кажется, преувеличил опасность. Все довольно просто. Госпожа Хенкель прекрасно его понимает. Как мог он, опытный разведчик и психолог (капитан считал себя психологом, и не без основания), так просчитаться.

– Вы знаете, кто убил Чокаева?

Рут свела ресницы, свои густые, синие от туши ресницы, и через просвет в упор глянула на Ольшера. Сказала с улыбкой:

– Нет.

– И не догадываетесь…

– Нет.

– Это даже остроумно. Обворожительная улыбка, задумчивые, все говорящие глаза и категорическое – нет.

– Вы интересный собеседник, капитан.

– Только?

– Остального я не знаю… Я ведь не служу в вашем ведомстве.

Ольшер напустил на себя холодность. Сказал сухо:

– Вы служите в ведомстве господина Менке.

– Боже мой, капитан. Вы забывчивы. Я – диктор «Рундфунка», французского вещания.

– Нет, я не забыл. И все-таки вы в ведомстве Менке.

– Вы предполагаете во мне слишком высокие дарования. Я – и рейхстаг. Скромный попугай, разговаривающий по-французски, и – Восточное министерство. У меня просто кружится голова от похвалы.

– Мне показалось, что тут повинно это легкое вино, – Ольшер пригубил бокал. Но только пригубил. Даже не глотнул. Рут же выпила все. Подставила снова бокал, и капитан наполнил его. Цедя неторопливо из бутылки, он заметил: – Скромность не мешает вам примерять платье шахини.

Рут весело, озорно вскинула брови. Она поняла капитана. И потому, что поняла, зарделась от удовольствия. Ольшер сформулировал то, о чем диктор «рундфунка» только думала. Втайне. Она поставила бокал. Положила руки на стол и, наклонившись вперед, посмотрела с вызовом на эсэсовца:

– Вы почувствовали это?

Капитан смутился. Делано, конечно. Ему выгодно было смутиться – слишком откровенным стал разговор.

– Я просто предположил…

– Кстати, капитан, что такое шахиня? Там, кажется, применяют другой титул.

– Кажется… Об этом лучше спросить барона. Он лучше меня знает историю Востока. И ближе знаком с вами. Вы можете быть с ним совершенно откровенны.

Глаза Рут сузились. Большие глаза, все в них приметно. Ольшер мог читать по ним совершенно свободно ее мысли.

– Вы ревнуете, капитан?

Она не то хотела сказать. Эсэсовец догадался, ему предлагали деловой контракт.

– Я семейный человек, фрау Рут. Обремененный заботами и обязанностями мужа и отца. Никакие другие чувства меня не беспокоят.

– Так ли?

– Разве я чем-либо опроверг подобное мнение?..

– Нет, видимо… Но могли бы.

– Не только я, фрау Рут, способен видеть в других высокие дарования. Вы тоже.

– Благодарю. Поэтому нам лучше быть откровенными, коль скоро мы оба видим то, чего нет, а может, то, что действительно есть. Как вы находите, господин капитан?

– Пока не нахожу. – Ольшер наконец отпил вино. Для паузы. Поднял голову. Метнул сквозь стекла свои серые стрелы в Рут. – Нам известно, кто убил Чокаева.

Она замерла:

– Предположим.

– Это может быть началом пути к экзотическому титулу, а может быть и концом. Мгновенным.

– Вы уверены?

– Вполне…

– Что же вам по душе – начало или конец? – В голосе ее оттенилась легкая затаенная дрожь.

– Я еще не решил этого.

– Странно… Зато решил барон Менке.

– Барон?!

– Да… Ведь он, как вы заметили, знаток Востока и чувствует, что по душе Востоку.

– Судьбы немцев не в руках Менке.

Это была угроза, и Хенкель верно оценила опасность. Однако ей не хотелось так легко сдаваться. Так просто. Ничего не получив взамен.

– Решение барона выгодно Германии. И оно должно быть утверждено.

– Кем?

– Хотя бы вами, капитан.

Рут мило улыбнулась. Чуть хмельно, но это шло ей, как и все, что она делала.

– Конечно, Чокаев мог умереть сам, – сделал первую уступку Ольшер. Первую и единственную.

– Логично, – кивнула Рут.

– Мог…

Капитан неожиданно встал и посмотрел на часы. Демонстративно посмотрел.

Разговор прервался. Прервался на самой вершине. Оттуда можно было легко слететь вниз. Разбиться. Насмерть! Рут побледнела. Словно оказалась над бездной и жизнь ее зависела от простого толчка. Широко открытыми глазами испуганно смотрела она на эсэсовца. Ждала.

Бесцеремонно. Холодно. Как слуге, Ольшер бросил:

– Будете держать связь с зондерфюрером Людерзеном.

– Боже! – вырвалось у Рут.

«Мерседес» словно ожидал этого вздоха фрау Хенкель. Мягко урча, он подкатил к зеленой изгороди и замер. Машину отделяло от веранды всего десять шагов.

– Хотя бы вы сами, – попросила Рут.

Он смотрел на лакированный бок лимузина и молчал. Фрау Хенкель встала. Ей было нелегко это сделать. Роль побежденной так угнетала. Но пришлось все же играть ее. Встала и медленно прошла мимо Ольшера.

– До свидания.

Ольшер учтиво поклонился. Рут замедлила шаг.

– Поцелуйте мне руку, капитан. Это вы можете сделать сами, не прибегая к услугам Людерзена.

Не без удивления Ольшер поднес ее пальцы к губам. Усмехнулся.

– Мне иногда кажется, Рут, что в вас течет испанская кровь.

– Просто я долго грелась под южным солнцем, господин капитан. Ведь я родилась в Лиссабоне.

– Именно это я имел в виду.

– Прощайте!

– Мы еще увидимся, фрау Хенкель. – Он проводил ее до изгороди.

– Надеюсь, мне не нужно предупреждать о сохранении тайны. Об этой встрече не должен знать даже ваш муж.

Рут грустно улыбнулась.

– Разумеется.

4

Людерзен первым встретил Саида и Азиза. На Азиза не обратил внимания, оставил в большой комнате, заменявшей здесь и холл, и коридор, и зал заседаний, и класс для занятий по немецкому языку, а Исламбека повел к секретарю. К жене своей.

– Дорогая, это тот самый Исламбек…

Фрау Людерзен радостно улыбнулась, как будто давно знала Саида и ждала его.

– Очень приятно… Очень приятно…

Она продолжала улыбаться, пока Людерзен ставил стул – простой, потускневший от времени, пошатывающийся стул – и усаживал Исламбека. Глаза ее удивленно и восхищенно смотрели на Саида.

Он ничего не понимал. Со вчерашней ночи все переменилось, все двигалось в обратном направлении. Вернее, в направлении, которое нужно было Саиду. Дом на Ноенбургерштрассе становился его домом. Во всяком случае, принимал Исламбека гостеприимно.

– Как вы устроились?

Это спросила фрау Людерзен. Ей хотелось быть заботливой хозяйкой. Кто еще мог бы выполнить такую роль – в комитете переполох. Смерть Чокаева нарушила с трудом налаженный порядок. Никого целый день нет. Никто не знает, кто главный, кому надо подчиняться. Осталась секретарь Людерзен – все знающая, все видящая фрау Людерзен. Где-то вверху, в каких-то министерствах или ведомствах, решается судьба «трона». И пока решается, маленькая фрау с лукавыми карими глазами и вздернутым носиком вынуждена быть хозяйкой серого дома на Ноенбургерштрассе.