Алексей Нагорный - Я — из контрразведки Страница 25

— Владимир Александрович, — она недобро прищурилась, — я снова повторяю вам: если мы с вами не найдем общего языка, вы не доживете до утра.

За стеной камеры в коридоре послышались торопливые шаги, громыхнул засов.

— Крупенский, на допрос, — сдавленным голосом произнес Зотов.

Марин начал неторопливо застегивать пиджак и надевать пальто. Зотов, нервничая, снял фуражку и ожесточенно всей пятерней почесал голову. Лохвицкая презрительно посмотрела на него и пожала плечами. Марин заложил руки назад и вышел из камеры.

— Не разумно выдергивать меня так вот, среди ночи. Зачем давать ей пищу для раздумий? — резко заметил Марин.

— У меня нет другого выхода, — Зотов распахнул двери во двор. — Проходите, поговорим здесь.

Звезды меркли и гасли, начинался рассвет, тянуло легким ветерком. Марин прижался спиной к стене и вдруг ощутил, как она холодна, отодвинулся, сказал мрачно:

— Во время расстрела лучше не прислоняться.

— Что? — встрепенулся Зотов. — Почему?

— Неприятно, — объяснил Марин. — Ладно, не сверкай глазами. Что стряслось?

— Рюн — мародер, — тихо сказал Зотов и раскрыл ладонь. На ней лежало кольцо с бриллиантом и брошь с крупным изумрудом.

— Фьюить, — присвистнул Марин. — Ну–ка, ну–ка, подробнее?

— Я разбил вазу в его кабинете, она была переполнена этим барахлом. Это, так сказать, — образцы.

— Во–от оно как… — задумчиво сказал Марин, рассматривая кольцо. — Не менее десяти каратов, чистая вода, огромная ценность. Оно не оприходовано? — догадался он.

— Ты думаешь, что я проверил все бумаги в финчасти и что ни одна вещь не прошла по ведомостям?.. — с иронией спросил Зотов.

— А если он оправдается, выдумает что–нибудь? — с сомнением произнес Марин.

— Времени у нас остается в обрез, — хмуро заметил Зотов. — Решать надо. Рюн явится на службу через… — он посмотрел на часы. — Через три часа при самой большой удаче.

— Мне нужно оружие и набор ключей. Готовь побег…

— Хорошо, — кивнул Зотов. — Ровно в шесть утра выходите из камеры и идите свободно до поворота к дежурному, но не сворачивайте, а спускайтесь по боковой лестнице. Выход на улицу будет открыт.

Марин обнял Зотова:

— Прощай, брат, спасибо за все.

— Если доберешься до Севастополя, — Зотов улыбнулся. — Верю, что доберешься, должен… Так вот запомни: там на Графской пристани есть гостиница «Кист» и ресторан. Каждую среду и пятницу жди ровно полчаса, ну, скажем, с 15.30 до 16. Если почему–либо этот ресторан будет закрыт, неподалеку есть еще «Лебедь». Тогда там. Пароля не нужно. Человек тебя узнает в лицо.

До камеры дошли молча. Когда двери закрылись, Марин бессильно повалился на нары.

— Зачем вас вызвали? — спросила Лохвицкая.

— Рюн интересовался, как у нас дела… — открыл глаза Марин. — Я его обнадежил, сказал, что стараюсь завлечь вас, что уже… достиг.

— Хватит! — резко перебила она. — Что за манера гаерничать перед входом в склеп.

— А что мне остается? — Марин развел руками. — Вы же не верите? А я вот уверовал и… твердо, что до утра действительно не доживу. Ну и наплевать. Зинаида Павловна, вы никогда не задумывались о смысле происходящего?

— Что за мысли вас занимают, право?

— Я могу поделиться этими мыслями с вами, если угодно. Сотни тысяч людей, которые были гордостью России, жили прекрасно, имели все, стали жалкими изгнанниками. Они лишены родного очага, разлучены с близкими, у них нет больше родины. Перед отъездом из Парижа я виделся с Петром Бернгардовичем Струве. Вы знакомы с ним?

— Мне не нравится этот человек. В прошлом он марксист, а я не доверяю переродившимся марксистам.

— Напрасно вы отказываете людям в праве выбора и переосмысления, — заметил Марин. — Это экстремизм, а значит — ложь. В конце концов смысл человеческой жизни в вечном и недостижимом приближении к истине. Только это приближение дает радость бытия. Помните, вы говорили? Мы вечно ищем ответа на одни и те же вопросы и не находим их и поэтому живы. Если же получить ответ на все — гибель. Так уж устроен человек. Увы! Струве был русским. Он был колеблющимся, заблуждающимся, но у него под ногами была родная земля. Теперь он жалкий изгнанник, без пяти минут труп.

— Мысль ясна. — Она посмотрела ему в глаза. — Гражданская война идет к концу. Вместе с нею неминуемо заканчивается белое движение, Врангель. Что ж, вы правы… А теперь послушайте меня. Есть такой специальный термин: «разложение изнутри». Вы — опытный сотрудник розыскных органов, у вас дореволюционный стаж, вы хорошо знаете, что означает этот термин.

Марин пожал плечами:

— Короче — подлинный Крупенский схвачен чекистами, а я только кукла, образ, так сказать… Поскольку вы моя гарантия у белых, я тонко стараюсь перетянуть вас на свою сторону, посеять сомнения и покорить уровнем своей личности. Не так ли?

— К сожалению, так, — вздохнула она. — Представьте неопровержимые доказательства — и я поверю вам.

В коридоре послышались неторопливые шаги и замерли у дверей камеры.

— Это мой агент, — сказала Зинаида Павловна. — Не пытайтесь открыть двери. Получите пулю в живот.

— Сбежится охрана, — возразил Марин. — Глупо…

— Нет, это не глупо. Сейчас я вам задам вопрос. Если вы ответите правильно… Что ж, я буду рада иметь союзником такого человека, как вы. Говорю искренне. Если же нет… — она покачала головой. — Мне очень жаль, Владимир… Александрович, но агенту придется войти… и убить вас. Прошу верить: я буду горько сожалеть о случившемся, ибо я допускаю возможность ошибки, рокового стечения обстоятельств.

— Я понимаю. — Марин остановился посреди камеры. — Вам не кажется, что вы хотите подвергнуть меня испытанию водой, как средневековую ведьму? Это же просто убийство. Я заранее говорю вам, я вряд ли отвечу на ваш вопрос, ведь назначение я получил скоропалительно, меня совершенно не ввели в курс дела, откуда же мне знать детали? Вы ведь хотите проверить меня на детали?

Она не ответила, и Марин понял, что она уже все для себя решила — окончательно и бесповоротно.

«Вот и финал… — вяло подумал Марин. — Странно заканчивается жизнь. Глупо, скорее… Сказал чистую правду, а она не поверила». И вдруг возникли в памяти — ослепительно и больно колючие глаза Крупенского и фраза его — истеричная, казалось бы, бессмысленная: «Есть одно обстоятельство, которое я утаил». А что, если он обманул? Все знал, был в курсе всех начинаний, всех дел контрразведки… и… соврал. Нет, не похоже. Ход странный, беспочвенный… Нет, не то. Но тогда почему не верит она? Что же, попытаться отыскать в анналах памяти нужный факт? Господи, так я ведь еще не знаю, что ей нужно? Как глупо все! Хорошо… Она сейчас задаст вопрос. Предположим, что я отвечу точно. Победа? А если она все построила гораздо тоньше, расчетливее? Если она знает, что настоящий Крупенский и в самом деле из–за моментально совершившегося назначения не в курсе дел контрразведки, а я сейчас назову ей «нечто» и, предположим, угадаю? Тогда получится, что я выдам себя с головой, ибо угадаю я в ее понимании просто потому, что меня тщательно подготовили?»

— Не нужно волноваться, Владимир Александрович, — сказала она мягко. — Изменить ничего нельзя. Смиритесь. Итак, вопрос.

Он увидел, что она тоже заметно нервничает, и понял, каким–то безошибочным чутьем, что она от души, искренне хочет, чтобы он выдержал экзамен.

— Ладыженский и Маклаков не знают Лохвицкую, — продолжала Зинаида Павловна. — Дело в том, что все свои донесения в Париж я подписывала определенным псевдонимом…

И Марин вспомнил: «Мы длительное время перехватываем шифровки из Парижа, — сказал Менжинский в последний день перед отъездом. — Они адресованы в Крым, некоему Викторову… Попытайтесь выяснить, о ком идет речь». Викторов… Ну какое отношение имеет к ней мужская фамилия? И адресовались шифровки не в Париж, а из Парижа… Нет? Или да? Цена ответа — жизнь… Агент пристрелит не задумываясь… Одна последняя надежда: попытаться поразить ее воображение…»

Марин повернулся лицом к стене, заложил руки за спину и сказал:

— Мне хочется облегчить вам задачу. Возьмите у вашего агента пистолет и совершите правосудие. Сами. Бог вам судья.

— Как вам будет угодно, — сказала она и шагнула к дверям.

Марин не видел этого, он только слышал.

— У генерала Климовича есть резидент в Харькове, — сказал он вдруг. — Сообщения о группировках красных, их передислокациях и планах подписывает господин Викторов. Это все, что я могу вам сказать. Заранее оговариваюсь: лично я никак не связываю этот псевдоним с вами. — Сказал и тут же вспомнил: ведь у известной в свое время «сотрудницы» охранки Зинаиды Гернгросс–Жученко охранный псевдоним был «Михеев». «А они не слишком изобретательны, — подумал Марин, — повторяются…» Он увидел ее испуганные глаза и вдруг испытал мгновенное чувство жалости, и сожаления, и чего–то еще, чему не было названия. Да он и не задумывался, не искал…