Эдуардо Мендоса - Кошачья свара. Мадрид, 1936 Страница 27

В последнее время он часто задавался вопросом, не подыскать ли себе пару, чтобы избежать одинокой старости под присмотром наемных сиделок, но это был риторический вопрос. Хотя с совершенной очевидностью вскоре ему пришлось бы оставить свой пост и отдать его кому-нибудь помоложе, эта мысль его не тревожила: работа больше не особо его увлекала. В лучшем случае он добавит к громадному списку своих трудов еще несколько дополнительных заметок, вероятно, высокопарных, которые немедленно будут поставлены под сомнение, если не осмеяны молодым поколением. Хотя и это его мало волновало: раньше он опасался дискредитации, но теперь боялся лишь старости.

В любом случае, он не хотел снова запутаться в упорных и продолжительных битвах за что-либо кроме чего-то исключительного, и сомневался, что дожив до этого возраста, может повстречаться с чем-то исключительным или по крайней мере любопытным. Красота, которой он посвятил всю свою жизнь, предала его, убедив, что рядом с ней он не состарится. И через триста лет "Серебряный Филипп" останется таким же молодым, как и в тот первый раз, когда он его увидел, и будет всё таким же, когда его уже не станет. Какой след оставит в этих роскошных и пустых залах Эдвин Гарриго? Если хотя бы его труды заслужили признание, к примеру, дворянский титул: сэр Эдвин, трудно представить что-либо более несоответствующее его идеям. Или, к примеру, сэр Фиалка...

Прозвенел звонок, возвещающий о закрытии музея. Старый хранитель вернулся в свой кабинет и спросил секретаршу, не звонили ли ему во время отсутствия. Получив отрицательный ответ, он надел пальто, взял зонтик, бумажник и трость, попрощался с сотрудниками и вышел, качнув бедрами. На него не произвели впечатления ни мрачные коридоры, ни лестница с тусклым освещением, поскольку он неоднократно проходил этим путем. На улице город был укутан туманом. Это тоже его не удивило и не показалось неприятным.

По пути к станции метро ему показалось, что он заметил знакомого, и остановился. Туман мешал с точностью узнать лицо, но также и помешал прохожему узнать самого Эдвина Гарриго. Старый хранитель развернулся. Ни за что на свете он не хотел столкнуться с этим человеком, которого терпеть не мог. Вскоре он потерял его из вида и снова пошел в нужную сторону, только медленней, погруженный в свои мысли. Он был уверен, что тот тип направлялся к музею, наверняка чтобы с ним встретиться. К счастью, он вышел раньше, чем обычно, и встреча не состоялась. Это его порадовало, но он так и не понял, какого черта сюда явился Педро Тичер, и почему именно сегодня, учитывая тот телефонный звонок.

В это же время, где-то очень далеко его бывший ученик, коллега и противник во многих спорах лежал на мостовой Кастильского бульвара, сбитый с ног ударом кулака и глядя на зловещее дуло пистолета. В столь абсурдной ситуации он ощущал больше негодования, чем страха.

- Я англичанин! - выкрикнул он, срываясь на фальцет.

Прежде чем нападавшие отреагировали на этот факт, он услышал приказ, прозвучавший одновременно по-военному и насмешливо:

- Оставьте его в покое. Он не опасен.

Нападавшие застыли, а немного погодя почтительно удалились, а человек, которого он преследовал, приблизился и протянул ему руку, чтобы помочь подняться. В свете фонаря Энтони Уайтлендс узнал атлетическую фигуру и благородную стать, мужественные черты лица и искреннюю улыбку. Он поднялся и неловко отряхнул полы пальто от кусочков льда и грязи, которые там остались. После чего понял, как сильно бьется пульс.

- Я требую объяснений, - пробормотал Энтони, чтобы скрыть свою слабость и вернуть хоть часть утраченного достоинства.

- И вы их получите, сеньор Уайтлендс, - ответил противник с долей иронии. Потом он пристально на него посмотрел и добавил более дружеским тоном: - Не знаю, помните ли вы меня. Мы познакомились пару дней назад в доме нашего общего друга...

- Да, конечно, у меня не настолько плохая память, - перебил англичанин. - Маркиз де Эстелья.

- Для друзей Хосе-Антонио. К сожалению, как и для врагов. Что и послужило причиной этого досадного происшествия. На меня несколько раз нападали, поэтому приходится ходить с сопровождением. Вы уж простите поспешность моих товарищей. Переусердствовали от избытка бдительности. Печальная реальность не оставляет места для вежливости. Мы пострадали в результате многих нападений, а насилие только множится. Вы ранены?

- Нет-нет. Всё в порядке. Я на вас не сержусь. А теперь, если позволите...

- Никоим образом, - ответил Хосе-Антонио с величайшим радушием. - Я должен вам всё возместить и не могу придумать ничего лучше, чем пригласить вас на ужин. Я как раз собирался перекусить и знаю, где мы найдем хорошую кухню. Заодно сможем познакомиться поближе. Мне кажется, что у нас есть некоторые общие интересы.

- С большим удовольствием, - откликнулся Энтони, отчасти из-за того, что считал неразумным возражать вооруженным людям, а отчасти потому, что его заинтриговала последняя фраза.

- В таком случае, не будем терять времени на болтовню, - сказал Хосе-Антонио. - Правда, сначала мне нужно зайти в наш штаб - узнать новости и раздать указания. Это недалеко, и еще совсем рано. Если вы не возражаете против того, чтобы составить мне компанию, получите возможность познакомиться с влиятельными людьми и чуть лучше узнать, как работает наша партия, если мы уже можем ее так называть. Идемте, дорогой Уайтлендс, мой автомобиль стоит за углом.

Глава 17

С беспечным высокомерием человека, который сделал риск центром всей жизни, Хосе- Антонио Примо де Ривера вдавил в пол педаль газа своего маленького, но мощного желтого "Шевроле", не обращая внимания на замерзшие лужи на асфальте. После Кастильского бульвара они свернули на улицу Сурбарана и доехали до Никасио Гальего, где машина остановилась напротив дома номер двадцать один. Сначала вышли верные телохранители с оружием в руках, чтобы удостовериться, что путь свободен от врагов, а затем уже Хосе-Антонио и Энтони Уайтлендс. У двери дома они назвали пароль стоявшим на страже двоим мужчинам в кожаных куртках и беретах, которые беспрепятственно их пропустили, вскинув руку в приветственном жесте и воскликнув: "Вставай, Испания!"

Центр, как называли главный штаб Испанской Фаланги, находился в отдельном просторном здании. До недавнего времени он располагался в квартире на холме Санто-Доминго, но, к огромному облегчению соседей, домовладелец выселил фалангистов за неуплату: казна движения не пополнялась. В конце концов они нашли пристанище в этом месте благодаря счастливой случайности и нелегкому труду агентов и брокеров. Но даже здесь их положение было шатким. Хосе Антонио объяснял по пути, что ничего не поделаешь, когда власть имущие не скупятся на средства, чтобы заставить их замолчать.

Англичан слушал эти разъяснения без каких-либо комментариев, так как его больше волновала перспектива попасть в аварию, нежели заговор против легкомысленного водителя и его приспешников. Несколько раз они буксовали на льду и лишь благодаря удаче не врезались в фонарный столб. Хладнокровный, но не склонный идти на ненужный риск Энтони боялся, что отдал свою безопасность в руки безумца.

Несмотря на поздний час и плохую погоду, в Центре бурлила жизнь и было полно народу, в большинстве своем безбородых юнцов. Некоторые из них были одеты в синюю хлопчатобумажную рубашку с красной эмблемой. Эта же эмблема, выглядевшая как ярмо со скрещенными стрелами, была изображена в центре черно-красного полосатого флага, висевшего на стене. Несмотря на занятость, при виде входящего Хосе-Антонио все бросили свои дела, встали по стойке смирно, щелкнули каблуками и вскинули руки.

Уважительное и преданное отношение к своему лидеру впечатлило англичанина; хоть и устойчивый к бурным проявлениям чувств, он не мог устоять против этой атмосферы, заряженной неистовой энергией. Он взглянул на своего спутника и увидел, что, перешагнув порог Центра, тот преобразился. Улыбчивый аристократ, учтивый и немного застенчивый, каким он знал его в доме герцогов, превратился в решительного, уверенно двигающегося человека с энергичным голосом. С прямой спиной, сверкающими глазами и раскрасневшимися щеками, Хосе-Антонио отдавал приказы с властностью человека, которому знакомо лишь слепое подчинение.

Рассматривая его, Энтони вспомнил образы Муссолини, которые видел в кинохронике, и задался вопросом, сколько во всём этом было подражания, а сколько притворства; еще его мучил вопрос, видела ли Пакита его таким или знала лишь его домашнюю сторону. Возможно, подумал Энтони, это меня он хочет впечатлить, а не ее. Если он опасается соперничества со мной, это лучший способ отговорить меня от этого.

Но эти размышления не отвлекли его от собственного положения. Было опрометчиво и безответственно в одиночку приходить в то место, где царила первобытная жажда насилия, к которому к тому же к нему в любую минуту могло прибавиться идентичное насилие с улицы. Он осторожно встал рядом с Хосе-Антонио, чье расположение было его единственной защитой, и пытался понять, кто его окружает - идеалисты или преступники.