Жерар Вилье - Сафари в Ла-Пасе Страница 26

Напротив, Клаус Хейнкель явно начал сдавать. Он появлялся только в столовой, проводя все остальное время в отведенной ему комнате. Дон Федерико тайно и без особой надежды мечтал, чтобы его постоялец сбежал, к примеру, в Перу, которое было рядом, но там Хейнкеля сразу бы схватили. Возвращаться в Ла-Пас было равно самоубийству. Оставался Парагвай, страна далекая и опасная. В этом имении, находившемся на самом краю света, Клаус оказался практически в западне. И вот то, что было самым ценным в его теперешней жизни, ему пришлось уступить...

Внезапно проснувшись, Моника прильнула всем телом к любовнику.

– Что это за шум? – спросила она.

Ответить Дин Федерико не успел. Ставни вдруг сами собой распахнулись, и свет зари залил спальню. Немец несколько минут оставался как бы парализованным. Затем, протянув руку к ночному столику, схватил парабеллум.

В тот же миг какой-то предмет влетел в открытое окно и упал возле кровати. Моника в ужасе закричала.

Голый, как червь, дон Федерико выскочил из постели и бросился к окну. Флейты больше не было слышно. На пустом дворе стояла мертвая тишина. «Не сон ли все это?» – спросил себя немец. Моника сидела на кровати; ее грудь упиралась в черные кружева сорочки. Указав рукой на то, что было брошено в окно, женщина вдруг завизжала.

Дон Федерико оборотился и схватился за сердце. Он увидел отрезанную голову его Кантуты.

Еще ни разу с того дня, когда под Смоленском русские разметали его танки, дон Федерико не испытывал такого дикого бешенства. Убившие и обезглавившие викунью знали о его привязанности к ней и догадывались, каким страшным ударом будет для него ее потеря.

Он исходил яростью перед разбуженными и построенными во фрунт слугами и рабочими фермы. Никто ничего не видел и не слышал... разве что звуки «кены». Один старый «чуло», весь дрожа, пытался объяснить ему, что все это – деяния привлеченных колдовской мелодией неизвестной флейты злых духов. Сами же индейцы в ту ночь и носа не показывали из своих жилищ.

На шум явился Клаус Хейнкель. Но дон Федерико не сказал ему ни слова. Возвратившись в спальню, он взял голову ламы и осторожно положил ее на постель, рядом с Моникой. Женщина закричала в ужасе:

– Убери! Убери ее!

– Заткнись, а то убью! – ответил любовник. Серо-голубые глаза Штурма налились кровью, руки его дрожали. Несколько секунд он смотрел на голову викуньи, в ее безжизненные зрачки. Затем нежно взял ее на руки и вышел из комнаты. Войдя в загон, где находились останки «Кантуты», позвал «чуло». – Принеси лопату.

Человек принес орудие труда и принялся рыть яму. Дон Федерико вырвал из его рук заступ и стал копать сам. Из-за разреженности воздуха он скоро начал задыхаться, но, стиснув зубы, продолжал свое печальное занятие. Вены на его висках вздулись. Уже давно он не работал так тяжело.

Когда яма была уже достаточно глубокой, немец столкнул туда обескровленное тело викуньи. От прикосновения к шелковистой шерсти он едва не заплакал. Затем, положив голову «Кантуты» сверху, дон Федерико взглянул на нее последний раз и стал закапывать. После погребения он почувствовал себя совершенно опустошенным и одиноким. Альтиплано казалось бесконечно чужим, и ему захотелось уехать из этой враждебной страны куда глаза глядят.

В окне немец увидел наблюдавшую за ним Монику Искиердо, и ком бешенства снова подкатил ему к горлу. Если бы она не показывалась этому идиоту-американцу, ничего бы не случилось, и «Кантута» была бы жива.

На миг он даже испытал что-то похожее на сочувствие старому Фридриху, задушенному по его указанию в новой уаринской тюрьме. В висках у дона Федерико стучало, в сердце был лед. Войдя в дом, он наткнулся на Клауса Хейнкеля, метавшегося по коридору, словно испуганная мышь. Дон Федерико закрылся в библиотеке.

Ему надо было подумать об ответном ударе. За смерть ламы следовало отомстить. Совершившие эту жестокость хорошо продумали свой удар. Они как бы его о чем-то предупреждали. И ему хотелось понять смысл этого предупреждения. Авторами его могли быть только европейцы. Боливийцы для этого были недостаточно изощренными. Они просто взорвали бы под окном десяток килограммов тротила. Нанести удар по душе – это не их стиль.

– Они придут опять и вас убьют, – Клаус Хейнкель склонил голову.

Моника пристально смотрела на него. Она почти физически чувствовала ненависть Хейнкеля к красивому, элегантному и богатому дону Федерико.

– Возможно, они хотят просто вас запугать.

Штурм с презрением взглянул на сидевшего перед ним мертвенно бледного и лысого урода.

– Мой славный товарищ, в интересах вашей безопасности вам было бы лучше отсюда уехать.

Бывший гестаповец даже бровью не повел. Этот человек не любил громких слов. За последние несколько лет он привык сносить разного рода неприятности. Но, как змея, он всегда имел про запас каплю яда. И он знал, что дон Федерико не мог его спровадить в Ла-Пас.

День прошел спокойно для Клауса Хейнкеля, но напряжение дона Федерико чувствовалось во всем.

– Надо бы поискать другое решение, – признал Клаус.

– Я об этом думал, – сказал дон Федерико. – В Бени[7]у меня есть хининовая плантация. Несколько недель вы могли бы провести там.

На физиономии Хейнкеля появилась заискивающая улыбочка.

– Это прекрасная мысль, но донья Моника не выдержала бы ни тамошнего климата, ни удаления от Ла-Паса, – проговорил он, силясь скрыть негодование.

Отправлять его к черту на рога, в эту кошмарную пустыню! Опасность окончательно потерять Монику придала ему силы.

– Более логичным было бы взяться за наших противников, – предложил он. – У вас для этого имеете достаточно сил.

– Я уже это сделал, – почти не пряча угрозы, заговорил дон Федерико. – Я и без того рискую, выдавая вас за умершего. Каналья Гомес мог бы меня шантажировать до второго пришествия.

– У нас еще есть несколько дней для принятия решения, – попытался поставить точку бывший гестаповец. – Я подумаю еще.

Он вышел. Моника непроизвольно последовала за ним. Клаус Хейнкель еще сохранял над ней какую-то власть. Когда они оказались в его комнате, он взорвался:

– Этот мерзавец хочет избавиться от меня! Я должен что-то предпринять!

– Но что можно сделать?

– Вот что... Тебе надо уехать в Ла-Пас.

– Он поедет за мной.

– Тебе вовсе не обязательно говорить ему, куда едешь. Твое возвращение я устрою.

Заслышав шум мотора, дон Федерико поднял голову. Он стрелой вылетел из библиотеки и увидал, что машина, за рулем которой сидела Моника Искиердо, уже выезжала из ворот.

– Назад! – закричал он по-немецки. – Цурюк!

«Мерседес-280» был самым скоростным из всех его автомобилей. Но дон Федерико не бросился в погоню. Пьяный от бешенства, он ворвался в комнату Хейнкеля, которого застал за чтением.

– Что все это значит? – рявкнул дон Федерико. – Куда она поехала?

– Должно быть, в Ла-Пас... пройтись по магазинам. Вы ведь ее знаете не хуже, чем я, – сладким голосом ответил тот и снова погрузился в книгу.

С пеной у рта дон Федерико выскочил из комнаты, изо всех сил хлопнув дверью... Будь проклят день, когда он взял на себя заботу об этой падали!.. Хотя, по правде говоря, выбора у него тогда не было.

Самюэль и Давид сияли. Ночная экспедиция, как видно, их не утомила.

– Эти типы больше реагируют на запугивание, чем на проявление прямого насилия, – объяснил Моше Порат Малко. – Таким образом однажды нам удалось кое-кого подтолкнуть на самоубийство.

– Какова будет следующая акция? – спросил Малко.

Коллеги рассмеялись.

– Кто знает? Может, одним махом уничтожим сто тысяч кур. Боливийские власти вмешиваться не станут, а этот мерзавец жаловаться на убийство викуньи не посмеет. Его бы просто подняли на смех.

– Вы думаете, он что-то предпримет?

Моше пожал плечами.

– Несомненно. Рано или поздно ему захочется избавиться от Хейнкеля. И вам останется лишь сорвать созревшее яблочко.

Это было бы, однако, непросто, так как отпечатков пальцев Клауса уже не было.

– Не могли бы вы вмешаться непосредственно? – спросил Малко.

– Сами мы даже не можем дать ему пощечину. Приказ 6-го отдела. У нас было слишком много проблем в связи с делом Эйхмана. А этот негодяй Хейнкель не стоит ссоры со всей Южной Америкой.

– А вот вам, – подчеркнул Давид, – его прирезать ничто не мешает.

В тот миг, когда Малко собирался переступить порог гостиницы «Ла-Пас», кто-то его тихо позвал.

– Сеньор Линге?

Круглолицый «чуло», без галстука на короткой шее, преградил ему путь.

Малко видел его впервые. Тут же он подумал о Лукресии. Обычно они с ней встречались в кафе «Ла-Пас». Может, что-то случилось с ней?

– Да, я сеньор Линге, – ответил Малко. – Что вам угодно?

«Чуло» вертел в пальцах листок бумаги.