Ян Флеминг - Квант милосердия Страница 3

Пришло время завтрака, а для него — новых надежд. Когда она укрепляла маленький столик на его коленях, ее волосы коснулись щеки Мастерса, и он почувствовал, будто дотронулся щекой до оголенного провода. Она помогла ему разобраться в обилии маленьких целлофановых пакетов, показала, как снять пластмассовую крышку ванночки с салатом, похвалила сладкое — большой кусок пирога. Короче, она так суетилась вокруг него, что Мастерс не мог припомнить ничего подобного, включая и те времена, когда он был ребенком и мать ухаживала за ним.

В конце рейса, обливаясь потом, он собрал всю свою храбрость и пригласил ее пообедать вместе. Он чуть не потерял сознание, когда она с готовностью согласилась. Через месяц она уволилась из "Империал эруэйз", и они поженились. Еще месяц спустя Мастерс получил вызов на Бермудские острова, и они отплыли из Англии.

Бонд сказал:

— Я опасаюсь худшего. Она вышла замуж, потому что его жизнь казалась ей изысканно-великосветской. Вероятно, у нее была идея фикс стать королевой званых чаепитий в правительственной резиденции. Я подозреваю, что Мастерс в конце концов был вынужден убить ее.

— Нет, — мягко возразил губернатор. — Но осмелюсь сказать, что вы абсолютно правы насчет причин ее замужества. Добавлю сюда еще усталость от однообразия и опасность полетов. Возможно, она действительно думала преуспеть в своих грезах, но должен признаться, что, когда молодожены прибыли и поселились в предместье Гамильтона, на всех нас произвела приятное впечатление ее жизнерадостность, хорошенькое личико и то, как она старалась понравиться каждому. Конечно, и Мастерс изменился. Жизнь стала для него сказкой. Теперь, когда прошло столько лет, довольно жалкими кажутся его потуги облагородить свою внешность, выглядеть достойным ее. Он стал заботиться об одежде, смазывал волосы каким-то ужасным бриолином и даже отрастил усы, как у военного. Наверное, ей казалось это аристократичным. После окончания работы он летел прямиком домой. А на службе не давал никому прохода со своей Родой — Рода здесь, Рода там, и когда, вы думаете, леди Берфорд (это была жена губернатора) пригласит Роду на завтрак?

Но он работал не разгибая спины, и все любили молодую пару. Все шло у них прекрасно в течение полугода или около того. А потом — сейчас я могу только гадать о причине — случайная размолвка подобно капле кислоты начала разъедать счастье и согласие в их маленьком бунгало. Вы понимаете, о чем я говорю, — нечто вроде этого: почему жена секретаря никогда не приглашает меня с собой по магазинам? Когда мы опять сможем пригласить гостей на коктейль? Я ужасно скучаю дома целыми днями. Когда наконец ты получишь повышение? Ты же знаешь, что мы не можем позволить себе ребенка. Сегодня ты должен вернуться к обеду. Мне совершенно нельзя нервничать. Ты-то на славу проводишь время, у тебя все в порядке… И так далее в том же духе. И конечно, всю ее нежность и заботливость как рукой сняло. Теперь Мастерс перед уходом на службу сам подавал завтрак в постель бывшей стюардессе, правда, я не сомневаюсь, что делал он это с наслаждением. Теперь Мастерс, возвращаясь вечером с работы, сам наводил порядок в доме, прибирая разбросанные повсюду конфетные обертки и пепел. Сам он бросил курить и отказывался даже изредка выпивать в компании, дабы иметь возможность покупать Роде новые наряды, чтобы она чувствовала себя не хуже других жен.

Кое-что об их отношениях стало известно в секретариате, по крайней мере мне, хорошо знавшему Мастерса. Озабоченный хмурый вид, частые странные телефонные звонки в служебное время, самовольные уходы за десять минут до конца работы, чтобы успеть проводить Роду в кино, и, естественно, часто повторяющиеся полушутливые вопросы, заданные как бы невзначай: "Чем занимаются другие жены в течение дня? Не считают ли они, что здесь немножко жарко? Не кажется ли вам, что женщин (он всегда добавлял при этом: "Благослови их Господь") легче расстроить, чем мужчин…"

Беда, или по крайней мере большая ее часть, состояла в том, что Мастерс совсем потерял голову. Рода была для него всем. Если она несчастна или волнуется, значит, виноват только он один. В отчаянии он повсюду искал ей занятия, способные заинтересовать ее и развлечь, пока наконец он, а вернее, она не остановилась на гольфе. Надо заметить, что гольф на Бермудских островах — очень серьезная вещь. Там есть несколько великолепных гольф-клубов, включая знаменитый "Центральноокеанский", где играет весь высший свет, а после игр все собираются в клубе поболтать и выпить. Наконец она получила то, к чему стремилась, — приятное времяпрепровождение и избранное общество. Один бог знает, как Мастерсу удалось наскрести достаточно денег, чтобы заплатить вступительный взнос, за уроки и за все остальное, но он заплатил, и это был день его торжества.

Рода стала целыми днями пропадать в "Центральноокеанском". Она прилежно тренировалась, осилила все премудрости гольфа, участвовала в небольших соревнованиях и ежемесячных турнирах и через полгода не только освоила респектабельную игру, но и стала общей любимицей мужской половины клуба. Меня это не удивило. Я помню, как видел ее там несколько раз. Очаровательная загорелая фигурка в коротеньких шортах с белым козырьком на лбу на фоне зеленого газона; элегантные движения, подчеркивающие ее стройность, и должен признаться вам, — глаза губернатора оживились, — более прекрасного создания я никогда больше не видел на поле гольф-клуба. Само собой разумеется, что вскоре случилось то, что должно было случиться. Шло соревнование смешанных пар. Ее партнером был старший сын Таттерсолла — их семья главенствовала среди коммерсантов Гамильтона и в определенном смысле принадлежала к правящему слою бермудского общества. Юный шалопай был чертовски хорош собой. Прекрасный пловец и неважный игрок в гольф, с быстроходным катером и открытой "МГ"[5] — вы знаете этот тип молодых бездельников. Гоняют на автомобилях, или катаются на яхтах, или веселятся в ночном клубе с девицами, а если те недостаточно быстро ложатся в постель, то лишаются всех этих удовольствий.

После упорной борьбы в финале Рода и Таттерсолл выиграли. Филип Мастерс был среди ликующей толпы именитых гольфсменов, провожавшей победителей до дома. В тот день он веселился в последний раз, потом способность радоваться пропала у него надолго, быть может, на всю жизнь. Почти сразу же она стала любовницей Таттерсолла, а перешагнув черту, она уже не останавливалась и неслась вперед сломя голову. Поверьте мне, мистер Бонд, — губернатор сжал кулак и осторожно опустил его на край столика, — это было отвратительное зрелище. Она не сделала ни малейшей попытки смягчить удар, как-то попытаться скрыть происходящее. Она просто взяла молодого Таттерсолла и отхлестала им Мастерса по лицу. Она могла вернуться домой в любой час ночи; под предлогом, что якобы спать вместе слишком жарко, она выселила мужа в отдельную комнату. Если она когда-то и прибиралась по дому или готовила еду, то лишь затем, чтобы сохранить видимость приличия. Понятно, что через месяц все стало известно, а бедный Мастерс был украшен парой таких огромных рогов, каких еще не видывали в колонии. Наконец вмешалась леди Берфорд и побеседовала с Родой Мастерс — предупредила ее, что она разрушает карьеру мужа и так далее. Но беда заключалась в том, что при этом леди Берфорд, находя Мастерса занудой и пережив в собственной молодости пару приключений (а она по-прежнему оставалась красивой женщиной), отнеслась к Роде чересчур снисходительно.

Конечно, и сам Мастерс (он рассказал мне об этом позже) применил весь обычный в таких случаях арсенал: просьбы и увещевания, яростные приступы гнева и ожесточенные ссоры, рукоприкладство (он признался мне, что чуть не задушил ее однажды ночью), а под конец — ледяное презрение и угрюмое, замкнутое страдание.

Губернатор помолчал, потом сказал:

— Я не знаю, доводилось ли вам наблюдать когда-нибудь, мистер Бонд, как человеку разбивают сердце, разбивают медленно и жестоко. Так вот, именно это происходило с Филипом Мастерсом, и это было печальное зрелище. Когда он приехал на Бермуды, на его лице был написан рай, через год оно выражало ад. Конечно, я делал все, что было в моих силах. Все мы старались помочь ему, каждый по-своему, хотя, честно говоря, после того, что случилось в "Центральноокеанском", для него оставался лишь один реальный выход — попробовать помириться с женой. Но Мастерс напоминал раненую собаку. Он забился в свой уголок и огрызался на каждого, кто подходил слишком близко.

Я из кожи лез, пытаясь смягчить его горе, даже написал ему пару писем. Позже он признался мне, что разорвал их, не читая. Однажды мы собрались на мальчишник в моем бунгало и пригласили его. Мы хотели напоить его, чтобы он забылся. И он напился. Затем мы услышали грохот в ванной — Мастерс попытался вскрыть вены моей бритвой. Это переполнило чашу нашего терпения. Меня выбрали делегатом — пойти и рассказать все губернатору. Он, конечно, был уже в курсе, но надеялся, что обойдется без его вмешательства. Теперь вопрос стоял об отставке Мастерса — свою работу он послал к чертям, жена замешана в публичном скандале. Он стал конченой личностью. Что мы могли поделать? Но губернатор был прекрасным человеком. Поскольку дело перешло в его руки, он решил использовать последний шанс, чтобы предотвратить почти неминуемый рапорт в Уайт-холл, который бы окончательно раздавил то, что оставалось от Мастерса. Сама судьба помогла ему. На следующий день после моего разговора с губернатором пришло официальное сообщение Министерства колоний о том, что в Вашингтоне состоится совещание по подготовке соглашения о прибрежном рыболовстве и что правительства Багамских и Бермудских островов должны послать туда своих представителей. Губернатор вызвал Мастерса, принял его как добрый дядюшка, сообщил о командировке в Вашингтон, посоветовал решить свои семейные дела в ближайшие пол-года и распрощался с ним. Через неделю Мастерс улетел в Вашингтон и просидел там, обсуждая рыболовные дола, пять месяцев. Мы все вздохнули с облегчением. Что касается Роды Мастерс, то каждый из нас старался избегать ее и выказывать ей презрение, пользуясь любой возможностью.