Анджей Збых - Провал Страница 3

Филипп был способным сотрудником, его опыт подпольной работы помог Клосу создать глубоко законспирированную сеть в тылу противника, которую нелегко раскрыть и тем более уничтожить.

Правда, нельзя было сбросить со счётов и обычную случайность. Клос уже давно работал в разведке и не мог позволить себе с пренебрежением относиться к случайностям, а потому старался предусмотреть и их.

Отогнав недобрые мысли, он нажал на звонок под эмалированной табличкой дантиста. Кто-то из пациентов, сидевших в приёмной зубоврачебного кабинета, открыл ему дверь и сразу же отошёл, увидев немецкого офицера.

— Спасибо, — произнёс Клос по-немецки и сел на свободный стул.

Мужчина с перевязанной полотенцем щекой отодвинулся, хотя места и без того было достаточно. В приёмной находилось не более десяти пациентов.

«Филипп, видимо, неплохой дантист. Где он научился этому ремеслу? — подумал Клос. — Ведь половину довоенной жизни он провёл в тюрьмах за коммунистическую деятельность».

Люди, ожидавшие приёма врача, сидели молча. Присутствие офицера в немецком мундире сковывало их.

«С каким удовольствием сбросил бы я этот ненавистный мундир! — подумал Клос. — Поговорил бы с этими людьми, послушал их забавные анекдоты о фюрере, узнал бы их мысли, услышал бы об успехах союзников на Восточном и Западном фронтах». И неважно, что эти сведения могли быть немного преувеличены и слишком оптимистичны. Главное не в точности этих сведений, а в том, что он, Клос, мог откровенно, не таясь, поговорить со своими соотечественниками, которые, как и он, ненавидели оккупантов. В их скрытых взглядах и в молчании Клос чувствовал невидимую стену между собой и этими людьми, измученными нелёгкой жизнью в оккупации. Он прекрасно понимал, что эта ненависть к немецким захватчикам останется до конца войны. А он ещё должен носить этот проклятый мундир, чувствовать себя в одиночестве, быть оторванным от родной среды, терпеть суровые взгляды соотечественников, которые видят в нём только офицера вражеской армии.

— Кто следующий? — спросил мужчина в белом халате и тут только заметил немецкого офицера.

— Пожалуйста, господин офицер, пожалуйста, — по-немецки сказал он, приглашая в кабинет обер-лейтенанта Клоса и беспомощно разводя при этом руками, как бы говоря ожидавшим пациентам: «Сами видите, иначе не могу».

— С удовольствием бы пробуравил ему зубки без бормашины, — проговорил мужчина с перевязанной щекой, когда за офицером закрылась дверь.

4

Приглашение Бруннера на покер было только предлогом. После нескольких выпитых бутылок коньяка ни у одного из немецких офицеров, находившихся в салоне Ирмины Кобас, не возникло особого желания садиться за карты.

Пани Кобас не скрывала, что выпитые бутылки— это только вступление к настоящему веселью, которое скоро начнётся.

Она порхала среди молодых офицеров, лучезарно улыбаясь и кокетничая. Её вечернее платье было глубоко декольтировано, однако не так вызывающе, чтобы кто-то из офицеров мог подумать, что пани Ирмина перешла дозволенные границы приличия. «Я женщина несколько легкомысленная, но весьма порядочная», — как бы стремилась подчеркнуть она.

Оберштурмбанфюрер Гейбель с минуту присматривался к Ирмине. В какой-то мере она интересовала его как женщина, но связывали их чисто меркантильные интересы. Правда, интересы не слишком легальные, однако не такие, чтобы могли скомпрометировать шефа местного отделения гестапо.

Инструкция тайной политической полиции не запрещала офицерам поддерживать контакты с поляками, а иногда даже способствовала этому в целях оказания взаимных услуг… Боже сохрани! Гейбель был опытным офицером полиции и не позволил бы себя поймать на компрометирующих его связях. А если благодаря посредничеству пани Кобас кто-то и вырвался из сырых подвалов здания сельскохозяйственной школы, где вот уже около трех лет размещается местное отделение гестапо, то, вероятно, эти люди не были особо опасными противниками рейха.

Гейбель усмехнулся, посмотрев на разрумянившуюся, разгорячённую от выпитого вина Ирмину Кобас, которая в это время включила музыку.

Послышались звуки танго. С обвораживающей улыбкой Ирмина обращалась к молодых офицерам, сердито покрикивала на неуклюжую служанку, которая разносила дымящийся бигос [2].

Глядя на стены, обвешанные картинами, Гейбель удивился: в квартире этой обаятельной женщины настоящие произведения искусства висят рядом с мещанскими, невыразительными картинами. Тонкий профиль девушки в позолоченной раме — работа какого-то мастера девятнадцатого века (Гейбель так разомлел от выпитого коньяка, что не желал встать, чтобы прочитать имя художника), а рядом с этим шедевром — низкопробная картина: печальный гураль на фоне гор в Закопане или Кринице.

— Пустые бокалы?! — воскликнула пани Кобас. — Сейчас, господа офицеры, мы наполним их! — Она направилась к буфету за бутылками, а Гейбель подумал, что Ирмина, хотя она своё тридцатилетие отметила задолго до войны, выглядит ещё по-девичьи молодо и очень… очень…

— Не могли бы мы найти более укромное местечко? — обратился Гейбель к Ирмине, с пренебрежением посмотрев на молодых лейтенантов, которые начали петь какую-то заунывную песню, и поняв, что вскоре эти офицеры повалятся под стол, а те, что потрезвее, пойдут по улицам города в надежде встретить более интересное дамское общество.

Пани Ирмина согласно улыбнулась. Гейбель встал, взял её под руку, и они вышли из салона.

В небольшой комнате, где они сели на диван, стояли на комоде часы в стиле «рококо». Гейбель дёрнул за свисавший шнурок и с интересом прислушался к мелодичному бою часов.

— Восхищаюсь вашим вкусом, пани Ирмина. Видимо, эти часики дорого вам обошлись?

— Нет, это семейная реликвия, — ответила она.

— В таком случае, у ваших родных был хороший вкус… Если бы вы, дорогая Ирмина, располагали ещё какой-нибудь подобной вещицей… — Проговорил он, уверенный, что Ирмина Кобас всё сделает для него.

Дружба с шефом гестапо позволяла пани Кобас иметь значительно больше таких «семейных реликвий», чем могла вместить её пятикомнатная, по-мещански обставленная квартира.

— Итак, — продолжил Гейбель, — вернёмся к нашим общим интересам…

— Сколько? — спросила пани Ирмина, прищуривая глаз.

— Я проверил. Это богатые люди.

— Война разорила даже богатых… Так сколько же?

— Вам, дорогая Ирмина, известна цена таких услуг, — сказал Гейбель. — Впрочем, общественное положение её мужа… Словом, так: десять тысяч злотых и двести долларов… Люблю круглые суммы.

— Большинство мужей, а мужчин я хорошо знаю, — усмехнулась пани Кобас, — не дали бы за такую жену и ломаного гроша. А граф желает заплатить за неё, но у него нет такой большой суммы. Он просто разорится… Между тем вам, господин оберштурмбанфюрер, как и мне, хорошо известно, что жена его невиновна и для Германии не представляет никакой опасности.

— Это не совсем так. Невиновных людей не задерживают на словацко-венгерской границе.

— Она только хотела повидать своих интернированных родственников в Венгрии…

— Вы же знаете, дорогая пани Ирмина, что любая услуга стоит денег, — сказал Гейбель со вздохом. Его забавлял этот торг.

— Всё это так. Но я только посредник. Граф действительно не может заплатить такую большую сумму. Согласитесь хотя бы ради меня на восемь тысяч злотых и сто долларов. Поверьте, я сама никакой выгоды тут не буду иметь. Просто хочу помочь отчаявшемуся человеку, который так любит свою жену. Аристократия может вам пригодиться, она ещё не утратила своего влияния.

— Хорошо, я не стану торговаться из-за злотых, — проговорил Гейбель, — пусть будет восемь тысяч и сто пятьдесят долларов.

— Какой вы, господин оберштурмбанфюрер, неуступчивый, — сказала Ирмина. Она подошла к секретеру, открыла шкатулку, подала Гейбелю пакет с деньгами.

— Считать не буду, я верю вам, пани Ирмина, — сказал гестаповец, принимая пакет из её рук. — Графиня будет освобождена из-под ареста на этой же неделе, но, поверьте, я делаю это только ради вас, дорогая Ирмина.

— Постараюсь, господин оберштурмбанфюрер, раздобыть для вас каминные часы в стиле «рококо», — улыбнулась пани Кобас. — Теперь, как никогда, можно купить настоящее произведение искусства за меру картошки.

— А я для вас, дорогая Ирмина, приготовлю флакончик парижских духов. — Гестаповец крепко пожал и поцеловал ей руку.

В этот момент вошёл Бруннер.

«Этот болван никогда не научиться приличным манерам, — подумал Гейбель. — Мог бы и постучать».

— Где же ваш приятель Клос? — спросила пани Кобас без тени замешательства. — Вы обещали его пригласить на сегодняшний вечер!

— Мне кажется, пани Ирмина, Бруннер хочет испортить нам вечер служебными делами, — проговорил Гейбель.