Росс Томас - Подставные люди Страница 28

— На Майна-стрит я ничего не узнала, — сказала Ванда Готар Падильо. — Я по-прежнему думаю, что моего брата убили Гитнер и Крагштейн.

— Думай, если тебе так хочется.

— А кто еще мог это сделать?

— Маккоркл.

Она едва не улыбнулась.

— Только не Маккоркл. И не гарротой. Он перепутал бы концы, выругался и пошел бы на кухню, чтобы вновь наполнить бокал.

— Значит, Маккоркла можно вычеркнуть из списка. А как насчет тех, на кого я работал? Ты помнишь Бурмсера. Он не пользовался услугами твоего брата. И, что более важно, король и слышать не хотел о том, чтобы попросить защиты у федеральных учреждений. Вот Бурмсер и устроил убийство твоего брата в квартире Маккоркла, чтобы заставить меня вступить в игру. Чем тебе не подозреваемый?

— Это уж чересчур, — заметил я. — Даже для Бурмсера.

— Пожалуй, ты прав, — не стал спорить Падильо.

— Его могли убить король и Скейлз, — выдвинул я свою версию. — Конечно, непонятен мотив, но, возможно, пошевелив мозгами, мы найдем и его.

Они оба не отреагировали на мои слова. Ванда Готар отпила виски, ее передернуло.

— Так кто же остается?

— Ты, Ванда, — ответил Падильо.

— Ты забываешь Крагштейна и Гитнера.

— Мотив у тебя был. И ты одна из немногих, к кому Уолтер мог повернуться спиной. Убрав его, ты получала вознаграждение целиком, а не половину. А потом могла нанять меня... или кого-то еще, за гроши. Идеальный мотив — деньги.

— Ты забываешь мое алиби.

— Государственный чиновник, с которым ты трахалась, когда убивали Уолтера. Возможно, он постоянно играл на скачках, а в последнее время ему не везло. За деньги он готов обеспечить любое алиби.

Она посмотрела на меня.

— Где он берет такие идеи?

— Думаю, из головы, — резонно рассудил я.

— В твоей версии есть только одна ошибка, Падильо.

— Какая?

— Я не стала бы убивать Уолтера, и ты это знаешь.

Он кивнул.

— Это точно.

— Я считаю, это Крагштейн и Гитнер.

— Есть только одна возможность докопаться до истины.

— Какая же?

Падильо кивнул на Критерион-билдинг.

— Ты можешь спросить их самих.

— Тебе очень этого хочется, не так ли?

— А почему бы нам не подождать, пока они сами выйдут на улицу? — спросил я. — Король и Скейлз убежали от нас. Может, теперь они наняли новых сиделок, Крагштейна и Гитнера. Может, уже никто не хочет их убивать. Может, сейчас они вчетвером играют в домино и посмеиваются над нашей глупостью.

— Ты думаешь, это глупость, Мак? — повернулся ко мне Падильо.

— Не глупость. Но и семью пядями во лбу здесь не пахнет.

Он кивнул.

— С этим не поспоришь. Но я пойду туда, зная, что это глупо, потому что должен найти Гитнера. Ибо если он успеет покинуть это здание, шансы найти его в городе сойдут на нет. Ванда пойдет из-за своего брата. Тебе идти нет резона, так что никто не будет возражать, если ты останешься здесь и будешь пить виски, пока все не закончится.

— Вижу, на речи ты мастак.

Падильо посмотрел на Ванду.

— Это означает, что он пойдет с нами.

Она качнула головой, словно в удивлении. Взглянула на меня, на Падильо.

— Почему?

Падильо пожал плечами.

— Спроси у него.

Она повернулась ко мне.

— Почему? — в голосе ее звучало искреннее изумление.

— Не хочется покидать компанию.

Замок во входной двери Критерион-билдинг взломали. Я не знал, когда это произошло, этой ночью или месяц тому назад, но без колебаний поспорил бы на последний доллар, что он останется взломанным до того волнующего момента, когда все здание сотрут с лица земли. Белый, с черными квадратами, линолеум в вестибюле говорил о том, что Критерион-билдинг знавал и лучшие времена, возможно, в 1912 году в нем не было ни одного пустующего кабинета, но с тех пор линолеум заметно посерел, а во многих местах и порвался.

Два лифта, каждый со своей табличкой «НЕ РАБОТАЕТ», выглядели такими же древними, как и сам дом. Слева притулился табачный киоск, с пустыми полками и разбитым стеклом прилавка. Под прилавком, свернувшись калачиком, спал мужчина, сжимая в руке полупустую бутылку.

Мы остановились перед указателем фирм, все еще обретающихся в Критерион-билдинг. Люстры в вестибюле давно уже не горели, но кто-то догадался повесить над указателем сорокаваттовую лампу. Группировались эти фирмы на втором и третьем этажах. Остались, наверное, те, кому не требовался представительный офис, да и с деньгами было не густо. Начиная с четвертого, все комнаты пустовали. И не удивительно: какой клиент захочет подниматься так высоко пешком.

— Я ставлю на седьмой, — прервал я затянувшееся молчание.

— Начнем с третьего, — возразил Падильо. — Вдруг Крагштейн решил нас обмануть.

Поднявшись на лестничную площадку третьего этажа, с пистолетом в руке, Падильо осторожно приоткрыл дверь в коридор, перешагнул порог. Мы с Вандой последовали за ним. Она держала «вальтер» в правой руке, а сумочку в левой. Я тоже решил вытащить револьвер из кармана.

Свет, который мы видели из гриль-бара, горел в самой дальней комнате. Неслышным шагом, на цыпочках, мы подобрались к двери, лавируя между разбитым столом, тремя шкафами без дверей и многочисленными колченогими стульями. На широком, в полдвери, матовом стекле темнели четкие буквы:

«АРБИТР»

Мисс Ненси Дишан Орамбер, редактор.

Падильо знаком показал, что мы должны стать у другой стены, затем взялся за ручку двери, повернул ее и с "мой толкнул дверь. Она ударилась обо что-то в комнате, но выстрелов не последовало. Лишь ровный женский голос спросил: «Чем я могу вам помочь?»

В шляпке с широкими полями, узкой белой лентой и искусственными цветами, как мне показалось, розочками, она сидела за старинным, отполированным дубовым столом, на котором лежали гранки. Две стены в комнате занимали книжные полки, уставленными толстыми папками, с вытесненной золотом надписью на корешках: «АРБИТР» и год издания. Выходило, что первый номер этого почтенного издания увидел свет аж в 1909 году.

Синие глаза за очками в тонкой золотой оправе, седые волосы, толстый карандаш в руке. Типичный издатель. Справа пишущая машинка, слева — черный телефонный аппарат. Ударилась дверь о шкаф. В кабинете царила идеальная чистота.

Она вновь спросила, чем нам можно помочь, и Падильо засунул пистолет за пояс.

— Служба безопасности, мадам. Обычная проверка.

— В этом доме с шестьдесят третьего года нет даже ночного сторожа. Не думаю, что вы говорите правду, молодой человек. Однако для бандитов вы слишком хорошо одеты. Особенно дама. Мне нравится ваш наряд, дорогая.

— Благодарю, — потупилась Ванда.

— Я — мисс Орамбер, сегодняшний вечер в этом кабинете для меня последний, и я рада вашей компании, но, должна сказать, что воспитанные дамы и джентльмены стучат перед тем, как войти. Вы, разумеется, не откажетесь от бокала вина?

— Ну, я не думаю... — фраза Падильо так и осталась незаконченной.

— Никаких возражений, — женщина поднялась, подошла к шкафу, достала четыре бокала на длинных ножках, протерла их белоснежной салфеткой.

— Вам, молодой человек, — обратилась она ко мне, — судя по всему, доводилось вращаться в светском обществе. Разливайте вино.

Я посмотрел на Падильо, тот чуть пожал плечами. Я разлил вино и роздал бокалы.

— Мы будем пить не за меня, но за «Арбитра» и его давно ожидавшуюся кончину. За «Арбитра».

Мы пригубили вино.

— В одна тысяча девятьсот двадцать первом году некий мужчина прислал мне в подарок «пирс-эрроу». С одним условием — упомянуть его фамилию в годовом списке «Арбитра». Лимузин, представляете себе? Джентльмен никогда не пришлет даме лимузин без шофера. Естественно, фамилия этого мужлана в список не попала.

Лицо ее прорезали морщины. Тонкий нос, волевой подбородок. Лет пятьдесят или шестьдесят тому назад одна из тех красавиц, что рисовал Гибсон.

— А что такое «Арбитр»? — спросил Падильо. — Реестр сан-францисского светского общества?

— Был реестром, молодой человек. Сорок лет он определял жизнь светского общества Сан-Франциско. Я была его единственным редактором. Теперь светского общества в Сан-Франциско нет, а следовательно, никому не нужен и «Арбитр».

Быстрыми глоточками она допила вино. Вернулась за стол.

— Не смею больше вас задерживать. Благодарю за компанию, — мы уже повернулись, чтобы уйти, но она остановила нас. — Сегодня у меня день рождения. Я совсем об этом забыла. Мне восемьдесят пять.

— Примите наши наилучшие пожелания, — я тут же поздравил ее.

— Я издавала «Арбитр» с тысяча девятьсот девятого года. Это будет последний номер, но, впрочем, я это уже говорила. Вы позволите задать вам один вопрос, молодой человек? Вам, с грустными глазами, — она посмотрела на Падильо.

— Я готов ответить на любой, — Падильо чуть поклонился.

— Всю жизнь я решала, кто достоин входить в состав так называемого светского общества, а кто — нет. Нелепо, не правда ли?