Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин Страница 24

– Встречался и сам занимался такими делами.

– Так что же движет этими детьми? Вроде бы все есть, возможности огромны, открывается перспектива, и вдруг – они идут и нападают на улице на людей, грабят, насилуют группой девушку. Могут шапку с головы сорвать, избить человека, серьги с ушами вырвать.

– Причины разные. Чаще было, когда шли на преступление за компанию, чтобы не отстать, чтобы не посчитали трусом. Самолюбие!

– Дорогой Григорий Романович, этот мотив стал устаревать. Теперь другие мотивы в ходу. Одни находят удовлетворение в том, что он первый в учебе, этим заявляет себя в обществе. Но есть такие, которым никогда себя не заявить подобным образом. А там, где они отстают, им уже неинтересно. Они избирают область, где могут показать свой ум, свои способности, физическую силу, чтобы сами собой могли восхищаться. Такую область они находят в нарушении закона. Страшно преступить закон, но в этом и есть острота ощущений. Чувствуют, что вступают в большую игру: выиграют – сами перед собой герои, проиграют – лишаются свободы. В этом как бы обретается их смысл жизни. Парень начинает чувствовать себя смелым, сильным, способным на многое, на то, на что не способны миллионы. Он выделяет себя из общей массы, заявляет себя, хочет быть личностью хотя бы на этом поприще, считает себя личностью, стоящей выше других.

– Шел бы ты к нам, Витя, работать, занимался бы психоанализом преступлений. Предсказывал бы, на что пойдет тот или иной молодой человек. А я тебе вот что скажу, не вдаваясь в глубины психологии. Не сами они такими становятся. Ты правильно сказал, среда определяет их поступки. Живут сегодняшним днем, потому что завтрашнего не видят. Жизнь в своем многообразии предстает перед их глазами, и они ее отрицательные стороны, порой, принимают за истину. Приспосабливаться еще не научились, не умеют, и прорывается в них прямолинейность, за которую они потом страдают. Придет паренек на завод, на стройку, и его счастье, если люди в его окружении окажутся приличными и порядочными, настоящими людьми. А зачастую бывает так, что натыкается он на голую несправедливость: приписки в нарядах, коллективные выпивки, прогулы без последствий. И начинает он воспитываться либо в духе протеста, защитником правды, – тогда ему не жить в этом коллективе, а чаще в нем начинает созревать убеждение, что можно неплохо приспособиться в нашем обществе. Отсюда неверие, нигилизм, наплевательское отношение к нашему делу, обывательский дух. И нет гарантий, что такой паренек не преступит легко закон и не станет диверсантом.

– Почему диверсантом? – удивленно спросил Шмелев.

– Человек, который подрывает основы общества, путем совершения преступлений против личности, общества, практически совершает диверсию против Советской власти. Иначе это не назовешь. Преступники – это те же диверсанты, тайно подрывающие то, на чем мы стоим, нашу мораль, наши убеждения, что при социализме все прекрасно. А их, диверсантов, у нас в стране сотни тысяч, мы только живем как страусы, делаем вид, что у нас все тишь да гладь. Удобная позиция – сунуть голову в песок. А ведь, по большому счету, чем дольше мы будем держать голову в песке, тем сильнее будут диверсанты, тем шире будет их отряд. Совершая диверсии, преступники влияют своими действиями на других, особенно на молодежь, и тем самым ломают и калечат молодые души – это и есть самая страшная диверсия против нас. Это пострашнее, чем Лузгин, обокравший торгаша-директора. Против диверсанта-Лузгина мы еще как-то можем бороться: закон, тюрьма, где его изолируют на время. А как быть с теми диверсантами, кто на свободе и проникся убеждением, что моя хата с краю, мне нет дела ни до чего, лишь бы меня это не касалось? А взорванная психология молодежи их совсем не волнует, лишь бы это не касалось их персонально.

– Концепция о диверсантах мне нравится, но я бы не сказал, что эти люди на свободе, наслаждаются этой свободой, – возразил Шмелев. – Они ведь рабы своих убеждений, это их скорлупа, из которой им никогда не проклюнуться на свет Божий.

– Это все область журналистики, а не юриспруденции. То, что недоделало общество, от чего оно отказалось, что проглядело, – то уже попадает в наши руки. Мой дед любил говорить: «Ремонт дороже чоботьев». Хватит, наверно, дискуссий. Давай, Витя, спустимся на грешную землю и полюбуемся прибрежными красотами. Мы с тобой как два древних римлянина стоим в воде и философствуем. Двойное наслаждение: вода и мысли. Идут наши красотки! Прямо-таки любуются собой, хотя ноги на голышах выворачиваются.

– Если бы нам их распределяли как победителям, я бы взял Варю, – улыбнулся Виктор.

– А я бы по праву победителя взял обеих! Девочки, осторожно, намокнете! Видите, как тут сыро кругом?

– Лида, ты только посмотри, какие заботливые и галантные молодые мужчины! – воскликнула Варя. – Могли бы и перенести нас через воду. Только вам, видно, это не под силу.

– Попрошу не провоцировать! – строго сказал Виктор.

– Ладно, идите уж на берег, – сказала Лида. – Мы вам там кое-что оставили вкусное.

Она легонько взвизгнула, окунувшись в воду, и красиво поплыла, выбрасывая плавно руки, все дальше и дальше, слегка покачивая головкой с большим пучком светлых волос на затылке.

После обеда Виктор вместе с новыми знакомыми собрался на морскую прогулку. Девушки были огорчены, что Рыбалко не едет с ними, они уговаривали его, доказывали важность такого путешествия, но он был тверд как скала и отказался, потому что ему предстоял разговор с Киевом, который он и так отложил до вечера.

С Киевом его соединили быстро, и Рыбалко вместо Коваля услышал голос Волнянского.

– Я ждал твоего звонка, был уверен, что ты позвонишь, – сказал ему Волнянский. – Какие у тебя новости?

– Наши предположения оправдались: Гаврилин был в Сочи. За несколько дней до убийства он тут попадался на глаза людям. В общем, его опознали два человека. Завтра с утра проверю еще один вариант, думаю он ограбил продавщицу киоска «Воды». Но это мелочи – вырвал сумку, где было на полсотни серебра и медяков.

– А как насчет личности, ради которой ты поехал?

– Глухо! Видели его в обществе двух мужиков, но я сомневаюсь…

– Григорий Романович, есть одна идея. Может быть, пригодится. Надо бы составить список москвичей, проживавших в гостиницах Сочи в тот период. Так дней за десять. Список будет великоват, но женщин не бери во внимание. Правда, он мог жить в санатории или пансионате, а их там сотни…

– Буду искать тех, кто был с машиной и уехал в дни смерти Шкета. Таких будет не так уж много, и их должны знать в санаториях.

– Да, но машина могла быть