Эрик Эмблер - Эпитафия шпиону. Причина для тревоги Страница 31

Разговоры между узниками были запрещены, и за выполнением этого установления следили так сурово, что правило «смотри в землю» действовало не только в отношениях между узником и надсмотрщиком, но также узником и узником. Стоило посмотреть на другого узника, как тебя могли обвинить в том, что ты замыслил обратиться к нему. В результате даже соседа своего узнавали не столько по лицу, сколько по положению плеч и форме ступни. Так что я испытал настоящее потрясение, заметив в свою последнюю ночь в лагере, когда нас гнали в барак, что кто-то рядом старается поймать мой взгляд. Это был широкоплечий, с серым лицом мужчина лет сорока. Появился он здесь всего полгода назад, и по тому, как его часто и изощренно били, я подумал, что это коммунист. Рядом с нами шагал надзиратель, и, честно говоря, я испугался как бы это не дало повода задержать меня здесь. Поэтому как можно быстрее залез под одеяло и затих.

Узникам часто снились кошмары. Иногда они просто бормотали что-то во сне, иногда вскрикивали, выли. В таких случаях надзиратель брал ведро воды и выливал его на голову бедняге. Я и вообще-то спал в лагере плохо, а в ту ночь и вовсе не сомкнул глаз, все думал о том, что завтра меня здесь уже не будет. Так я бодрствовал в темноте часа два, когда сосед что-то пробормотал во сне. Подошел надзиратель, посмотрел, но бормотание прекратилось. После того как надзиратель удалился, оно возобновилось, но на сей раз чуть громче, и я сумел разобрать слова. Он спрашивал, сплю ли я.

Я негромко откашлялся, беспокойно перевернулся на другой бок и вздохнул, давая понять, что нет, не сплю. Тогда он опять забормотал, и я услышал, что он диктует мне какой-то адрес в Праге, куда надо пойти. Едва он договорил, как вновь появился надзиратель, на сей раз явно что-то заподозривший. Тогда мужчина внезапно повернулся и дико замахал руками, взывая о помощи. Надзиратель пнул его в бок и, когда тот якобы проснулся, пригрозил облить из ведра, если не утихнет. Больше он ко мне не обращался. А на следующий день мне вручили бумагу об освобождении и посадили на поезд, направляющийся в Бельгию.

Не буду даже пытаться передать, что это такое — снова ощутить себя на свободе. Поначалу мне было не по себе. Из ноздрей все никак не мог выветриться запах лагеря, засыпал я в самое разное время дня, и мне снилось, что я снова там. Месяц-другой я провел в Париже, стараясь пописывать для газет, но слабое знание языка делало это занятие почти безнадежным. Для начала надо было заплатить за перевод, а это стоило денег. Тогда я решил перебраться в Прагу. В тот момент я вовсе не собирался идти по указанному мне адресу. По правде говоря, я почти забыл обо всей этой истории. Но потом нечто услышанное от одного соотечественника, с которым я встретился в Праге, заставило меня выяснить, что к чему. Оказалось, это адрес штаб-квартиры подпольной немецкой организации по пропаганде коммунистических идей.

До этого он смотрел в окно. Теперь повернулся ко мне.

— Удивительное дело, — продолжал он, — ты живешь годами, веря во что-то, и даже не даешь себе труда изучить относящиеся к делу факты. В моем случае почти так и было. Ощущение такое, словно я жил в полумраке, уверенный, однако, что знаю цвет стен и ковра в комнате. А потом кто-то включил свет, и я убедился, что цвет-то совсем другой и даже насчет формы комнаты я заблуждался. Я всегда презирал коммунизм. Написал десятки статей, отвергающих это учение, называл Маркса и Энгельса оторванными от жизни теоретиками, а Ленина бандитом с проблесками гения. Диалектический материализм, повторял я, это дешевка, пустышка на потребу прыщавым юнцам и интеллектуалам-недоучкам. Словом, всячески издевался и иронизировал. Считал себя очень умным, а суждения свои взвешенными. Но самое удивительное заключается в том, что никогда не читал Маркса и Энгельса. У меня была так называемая культурная подготовка образованного европейца, я пребывал в атмосфере боннского неоплатонизма и даже не задумывался о том, что ничто не пахнет так дурно, как мертвые философские системы. Я был человеком девятнадцатого века.

Поначалу я вел себя очень осторожно. Опасался, что пережитое слишком сильно подействовало на мой ум и предрассудки подавляют способность к критическому мышлению. Да, я оглядывался, но не отступал. В Праге я познакомился с одним немцем, таким же, как и я, социал-демократом. Мы вместе прочитали «Анти-Дюринга» и пришли в такое волнение, что проговорили всю ночь. Но самое поразительное, что это чтение убило во мне горечь. Я начал понимать людей, своих собратьев по человечеству, улавливать контуры истории с дотоле неведомой ясностью. Я читал запоем, и чем дальше, тем отчетливее открывалась мне трагедия человека, его заблуждения и его гений, его предназначение и дорога, к нему ведущая.

Через некоторое время я стал выполнять партийные поручения. Главным было доносить об истинном положении дел в Германии. Мы изготавливали газету, под каким названием — не важно, и тайком, в малом количестве экземпляров переправляли ее через границу. Она печаталась на очень тонкой индийской бумаге, и каждый экземпляр сворачивался в несколько слоев, так чтобы уместиться в ладони. Для контрабанды использовалось множество способов, порой весьма хитроумных. Бывало, экземпляры газеты помещались в жиронепроницаемые мешки, а те — в буксы железнодорожных составов, курсировавших между Берлином и Прагой. В Берлине их забирал железнодорожник, проверявший исправность колес, но какое-то время спустя его схватило гестапо, и пришлось придумывать кое-что иное. Потом кому-то пришла в голову мысль заполучить чешский паспорт и под видом коммивояжера перевозить газеты вместе с образцами товаров. Я вызвался быть курьером, и, хоть и не без труда, у нас все получилось.

В тот год я пересекал чешско-немецкую границу более тридцати раз. Особенного риска в том не было. Существовали только две опасности. Первая — что тебя узнают и разоблачат. Вторая — что человек, забирающий газеты для последующего распространения, попадет под подозрение. Так оно и получилось. Сразу его не стали забирать, установили наблюдение. Обычно мы встречались в зале ожидания одного провинциального вокзальчика и потом вместе садились в поезд. Выходя, я оставлял мешок с газетами на багажной полке, а он потом его забирал. Однажды поезд, уже тронувшись, остановился, и в вагон прямо с железнодорожного полотна вошла группа эсэсовцев. Не зная в точности, по нашу они душу или нет, мы разошлись по разным купе и каждый замер на своем месте. Я слышал, как его забирают, и ждал своей очереди. Но эсэсовцы просто проверили мой паспорт и прошли в хвост поезда. Лишь почти доехав на следующий день до Праги, я обнаружил слежку. К счастью, мне хватило ума воздержаться от посещения штаб-квартиры. То есть к счастью для моих друзей. Я же был не столь удачлив. Когда выяснилось, что я не приведу их к тем, кто им нужен, эсэсовцы решили, что самое лучшее — забрать меня в Германию, а там уж использовать свои способы для получения информации. Понимаете ли, наша газета начала досаждать властям, а иначе, как через меня, до людей, стоящих за ней, добраться было невозможно. Немецкий филиал организации занимался исключительно распространением. Им была нужна голова. Надо было уходить. Более того, надо было уезжать из Чехословакии, потому что немцы известили чешскую полицию о том, что на самом деле я являюсь немцем, разыскиваемым в Германии по подозрению в краже, а паспорт на имя Поля Чиссара был получен мошенническим путем.

В Швейцарии меня пытались похитить. Я остановился в гостинице на берегу Констанцского озера, где подружился с двумя людьми, приехавшими сюда, по их словам, порыбачить на отдыхе. Однажды они пригласили меня с собой. Заняться мне было нечем, и я согласился. В последний момент, по чистой случайности, я узнал, что они не швейцарцы, а немцы, нанявшие лодку на немецкой стороне озера. После этого я сразу же уехал в Цюрих, понимая, что они пойдут по следу, но похитить меня так далеко от границы не решатся.

В Цюрихе я надолго не задержался. Однажды утром я получил из Праги письмо, в котором говорилось, что гестапо каким-то образом узнало мою настоящую фамилию — Шимлер. Разумеется, им и раньше было известно, что Поль Чиссар никакой не чех, а немецкий марксист; но теперь, когда раскрылось мое настоящее имя, не было никакой нужды похищать меня, чтобы переправить в Германию. Я стал человеком, находящимся в бегах. Дважды они почти настигли меня. Швейцария кишела агентами гестапо. Я решил перебраться во Францию. Люди из Праги направили меня к Кохе. Он — один из них.

Кохе оказался поразительным человеком. Я явился к нему без гроша в кармане, он меня одел, приютил, и вот уж сколько времени я живу здесь бесплатно. Но сколько же можно бегать? Денег у меня нет, и Кохе не может дать мне взаймы, потому их нет и у него. Пансионат принадлежит его жене, и единственное, что он может сделать, — уговорить ее позволить мне оставаться тут. Я вызывался поработать, но она и слышать не хочет об этом. Она ревнует его, и ей нравится им командовать. Надо уезжать. Здесь становится опасно. Несколько недель назад стало известно, что во Францию заслан агент гестапо. Удивительно, как эта публика умеет все вынюхивать. Ну а когда за тобой гоняются, развивается особое чутье. Опасность начинаешь кожей чувствовать. Мне удалось изрядно изменить внешность, но, по-моему, меня вычислили. Да и я вроде заметил посланного из Германии агента. Впрочем, он ничего не будет предпринимать, пока не убедится во всем окончательно. Единственный мой шанс заключается в том, чтобы обмануть его. Вы сбили меня с толку. В какой-то момент я решил, что ошибся. А Кохе принял вас за мелкого жулика. — Он пожал плечами. — Я не знаю, кто вы, Водоши, но сказал я вам чистую правду. Что вы намерены предпринять?