Анатолий Ромов - "Таможенный досмотр" Страница 28

Водитель вышел. Человеку, который подошел ко мне, было около двадцати восьми—тридцати. Обычное лицо. Светлые, довольно длинные волосы. Щегольские усы. Голубые глаза. Он нагнулся, посмотрел на меня изучающе.

— Вы от Николая?

И вдруг я понял. Понял, каким я был глупцом. Ведь это только для меня это место связано со многим. С несколькими убийствами. С ограблением. С колье Шарлотты. А для этого человека место у указателя ничего не значило. Для него за этим местом ничего не стоит. Ну, какие-нибудь пустяки. Запчасти. Крестовина кардана. Или что-нибудь в этом роде. Валентиныч первый понял это.

— Да, — я помедлил. Я вспомнил — лицо этого человека я уже видел на толкучке. Значит, от Николая. Пахан — Евгений. Но он, конечно, мог назваться любым именем. В данном случае он решил назваться Николаем. Колей. Так, как назвался и Галченкову. — Да, я от Николая. Давно уже жду. Что ж не подъезжаете?

Человек махнул рукой.

— С работы пока вырвался…

Я вспомнил: на толкучке я его видел позавчера.

— Вам что нужно-то? Вы позавчера мне не сказали.

— Да то же самое. Как в тот раз. Крестовину кардана от “Жигулей”.

Значит, именно за крестовиной кардана он приезжал сюда в день ограбления. И накануне. И ждал здесь два дня — почти по часу.

— Да вы садитесь в машину! — Я открыл дверь. Человек обошел вокруг радиатора. Сел.

— Прошлый раз что… сорвалось? — спросил он.

— Вы приезжали?

— А как же. Как договорились. Потерял здесь два дня. У меня выбраться с работы, знаете…

— А тут ничего не случилось, пока вы ждали?

Он щелкнул зажигалкой, затянулся.

— Да, мне говорили — здесь было что-то. Ограбление, кажется? Но я, наверное, проскочил. Коля сказал, чтобы я был к половине девятого. Если, говорит, в первый день меня не будет, не смогу, во второй обязательно приеду. Жди, сказал, оба дня. Но не больше сорока пяти минут. Ни в коем случае, говорит, не больше. Ну а мне крестовина кардана нужна позарез. Год достать не могу.

— Простите, а вы где работаете?

Он посмотрел на меня.

— А при чем тут это?

— Видите ли, я из ГАИ.

Лицо его стало злым. В общем, я мог его понять. Крестовина кардана, за которой он так долго гонялся, срывалась для него и на этот раз.

— Ваши фамилия, имя, отчество?

— Завьялов. Георгий Андреевич.

— Где вы работаете?

— На телевидении. Я инженер по оптике.

— У вас есть какое-нибудь удостоверение?

— Пожалуйста, — он полез в карман. Показал мне права.

— Где вы познакомились с Николаем?

— Там же, где с вами. На толкучке.

Все-таки он все еще переживал, что был обманут и приехал сюда зря.

— Посмотрите — это не он?

Я показал фотографию Корчёнова. Завьялов вгляделся. Взял фотографию, посмотрел на свет. Вернул.

— Да, он.

— Значит, к определенному часу. И не больше сорока пяти минут.

— Криминала, между прочим, я здесь не вижу.

— Да нет, конечно, — сказал я. — Криминала нет.

— Я что, свободен?

Я подумал, может быть, отдать ему крестовину кардана, которая лежит в столе у Сторожена? Нет, обойдется.

Завьялов уехал. Я включил радиотелефон. Набрал номер Сторожева.

— Сергей Валентиныч? Это я. Он приехал.

— Ты уже отпустил его? — помедлив, сказал Сторожев.

— Да. Он едет по направлению к городу. Могу задержать.

— Не надо. Минут через двадцать выйди из машины. Поищи в лесу наряд пограничников. Понял меня?

— Да, понял.

Выждав двадцать минут, я вышел из машины и пошел в лес. Да, теперь уже я понимал, что имеет в виду Валентиныч. Тайник. Конечно. Пограничники ищут тайник, если уже не нашли.

Так и оказалось. Метрах в ста пятидесяти в глубине лесной полосы, разделяющей два шоссе, около кустарника стояли Сторожев и шесть пограничников, вооруженных щупами, миноискателями и прочей поисковой техникой. Один из пограничников, высвечивая фонариком, сидел на корточках возле ямы. Рядом была положена крышка — примерно тридцатисантиметровый слой дерна с росшей на нем травой и даже кустом.

— Надо же, товарищ майор, — еще один пограничник присел на край ямы. — Вы прямо как в воду глядели. А я, наверное, по этому тайнику раза два с собакой пробегал. Тогда, когда налетчиков искали.

Мы со Сторожевым сели на корточки. Фонарь поочередно выхватывал из темноты старую штормовку, остатки газет, нечистоты, фонарь, кучу тряпок, старые консервные банки.

Потом Мы с Валентинычем сидели в моем “Москвиче” на обочине шоссе.

— Значит, они специально попросили Завьялова ждать оба дня определенное время, — сказал я. — Не больше сорока пяти минут. Примерное время выхода микроавтобуса госбанка они знали. А два дня подряд — для подстраховки. Может быть, если бы деньги не повезли на второй день, они попросили бы Завьялова приехать и в третий. Когда они выехали из леса на мотоцикле, примерно без четверти одиннадцать, — Завьялов уже полчаса как уехал. Но они имитировали бег не к машине, а к следам этой шины. А потом прыгнули через э следы на шоссе. На асфальте след не остается. Пробежав немного, разминулись. Один — вернее всего Пахан с инкассаторской сумкой по камешкам, да еще посыпая следы кайенской смесью, пробрался тайнику и спрятался там. А второй на какой-то своей машине, которая была поставлена так, что следов осталось, уехал. А может быть, просто на попутке. А потом они встретились. Уже в спокойной обстановке.

— Понимаешь, Володя… Мне кажется, что я все-таки был прав. И имеем дело с человеком, которого внедрили к нам в государство, то есть с резидентом. Но вот, представь себе, что этот человек, внедренный резидент, связан, помимо своих хозяев, еще и с организованной преступностью там, у себя. Ты можешь допустить такое?

— Могу, — после долгого молчания сказал я. Я мог отвечать, а мог и не отвечать. Но в любом случае понимал, что Сторожев сейчас прав.

— Ну вот. А как только мы это допустим — все сразу становится на свои места. Как только мы станем плясать от этой печки, нам буде многое понятно. Понятно, что, увидев достойную цель, такой человек мог с легким сердцем… пожертвовать резидентурой. Даже прекрасно налаженной и хорошо закрытой. По тому что с полутора—двумя миллионами долларов он будет себя чувствовать прекрасно в любой точке земного шара. Согласен?

Как же я сам этого не понял? Почему? Инерция? Да. Конечно, это была инерция. Кто же меня сбил. Пахан. Меня сбил Пахан. Но он на какое-то время сбил и шефа. Слабо утешение.

— Понимаешь, я еще во многом не разобрался. Ну, например, истории с подменой денег. Но это уже не так важно. Это детали. Главное — сама идея. Идея об использовании хорошо налаженной резидентуры для получения крупной прибыли. Я теперь вижу, что в этой ситуации все должно было работать на него. Важна была сама идея.

— Ну а для его центра?

— Для его центра. Это довольно сильное место замысла. Для центра… Для хозяев его исчезновение будет легко объяснимо. Его взяли. Взяли мы с тобой. Он засыпался. И концы в воду.

Шеф прав. Абсолютно.

— Меня сбил Пахан, Сергей Валентиныч.

— Пахан был… лишь средством. И одновременно — прикрытием.

— Вы думаете — “он” уже ушел.

Сторожев долго молчал. Очень долго.

— Думаю, так быстро он уходит не станет. Выберет он наверняка надежные пути ухода. Скажем, аэропорт. Морской порт. Ну железная дорога. И, на что я очень рассчитываю, если он будет уходить, то обязательно прихватит с собой меченые полмиллиона долларов. Не такой это человек, чтобы оставить их здесь.

На причале стоит тот особый “дух отхода”, который всегда можно безошибочно угадать в последние минуты перед выходом в море пассажирского теплохода. До отдачи швартовых остается полтора часа, но, как всегда, многие пассажиры еще стоят внизу, разглядывая порт, переговариваются между собой или перекликаются с теми, кто наверху. Разглядывает пирс с десятиметровой высоты. На высоком черном борту теплохода знакомая надпись: “Норденшельд”. Наверное, любому человеку знакомо это острое, особое чувство перед отплытием. Оно возникает независимо от того, как часто ты выходил в море. Но я сейчас должен заняться куда более скучной работой. Играет музыка. Вот, заглушая ее, раздалось, отдаваясь во всех уголках причала, привычное:

— Олл пэссенджерс эбоад! (Всем пассажирам подняться на борт!) Олл пэссенджерс эбоад! Плииз!

Морякам знакома эта тяжкая обязанность четвертого помощника. Кому-то обязательно хочется спуститься вниз, еще раз постоять на твердой земле. Несколько девушек что-то кричат сверху, хохочут, машут руками. Я поднимаюсь по трапу на теплоход. Прохожу в служебную каюту. Меня уже ждут. Теперь мы — Сторожев, Ант и я — по очереди лично проверяем все уходящие судна. Здесь, в крохотной служебной каюте “Норденшельда”, бригада выпускающих. Три пограничника и два таможенника.