Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин Страница 29

Вместо южного солнца, о котором Шкет мечтал как о манне небесной, лежа вечерами на нарах в колонии, он получил снега, холод и нежаркое солнце, чаще моросящие дожди и полное отсутствие какой-либо перспективы. Теперь Шкет не мог себе и отдаленно представить свое будущее и жил лишь тем, что давал ему сегодняшний день. Еще отбывая свой срок, он дал себе слово покончить с этой проклятой жизнью, наполненной страхом и горестным ожиданием. Шкет решил, что как только выйдет на свободу, окончит восемь классов, и эта мысль как-то согревала его душу. Сейчас о школе нечего было и думать. За каждую икону он получал деньги, часто утаивал от тех, что предназначались на приобретение икон. Когда Шкет привозил святые лики, Щеголь равнодушно просматривал их на пустыре и тут же разбивал о железобетонный столб. Только некоторые из них брал с собой, и они исчезали с поля зрения Гаврилина насовсем. При встречах они почти не разговаривали, говорить им было просто не о чем, кроме как об иконах и о том, что он видел в дороге. Шкет получал лаконичные приказания, деньги и вновь уезжал на пару недель, а то и больше. Обходил деревни, выманивал у старушек иконы, выдавая всюду одну и ту же легенду, что мать, умирая, наказала достать святой лик и повесить над пустой кроватью на целый год. Он до того иногда входил в роль, что легко выжимал из глаз слезы по умершей мамаше. Бесхитростная легенда срабатывала безотказно, редко какая старушка могла устоять перед такой религиозной преданностью сына. Плюс к этому перед глазами старухи шелестела красная купюра, и не проходило и пяти минут, как уносил Шкет из дома икону. За деревней он доставал из кустов мешок, в котором уже лежало несколько штук, укладывал туда очередную добычу, обходил деревню и, зайдя в нее с другого конца, снова выискивал подходящую избу.

Однажды Шкет привез среди обычных икон небольшой деревянный прямоугольник с ликом Иисуса Христа. Виталий Гаврилович как взглянул на икону, так и замер. Глаза у него загорелись, а перед Шкетом он стал валять Ваньку – ерунда, мол, дешевка, деревенский мастер малевал. Но не разбил эту доску, а, сунув под мышку, быстро распрощался с Гаврилиным, даже не выслушав его дорожного отчета. Шкет сразу сообразил, что добыл стоящую вещь. Он покрутил в руке сотенную бумажку, которую сунул ему сверх положенных Щеголь, и со злобой плюнул себе под ноги. Вот тогда он и решил, что мотнет на Черное море, не поедет искать новые иконы.

Тут Лузгин ему подвернулся, старый кореш по кличке Крыса, специалист по вырыванию дамских сумочек и сдергиванию меховых шапок. Еще Лузгин очень любил ювелирные вещи и, угрожая жертве, что порвет ухо, снимал дорогие серьги. Он считал, что это самый удобный товар – легко сбыть и легко спрятать. Попался он в ювелирной мастерской, куда принес отнятые сережки, и на целых пять лет они расстались со Шкетом.

Когда Дмитрий встретил Лузгина, то страшно ему обрадовался. Он решил Крысой заткнуть ту брешь, которая образуется, если он сам уедет на юг, к морю. Шкет замыслил вообще порвать со Щеголем, а поэтому взял у него деньги якобы на покупку икон, а на самом деле решил совсем скрыться с его глаз…

…Солнце сильно припекало, и Гаврилин решил перебраться под тент, где уже сидело несколько человек. Он выбрал себе местечко, перетащил портфель, потеснил какого-то полного дядьку, который с ворчанием передвинулся, давая возможность Гаврилину спрятаться от солнца.

– Откуда приехал такой бледный? – поинтересовался он.

– Из заключения, батя, – решил подшутить над ним Гаврилин и поразился загадочной метаморфозе. Добродушная улыбка сползла с лица мужчины, исчезла словоохотливость, и тот невольно отодвинулся от Шкета. Чтобы окончательно доконать соседа, Дмитрий добавил беспечно:

– За убийство сидел. Заделал одного лоха[39].

Такое отношение к себе Гаврилин и раньше замечал, еще в поезде, когда возвращался из заключения. Люди менялись на глазах – одни делались сухо вежливыми и спешили отделаться от его присутствия, другие просто не разговаривали с ним и настороженно следили. Правда, попадались такие, что не шарахались как от чумного, а проявляли сочувствие, давали кучу советов. Один мастер с угледобывающего комбайна, откуда-то из Караганды, настойчиво звал к себе в бригаду, обещал сделать человеком. Но в общем люди с недоверием относились к бывшим зекам, и их доверие надо было зарабатывать долго и упорно. Хватит ли у него терпения, Дмитрий не мог с уверенностью сказать, да он и не задумывался над этим в первые дни свободы. А потом всем завладел Щеголь.

Полный дядька вдруг вспомнил, что у него процедуры, и быстро исчез.

«Так-то лучше! – с удовлетворением подумал Шкет. – Еще бы тетку выжить – совсем было бы просторно».

Но тетку с большой сумкой, набитой фруктами, выжить оказалось не так-то просто. Едва мужчина поднялся, как она передвинулась на его место, нахально прижав Гаврилина так, что ему ничего не оставалось, как отодвинуться на старое место. «Вот ведьма! – проворчал Шкет, – Стибрить бы у тебя все бабки! Хотел бы я видеть, как ты тут бы отдыхала».

Солнце клонилось к западу, вытянув до нескончаемости тени от платанов. Гаврилин еще раз окунулся в море, оделся, подхватил свой портфель и пошел вверх по улице, поднимаясь по ступенькам и с интересом разглядывая город, о котором мечтал и был наслышан о нем от зеков в колонии. Ему все нравилось здесь, и он твердо решил пробыть тут месяц. Окунувшись в атмосферу праздности, ничегонеделания, резкого контраста после мотания по деревням в поисках икон, он все воспринимал как в полусне, как в сладкой и прекрасной мечте. Мимо проходили красивые, элегантные, привлекательные женщины, и Дмитрий невольно оглядывался на них, а они его не замечали. Шкету никогда не везло с женщинами, у него никогда не было красивой подруги, ему всегда доставались некрасивые и маленького роста, под стать ему самому.

Сверху, с уступа скалы, где прилепился в живописных зарослях небольшой ресторанчик, долетали звуки блюза, труба стонала и плакала. Она звала, и Гаврилин, поддаваясь очарованию музыки, пошел наверх, ожидая увидеть что-то необыкновенное, как весь сегодняшний день. Но все здесь оказалось просто и прозаично: десятка полтора столиков, накрытых белыми скатертями, официанты в белых костюмах с черной бабочкой и люди, пожалуй, самые обыкновенные, пришедшие сюда выпить по бокалу вина, послушать музыку, потанцевать и