Пьер Нор - Двойное преступление на линии Мажино Страница 25

Темнота потихоньку обволакивала сад, молча обступала террасу, усиливая атмосферу интимности. Все притихли.

Неожиданно для всех Кунц сказал:

— Здесь, в тиши нашего пристанища, мы с трудом можем представить себе, что где-то в этот момент сбились с ног канцелярии и парламенты, что на Унтер-ден-Линден[19] сейчас гремят военные марши, что английский совет министров заседает день и ночь, изыскивая предлог, как бы не пошевельнуть и пальцем, и что весь Париж молча собирается на Больших бульварах с транспарантами, сделанными из газет, настроенный весьма решительно.

— А вы слышали по радио последние новости из Австрии? — спросил Легэн.

— Да, Зальцбург и Линц в руках мятежников, и как будто случайно это именно округа, прилегающие к германской границе.

— Это значит, что не пройдет и двух недель, как может начаться война, — подтвердил Ардан спокойным и уверенным голосом.

Эти слова заставили лейтенантов привстать. Мадам Ардан сразу перестала для них существовать. Напряженные, взволнованные, они повернулись к своему старшему товарищу, к своему командиру. Его расслабившееся стройное тело атлета не шевельнулось: от него исходило ощущение силы и спокойного самообладания. Он затянулся дымком сигареты. Красный огонек на мгновение осветил его лицо с широкими скулами, крутой подбородок, большой задумчивый лоб, живые насмешливые глаза.

— И все же, — продолжил он, — лучше, если это произойдет сейчас, нежели потом. Поскольку мы уверены, что днем раньше, днем позже они все равно кинутся на нас, поэтому желательно, чтобы…

Мадам Ардан затрепетала: «Ах, замолчите!» Она вдруг осознала, что кричит. И, будто устыдившись, продолжила шутливым голосом:

— Что-то с вами не слишком весело, знаете ли. Отныне я запрещаю вам служебные разговоры в этом доме. Я поставлю в прихожей деревянную чашку. Каждый провинившийся всякий раз будет класть туда одно су — для моих бедных. Судить я буду строго. Пьер, вы можете пройти к кассе сейчас же, потому что уже пора идти в дом. Совсем стемнело.

— О мадам! — взмолился Капель. — Здесь так хорошо! Посидим еще немного, а? Ваш сад так благоухает.

— Я тут ни при чем. Этим вы обязаны бедной мадам Брюшо.

— Это верно. Несчастная с любовью ухаживала за своими цветами, а теперь не насладится ими.

— Кстати, — сказала мадам Ардан, — сегодня я была у нее с визитом. Она устроилась в гостинице в Меце. И может каждый день навещать мужа в тюрьме. Похоже, он прекрасно переносит свое испытание. Она тоже, впрочем. Но я представляю, как ужасно одиноко она чувствует себя по вечерам. Конечно, я не могу предложить ей вернуться сюда. Но думаю, что с вашей стороны было бы очень любезно окружить ее вниманием.

— Конечно, завтра же! — разом вскричали Кунц и Легэн.

— Я не знал, что она там! — воскликнул Капель. — Как вы это узнали?

— О, случайно. После всего, что вы мне о ней рассказали, я решила выразить ей симпатию, хотя и не была с ней знакома. Я не имею права вмешиваться, но чтобы такая женщина осталась одна, это… жестоко. Следователь зол на ее мужа и не колеблется в выборе средств. В его личном деле он прочел, что во время войны Брюшо перенес трепанацию. И теперь каждый день намекает, что медики могли бы все здесь уладить, при условии, конечно, безоговорочного признания. Настоящая голгофа для этих бедных людей.

— Кстати, он не виновен, не так ли? — спросил Ардан.

Его серьезный, почти торжественный голос странно прозвучал в сгустившихся сумерках. Красный огонек одной из сигарет дрогнул, побледнел и скользнул на землю, где и погас. Сразу не ответил никто.

— Ну конечно, — с усилием произнес наконец Легэн. — Мы сто раз говорили вам об этом, господин капитан.

И как бы извиняя запоздалость своего протеста, добавил:

— Мадам Ардан взволновала нас этой историей с трепанацией. Но у него от операции не осталось никаких последствий. Он так же нормален, как вы и я.

— Я этого не знал, — снова заговорил Ардан. — Надо сказать, эта твердая убежденность представителей юстиции, внезапный отъезд того комиссара из Сюрте Насьональ, который, похоже, благоволил к нему, произвели на публику вполне определенное впечатление. Вот почему сейчас я испытал потребность еще раз услышать из ваших уст о его невиновности. Какое странное дело!

— Да, оно всем нам взвинтило нервы, — подтвердил Кунц. Голос его понизился: — Слушайте, я могу признаться: теперь мне становится не по себе, когда я один хожу по галерее, где находятся мои посты. Мне приходится делать над собой усилие, чтобы не ускорить шаг, — совсем как тогда, когда я был мальчишкой и отец посылал меня вечером закрыть калитку сада, чтобы «подышать воздухом», как он, смеясь, говорил. Когда я выхожу в ротонду, я всякий раз вижу перед собой бедного папашу Брюшо — совсем одного, потерявшего голову, застывшего перед лифтом с телом майора.

Капель издал нечто похожее на невеселый смешок, прозвучавший резким диссонансом:

— Мне теперь никак не хочется оставаться одному. А сегодня я предпочел утомительное восхождение по лестнице, лишь бы не входить в этот проклятый лифт. О, минутный импульс, конечно, ничего особенного, но все же…

Легэн усмехнулся:

— Женские штучки. У вас нервы, как у барышни.

— А сам-то ты, — возмутился Капель, — ты просто хорохоришься, старина. Ведь не далее как вчера я видел, как ты тоже колебался в нерешительности перед лифтом, а потом вскочил туда одним махом, будто стараясь перепрыгнуть то место, где лежали два трупа, которые тебе тогда пришлось сопровождать до госпиталя.

— Ну, ему простительно, — вмешался капитан Ардан, — раз он находился один с таким грузом в этой зловещей коробке.

— Нет, их положили в соседний грузоподъемник, — сказал Кунц, — а Легэн сел в лифт. Однако же он имел рандеву с… ними на третьем этаже, это тоже было невесело.

Разве при свете дня они поведали бы об этих своих маленьких тайных слабостях? А вот теперь, когда их кресла отделяло некоторое расстояние и они уже не видели друг друга, каждый говорил как бы сам с собой.

— С того дня я стреляю из автомата, как мазила, именно из автомата, — снова заговорил Кунц. — К счастью, это пройдет, окажись передо мной не примитивная фанерная мишень, а нечто другое.

— Желаю тебе этого. Иначе было бы жаль. Такой стрелок, как ты… Однако я считал тебя более уравновешенным. В ротонде ты проявил такое хладнокровие. Ведь именно ты привел в чувство и подбодрил нас, — сказал Легэн.

— Ну! Да просто я оказался там первым, вполне естественно, что я первым и взял себя в руки.

— Это все-таки любопытно, — заметил Ардан. — Лишь Легэну суеверие простительно, ведь он бретонец. — Говорил он медленно, как бы рассуждал не спеша, стараясь поймать ускользающую мысль: — Однако все вы, словно простолюдины, говорите о форте, как о доме с привидениями. Скажите-ка откровенно, вы верите в постоянную угрозу, в опасность, которая все еще висит над нашими головами? Это было бы смешно и…

— Ну хватит, хватит наконец, — не выдержав, сказала мадам Ардан. — Я приравниваю ваши истории о призраках к служебным разговорам и приговариваю всех вас к штрафу. Если так будет продолжаться и дальше, я скоро смогу на эти деньги основать госпиталь. Теперь — за бридж, поскольку, похоже, вы нынче ни на что больше не способны.

Однако едва игроки уселись за стол, как капитан побледнел, позеленел, его вдруг забила дрожь. Он выпустил из рук карты. Зубы его стучали.

Свою жену, которая было растерялась, он успокоил:

Ничего страшного. Обычный приступ малярии, вы же знаете. Хинин, постель. Завтра мне уже будет лучше.

И, обращаясь к удрученным лейтенантам, вымолвил:

— Останьтесь и отыграйте свои деньги у моей жены.

Он стал подниматься по лестнице на второй этаж, ноги его не слушались, но он отказался от всякой помощи не терпящим возражений тоном.

Так хорошо начавшийся вечер был испорчен. Лейтенанты решили уйти пораньше и при первой же возможности. Им ее предоставило короткое отсутствие мадам Ардан, которая явно пала духом и была взволнованна. Вернувшись, она сообщила о больном хорошие новости, но не стала удерживать молодых людей.

На следующее утро, когда после беспокойной, лихорадочной ночи Ардан открыл глаза, он обнаружил, что его подруга в белом одеянии сиделки заботливо склонилась к его изголовью.

— Как это любезно с вашей стороны, дорогой товарищ, — сказал он. — Однако боюсь, что, хотя я не слишком сильно разбил компанию, вам пришлось все же бодрствовать около меня всю ночь. Ну вот, по вашим глазам я вижу, что так оно и было. Я очень удручен.

Ведите вы себя проще со мной раз и навсегда, ответила она. — Да уже поверьте, вы были хороши. Конечно, я сидела возле вас. Всякий на моем месте сделал бы то же самое.

— И тем не менее — спасибо. Мне следовало бы предупредить вас — на заре нашей совместной жизни, как говорится, что я малярик в остаточной стадии. И мои приступы стали уже неопасными и, как правило, очень короткими. Сегодня утром я уже бодр и свеж.