Две операции майора Климова - Огнев Владимир Федорович Страница 30

— Вон оно как... — разочарованно буркнул Митин и поднялся. — Разомнусь немного да сухостоя еще принесу.

Березкин задумался. Смоленщина встретила его обескураживающим известием — деревни Ольховой там не оказалось. Разобрались: во времена модных когда-то административных перестроек местность эта отошла к соседней области. Березкин снова отправился в путь и снова не нашел Ольховую. Да, действительно, была до войны такая деревня, говорили ему, но в тысяча девятьсот сорок третьем году выжгли ее немцы дотла. Восстанавливать деревушку после изгнания фашистских захватчиков не стали — уж в очень неудобном месте стояла. Никаких архивов, конечно, не сохранилось. А жители... ищи их теперь, тех, кто уцелел в огненные сороковые годы. Немногие остались в живых, и куда раскидали их тяжкие дороги войны... Николай заколесил по окрестным деревням, разыскивая бывших ольховчан. Митин, которому было поручено помочь командированному товарищу, пошел иным путем. Сегодня они впервые поехали вместе.

Появился Анатолий Митин бесшумно, будто по воздуху приплыл. Сразу видно — охотник, и охотник бывалый. Присел рядом. Выхватив из огня головешку, прикурил, жмуря смешливые глаза.

— Все мыслишь? — поддел Березкина, явно в отместку за «пароходную» историю. — Вообще-то есть о чем. Я сегодня не успел тебе рассказать, а картина вырисовывается любопытная. Пей чай и слушай.

Война долго обходила Ольховую стороной — немцы в этакую глухомань не заглядывали. Только в райцентре, в сорока километрах, разместились небольшой гарнизон да комендатура. Надо сказать, что и партизаны в этих местах тогда почти себя не проявляли. И вдруг в декабре сорок второго года нагрянула в район эсэсовская команда. Странная это была операция, не похожая на обычную карательную. В райцентре эсэсовцы сожгли все бывшие советские учреждения, все архивы. Потом двинулись к Ольховой и буквально стерли ее с лица земли: жителей расстреляли, все постройки сожгли. Почему Ольховую? И район не партизанский, и важные коммуникации далеко...

— Ну, какие выводы, Николай Иванович? — Митин подбросил в костер несколько сухих веток, подумав, зачерпнул еще кружку «чаю».

— Похоже, что «операция» имела какое-то особое назначение, — после паузы заговорил Березкин. — Думаешь, обеспечивали прикрытие агенту?

— А что? Очень может быть, — капитан выплеснул остатки кипятка, поднялся. — Ну, а второй вывод?

— Второй? Какой же еще?

— Кончай носки сушить. «Беларусь» на дороге. Сейчас поедем.

— Ну и слух у тебя, — удивился Николай, только теперь уловив отдаленное стрекотание мотора, а затем и разглядев за кустами слабые отблески светящихся в ночи фар.

На станцию Лосиная Николай Березкин приехал поздним вечером. Над поселком только что прошла гроза. Остатки растрепанных фиолетово-черных туч еще пытались цепляться за верхушки пристанционных деревьев. Желтые блики от раскачиваемых ветром фонарей метались по перрону. Крупные капли со звоном падали с листьев в желтые лужи.

Чертыхаясь про себя, Березкин пробирался незнакомой дорогой к центру поселка. Ноги скользили, в туфли заливалась вода. Акробатическим прыжком преодолев последнюю водную преграду, Николай оказался, наконец, на крыльце дома приезжих, принялся усердно счищать грязь с туфель и брюк.

...В поселке Лосином Березкину, наконец, повезло. Климов, конечно, отругал бы его за такое определение ситуации, начальник отдела не признавал терминов «везение» или «невезение». Он нередко повторял: если ты избрал верный путь, если методично и последовательно исследуешь определенные обстоятельства — рано или поздно успех придет.

И тем не менее...

В доме приезжих, переодевшись и гоняя чаи с его хозяйкой, симпатичной бойкой старушкой Анной Дмитриевной, Николай завел неторопливый разговор о прошлом, о войне, об Ольховой и судьбе ее жителей. Анна Дмитриевна вздыхала, вытирая набегавшие при горьких воспоминаниях слезы. И вдруг сказала:

— В Совете тебе, милый, мало чего рассказать смогут. Там народ молодой, откуда им знать. А ты бы, милый, к Ивану Петровичу наведался. Он, почитай, до самой войны в Ольховке учительствовал. Уж кто-кто, а он всех знать должен. Я тебя с утра пораньше и провожу, и познакомлю...

И вот уже третий час сидит Березкин в маленьком, тонущем в зелени сада домике, притулившемся на окраине поселка, на обрывистом речном берегу. Хозяин дома, Иван Петрович Трофимов, сухонький, щуплый на вид старичок, далеко отставляя от выцветших с красноватыми веками глаз старые, тронутые желтизной фотографии, рассказывает... Говорит он об истории Ольховской школы, о судьбах ее воспитанников. Двадцать три года учительствовал в Ольховой Иван Петрович, сотни парней и девчат прошли через его руки и сердце, учились у него математике, учились жизни.

— Вот выпуск тысяча девятьсот тридцать восьмого года, — Иван Петрович выкладывает на стол очередную фотографию. — Дима Воронцов — во втором ряду, третий слева. Это — я, рядом — директор школы, Николай Михайлович Серебрянко. Выпускники: Сережа Мартынов, Оля Иващенко, Коля Михеев, Федя Сырмолотов, Томочка Озерова...

Фамилии ровным столбиком ложатся в блокнот Березкина. Потом Иван Петрович рассказывает все, что помнит о своих учениках.

Чуть слышно работает мотор портативного магнитофона, скользит с катушки на катушку тонкая ферромагнитная лента.

— А это выпуск тысяча девятьсот тридцать девятого года. Учителя, как видите, те же. Ученики: Балахонова Света, Павлик Михеев, Петя, тоже Михеев, двоюродный брат Павлика, а это... Дай бог памяти, этот мальчик у меня всего два года... Да, это Герасимов, Илюша Герасимов...

Воспоминания захватывают старого учителя. Оживает в улыбке его лицо, кажется, и голос звучит тверже, и морщинки разглаживаются...

— Иван Петрович, вы могли бы дать мне эти фотографии? На некоторое время, разумеется.

— На некоторое?.. Ну, если это нужно... Однако, товарищ старший лейтенант... Я не ошибаюсь, так вас нужно называть? Вы понимаете, мне семьдесят пять лет, мое время ограничено. Вы молоды, годы для вас пока ничего не значат. А я отдаю вам свою молодость. Постарайтесь вернуть ее мне, пока я жив. Вернуть побыстрее...

Из медицинского научно-исследовательского института иностранные журналисты возвращались в приподнятом настроении: даже одна эта встреча с ведущими врачами экспериментальной хирургической клиники оправдывала остановку в Долинске. Сенсационные материалы, уникальные фотографии...

Обед в ресторане гостиницы прошел оживленно, весело. Самые нетерпеливые сразу после обеда ринулись заказывать международные разговоры по телефону с редакциями своих газет. Конечно же, в их числе были и Роберт Фоклендер, и Эдуард Ридль.

Продиктовав по телефону свои корреспонденции, они вдвоем отправились в город. Прямые, чистые, по курортному зеленые улицы Долинска располагали к прогулке. Журналисты заговаривали с прохожими, приятно улыбались, то и дело щелкали затворами фотоаппаратов. Часто останавливались, рассматривая вывески, афиши, пытаясь прочитать объявления.

Остановились они и у одного из подъездов большого девятиэтажного дома, расположенного на тихой малолюдной улице, затененной развесистыми кленами. Подъезд был ничем не примечателен, но на стене висела табличка, извещавшая, что в нем установлен телефон-автомат. Фоклендер вошел в подъезд, у Ридля же, как на грех, распустился узел на шнурке полуботинка, и он «застрял» в дверях, завязывая непослушную шелковую тесьму.

...Несколько секунд...

В полутьме подъезда респектабельный мистер Фоклендер вдруг полез под лестницу, торопливо извлек из-за батареи центрального отопления подвешенный на тонкой проволочке сверток. Размером всего-то со спичечный коробок сверточек моментально исчез в кармане «корреспондента».

...Несколько секунд...

— Что случилось, Эдди? — появляясь в дверном проеме, громко спросил Фоклендер.

— Черт бы побрал эти шнурки. Сегодня же заменю.

Журналисты посторонились, пропуская в подъезд женщину с авоськой в руках.