Леонид Николаев - Феникс Страница 29

А это, видно, не пустяк, не случайность. О Блюмберг говорила Рут, говорил Ольшер. Сестра Блюмберг провожала того человека из госпиталя. Смотрела через дверь вслед. И Надие тоже не случайно назвала ее фамилию. Знала, что она известна Исламбеку.

– Бедняжка…

Надие, кажется, сочувственно вздохнула. Ничего не значащий для Саида вздох. Эмоции. Игра. Ему нужна связь между сказанным до этого переводчицей и анкетой. Связь с его собственной судьбой. Он назвал фамилию сестры Ольшеру, тот позвонил кому-то в рейхстаг, поехал куда-то – и Блюмберг внезапно отравилась газом. Исламбек имеет определенное причастие к событию. И не один Исламбек. А возможно, не сестра центр события. Саид!

Он оглянулся. Напрасно. Надие склонилась над бумагами. Что-то писала. Старательно. Переводчица не собиралась ничего добавить. Разговор с посетителем окончен.

– Вы уверены, что она еврейка?

– Прямых доказательств нет, господин майор… Но брат ее матери находится в трудовом лагере номер 274 дробь 16.

– Из-за жены?

– Не только из-за жены… Мать Блюмберг наполовину еврейка.

– Значит, кровь?

– Да.

– Надо проверить списки в отделе Шлецера.

– Уже проверены, господин майор. Сестра Блюмберг не числится. Это понятно, иначе она не жила бы в Берлине и не работала в госпитале.

– Ясно. Самоубийство из-за боязни разоблачения. Вы все хорошо проверили, господин Берг. Благодарю.

– Хайль!

– Вы свободны, господин оберштурмфюрер.

Берг поклонился, но не ушел.

– Одна деталь, господин майор.

– Что еще?

– Списки у Шлецера до меня проверяла одна дама…

– Просто дама?

– Нет, ее прислали из Восточного министерства.

– С какой целью?

– Наши задачи совпали.

– Вот как! Этой Блюмберг интересуются многие.

– Да, господин майор.

– И еще одна деталь…

Штурмбаннфюрер не откликнулся. Тяжелое его лицо склонилось над папкой. Папка, кажется, интересовала его теперь. С сестрой из госпиталя все покончено, и она не должна больше занимать гестапо.

Однако Берг, дотошный Рудольф Берг, отвлекал его. Насильно.

– В последних показаниях Блюмберг фигурирует какой-то туркестанец. Он приходил в госпиталь до официального визита заместителя Чокаева, не был принят, но оставался, по ее словам, в парке целый час. Блюмберг видела его. Через дверь и в окно из палаты.

– Кто этот туркестанец? – Майор поднял голову, жадно глянул в глаза старшему лейтенанту. Ему нужна была фамилия.

– Она не сказала, – огорчил его Берг.

– Скрыла?

– Видимо, не знала. Я имел в виду при новом допросе показать фотографии. И не успел…

Тяжелая челюсть майора сдвинулась влево. Скривились губы. Так он изображал досаду.

– Нельзя ничего откладывать, дорогой оберштурмфюрер. Время опережает нас.

– Я понимаю, господин майор…

– Вы свободны, – снова напомнил штурмбаннфюрер.

И снова Берг не ушел.

– Продолжать поиски этого туркестанца? Или нет?

Майор поставил челюсть на место. Выдавил через плотные губы:

– Продолжайте…

Наконец Берг освободил его. Направился по узкому ковру к выходу. Шагал легко. Пружиняще. Высокая фигура гестаповца плыла по какой-то четкой линии, без покачиваний, словно он двигался на проводе.

– Да! – окликнул его майор.

Крутой поворот. Опять без колебаний.

– Слушаю!

– Вы закончили дело по Бель-Альянсштрассе?

– Почти.

Каждая строка, каждое слово, даже простое «да» или «нет», написанное дикими зелеными чернилами, вызывало у Саида сомнение. Да что сомнение, тревогу. Он не верил словам, не верил почерку, четкому, прямому. Все ложь, все уловки. Вначале Саид пытался сам обнаружить фальшь, найти противоречия: сопоставлял даты, географические названия, даже эти лаконичные «да» и «нет», – не исключают ли они сказанного выше или ниже? Ничего не нашел. Все совпадало с его ответами, записанными переводчиком еще в тюрьме, на Холодной горе, а потом в Беньяминово. Это или подлинный документ или хитро состряпанная фальшивка, в которой скрыт подвох. Шедевр фальсификации. Повторив анкету, можно вынести самому себе смертный приговор – немцы в лагерях расстреливали за ложные данные, если, конечно, обнаруживали это с чьей-то помощью.

Позже, когда обилие провокаций и проверок сделало жизнь Саида похожей на сплошную пытку, он приходил в отчаяние – силы для борьбы, кажется, иссякали. Сейчас лишь тревога охватывала его. Тревога, вызванная приближающейся опасностью. Состояние чем-то напоминало испуг шахматиста, которому объявили «шах». Всего лишь «шах», но который подготавливал «мат». Противник знал, что это «шах», видел ход, не видел его лишь «обреченный». А ход был и, может, не один. И в числе нескольких такой, что не только выручал на время, но и укреплял позицию, давал преимущества.

Где этот ход? Поиски – борьба. Борьба мысли. Лихорадочная, молниеносная. Варианты, как ядра, бьют в одну точку. Бомбардировка настойчивая до изнеможения. И результат один и тот же – нет. Нет. В такой борьбе мысли таится трагическая опасность Доведенный до экстаза мозг уже теряет способность видеть другие точки – только одну. Ищет лазейки в узком, почти невидимом просвете. Или предполагает такой просвет. А его нет. Мираж. Вот тут-то и совершается ошибка. Ложный ход. Гибель, «мат». Саид знал себя. Ничем не объяснимая способность вдруг менять цель, точку обстрела, выручала разведчика. Поворот на сто восемьдесят градусов. Все мешалось на мгновение, теряло ложную опору. Однако в кажущемся хаосе существовала возможность найти новый объект для обстрела. Это первое. Второе – противник надеялся на определенный ход, предусмотренный заранее и ведущий в ловушку, а «обреченный» неожиданным поворотом, совершенно, кажется, нелогичным, сбивал автора «шаха» с толку. Выигрывалось время, намечались спасительные и не только спасительные пути.

– Азиз! Ты спишь?

Теперь Азиз спал. Он долго ворочался на старой, с хорошо сохранившейся сеткой, немецкой кровати, услужливо предоставленной хозяином Паулем Хенкелем. Ворочался потому, что было душно, и потому, что Саид возился со своими бумагами, мешал уснуть. У Саида появились тайны. Появились с первого дня их жизни в Берлине тайны. Чужие тайны всегда мешали Азизу. Мешали спать, есть, ходить. И не просто мешали. Они, как деньги, манили к себе. Собственно, для него это были деньги. Богатство, вернее, чек на определенную сумму, величина которой зависела от времени и случая. Таких чеков у Рахманова собралось за его не такую уж долгую жизнь немало. Кое-что уже оплачено. Остальное за пазухой. Ждет оплаты. Один чек – тайна Исламбека. Крупный чек. Правда, он еще не оформлен как следует и стоимость не совсем определена. Но высокая, безусловно.

История с гестапо озадачила Азиза. Исламбек выкрутился. Не только выкрутился, открыл себе и Рахманову дорогу на Ноенбургерштрассе, получил комнату у старого Пауля Хенкеля, отца жены президента, будущего президента, как все говорят. Благодаря Исламбеку Азиз может лежать на перине, пышной немецкой перине, и пить по утрам кофе, приготовленный толстой и румяной Мартой Хенкель. Причем спать на лучшей из двух перин и на лучшей из двух кроватей. За свои заслуги перед Саидом – а заслуг много, вспомнить хотя бы лагерь в Беньяминово, Рахманов имеет право на привилегии. Он на многое имеет право и нисколько не смущается от того, что обделяет друга. Тот спит не на кровати даже, она только так именуется. И перина у него – не перина, а жалкое подобие ее. Но коль скоро Исламбек должник, и пусть знает это и чувствует.

Итак, история с гестапо сбила с толку Азиза. Но не сбила с захваченной позиции. Тайна существовала и находилась в руках Рахманова. А из его рук еще ничто не вырывалось. Несколько удивленный продолжительным бодрствованием друга, он вначале присматривался к тому, что делалось, потом вздохнул утомленно и заснул. И вот его разбудили. Через какие-нибудь полчаса.

– Не откажи в любезности…

Еще не зная, о чем просят, Азиз откликнулся щедрой улыбкой. Он любил помогать ближним, чтобы вознаградить себя в будущем за такую помощь сторицей.

– О, пожалуйста, брат мой.

Саид присел на кровать, наклонил голову, словно она обессилела от печальных мыслей.

– Немцы требуют от меня анкету, – дополняя свой мрачный вид не менее мрачным тоном, произнес он, – и вот не знаю, что можно писать о себе и чего нельзя. Все-таки опасно совать голову в пасть тигру…

– Ты не лишен мудрости, брат мой.

– Так вот, нужна анкета…

Знакомые огоньки, алчные, торопливые, зажглись в глазах Азиза. Друг попал в очередную беду. Так он понял, и радость расцветила лицо Рахманова. Ему было весело от того, что гордый спутник его посрамлен жизнью и, следовательно, продаст в трудный момент одну из своих тайн. Он не сдержался и хихикнул:

– Нужна анкета, а у тебя ее нет!

Уверенность была настолько твердой, что последовавший ответ просто ошарашил круглолицего.