Кен Фоллетт - Человек из Санкт-Петербурга Страница 3

Теперь Уолден не мог не задать вопроса, не дававшего ему покоя:

– Хорошо, но какая роль отводится во всем этом лично мне?

– Я хочу сделать вас главой английской делегации на этих переговорах, чтобы вы передали мне Россию готовой на союз с нами, как блюдо на золоченом подносе.

«Этот тип не может обходиться без мелодраматических оборотов!» – подумал Уолден.

– Значит, ваш план состоит в том, чтобы мы с Алексом подготовили англо-российский военный договор?

– Именно так.

Уолден мгновенно оценил, насколько сложная, но интересная и благородная миссия была ему только что предложена. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать волнения и не начать в возбуждении мерить комнату шагами.

Черчилль же не унимался:

– Вы лично знакомы с царем. Вы знаете Россию и свободно говорите по-русски. По линии жены вы для Орлова – дядя. Однажды вам уже удалось уговорить царя встать на сторону Англии, а не Германии, когда в девятьсот шестом году предотвратили ратификацию договора на Бьорко[4].

Черчилль сделал паузу.

– Должен признаться, – сказал он потом, – что вы не были у нас самой популярной кандидатурой на роль представителя Великобритании. Обстановка в Вестминстере сейчас такова…

– Да, догадываюсь, – перебил Уолден, не желавший вдаваться в подробности. – И все же что-то склонило чашу весов в мою пользу.

– Если быть кратким, вас выбрал сам царь. Кажется, вы – единственный англичанин, которому он хотя бы немного верит. И он прислал телеграмму своему кузену, его величеству королю Георгу Пятому с настоятельной просьбой, чтобы Орлов имел дело именно с вами.

Уолден легко мог себе представить недовольство в лагере радикалов, когда им объявили, что в их столь секретный план придется посвятить известного своей реакционностью старого пэра-консерватора.

– Как я догадываюсь, в вашей партии это многих повергло в ужас, – сказал он.

– Вовсе нет. В том, что касается вопросов внешней политики, наши взгляды не так уж разительно отличаются от ваших. А лично я всегда придерживался мнения, что разногласия по внутриполитическим проблемам не причина для того, чтобы ваш дипломатический талант не мог пригодиться правительству его величества.

«Вот и пошла в ход лесть, – отметил про себя Уолден. – Я им нужен позарез». Но вслух спросил:

– Каким образом предполагается сохранить все в тайне?

– Визит Орлова будет обставлен как частный. Если вы не против, Орлов станет вашим гостем на все время лондонского сезона. Вы представите его нашему светскому обществу. Если не ошибаюсь, ваша дочь должна дебютировать в свете?

Он посмотрел на Лидию.

– Вы совершенно правы, – ответила она.

– Стало быть, вы так или иначе будете выезжать достаточно часто. Орлов же, как всем известно, холостяк, и притом весьма завидный жених. А значит, по миру распространится слух, что он ищет себе в Англии жену. И кто знает, быть может, даже найдет, а?

– Превосходная идея! – Уолден внезапно ощутил, что начал получать от разговора удовольствие. Ему доводилось играть роль теневого дипломата при консервативных кабинетах Солсбери и Бальфура, но в последние восемь лет полностью отстранился от участия в международной политической деятельности. Теперь же у него появлялась возможность выйти на авансцену, и им овладела ностальгия по знакомому делу – захватывающему и поглощавшему всю твою энергию: по покрову тайны, по тонкому мастерству игрока, необходимому при переговорах, по столкновению индивидуальностей, по необходимости порой осторожно убеждать, а временами и откровенно угрожать. Он еще помнил, насколько непросто вести дела с русскими – партнерами капризными, упрямыми и самонадеянными. Но Алекс будет управляем. Когда Уолден женился на Лидии, на свадьбе присутствовал ее десятилетний племянник в матросском костюмчике. Позднее, обучаясь два года в Оксфорде, Алекс не раз гостил в Уолден-Холле во время каникул. Отец мальчика умер, и потому Уолден уделял ему куда больше внимания, чем любому другому юноше, и в знак признательности был вознагражден дружеским расположением со стороны наделенного живым умом молодого человека.

Более благоприятной почвы для начала переговоров невозможно себе представить.

«Думаю, мне будет сопутствовать удача, – подумал Уолден. – А это станет победой, настоящим триумфом!»

– Если я правильно понял, вы готовы взяться за эту миссию? – спросил Черчилль.

– Разумеется, – подтвердил Уолден.

Лидия встала.

– Нет-нет, не стоит беспокоиться, – сказала она мужчинам, тоже поднявшимся из кресел. – Я оставлю вас обсуждать политические дела без меня. Не желаете ли отужинать с нами, мистер Черчилль?

– Увы, но мне еще предстоит деловая встреча в Лондоне.

– Тогда, с вашего позволения, я откланяюсь. – И она пожала ему руку.

Затем она вышла из «Октагона» – восьмиугольного зала, где семья обычно пила чай, прошла через большой вестибюль, еще один холл поменьше и оказалась в цветочной комнате. В тот же момент один из подручных главного садовника – она не знала его имени – вошел через дверь из сада с огромной охапкой тюльпанов, розовых и желтых, приготовленных к обеденному столу. Одной из наиболее привлекательных черт Англии в целом и Уолден-Холла в частности она всегда считала изобилие цветов. Для нее каждый день срезали свежие букеты утром и вечером, причем даже зимой, когда растения приносили из парников.

Поскольку цветочная комната считалась как бы продолжением сада, рабочий приветствовал ее лишь легким прикосновением к кепке – он не должен был снимать ее перед хозяйкой, если только она не заговаривала с ним, – положил цветы на мраморный столик и удалился. Лидия села и с удовольствием вдохнула свежий, напитанный ароматами воздух. Эта комната как нельзя лучше подходила, чтобы успокоиться, а разговор о Петербурге ее расстроил. Она тоже запомнила Алексея Андреевича застенчивым маленьким мальчиком на своей свадьбе, но тот день остался в памяти и как самый несчастный в ее жизни.

«Как странно было сделать своим святилищем именно цветочную комнату», – подумала она. В этом доме имелись комнаты для любой цели: они даже завтракали, обедали и ужинали в разных столовых; были помещения для игры на бильярде и хранения оружия; в специально отведенных местах стирали и гладили белье, варили джемы, чистили серебро, вывешивали охотничьи трофеи, держали вино, приводили в порядок костюмы… Только ее собственная часть дома состояла из спальни, гардеробной и гостиной. И все равно, когда ей хотелось покоя, она всегда приходила сюда, чтобы посидеть на жестком стуле, глядя на грубую каменную раковину умывальника и чугунные ножки мраморного столика. Но, как она заметила, у ее мужа тоже было свое заветное место: если Стивена что-то выводило из равновесия, он шел в оружейную комнату и читал книги об охоте.

Итак, Алекс станет ее гостем на весь лондонский сезон. Они будут говорить о доме, о снеге, о балете, но и взрывах бомб тоже. И при виде Алекса она не сможет не вспомнить о другом молодом русском. О том, за кого так и не вышла замуж.

Она не виделась с этим мужчиной девятнадцать лет, и все равно, стоило им сегодня в разговоре упомянуть о Санкт-Петербурге, как в памяти все ожило снова и ее кожа покрылась мурашками под тончайшим шелком надетого к чаю платья. Ему было девятнадцать, как и ей самой. Вечно голодный студент с длинными черными волосами, с лицом волка и глазами спаниеля. Он был тощим, как доска. При совершенно белой коже его тело покрывали мягкие темные волоски, нежные, словно юношеский пушок. А руки… У него были умные, чувственные руки. И сейчас она вдруг покраснела, но не от мыслей о его теле, а о своем, до сих пор выдававшем ее чувства, напоминавшем о пережитом наслаждении, сводившем с ума от желания и стыда. «Я была греховна, – думала она, – но я греховной и осталась, потому что больше всего на свете хотела бы повторить это».

Лидия виновато вспомнила о муже. Она едва ли вообще когда-либо думала о нем, не чувствуя своей вины. Она не любила его, выходя замуж, но научилась любить сейчас. Он обладал стальной волей, но добрым сердцем, а ее просто боготворил. Впрочем, его обожание оставалось хотя и непрестанным, но сдержанным и неназойливым. В нем начисто отсутствовала та отчаянная страсть, которую она познала когда-то. Ей казалось, что он мог быть счастлив с ней только потому, что не догадывался, насколько дикой и безудержной может быть настоящая любовь.

«Но ведь и я больше не стремлюсь к такой любви, – убеждала она сама себя. – Я долго привыкала обходиться без нее, и с годами это становилось все легче. Так и должно быть – мне уже скоро сорок!»

Некоторые из ее подруг все еще подвергались искушениям, и кое-кто по-прежнему поддавался им. Разумеется, они никогда не рассказывали ей о своих интрижках, подспудно понимая, что она едва ли их одобрит. Но зато каждая охотно делилась сплетнями о других, и Лидия знала, что на некоторых вечеринках в загородных домах частенько зарождались… внебрачные отношения, скажем так. Однажды леди Джирард сказала Лидии снисходительным тоном опытной светской львицы, дающей совет молодой хозяйке дома: