Диверсанты - Евгений Андреянович Ивин Страница 31

– Послушай, друг! Сделай человеку радость на этот вечер. Принеси бутылку водки, закусить, и я сделаю тебе радость.

– Не мой столик, – другой дежурной фразой, как щитом, было прикрылся от Гаврилина молодой официант.

– Я твой, понимаешь? Не столик, а я твой! Неси водку, я ее не пробовал пять лет! Понял? – последнее слово Гаврилин придавил посильнее, и официант согласно кивнул головой.

Через две минуты на столике перед Гаврилиным появилась водка и закуска. Он торопливо налил полфужера и сразу выпил, чтобы согнать скованность, охватившую его с порога ресторана, словно он попал под гипноз чьих-то недобрых глаз. Через несколько минут водка сделала свое дело. Дмитрий расслабился. Он уже не стыдился своих мятых брюк и пиджака, рубашка не жгла шею, а башмаки не казались грязными. Он поглядел по сторонам, пытаясь поймать на себе какой-нибудь пристальный женский взгляд. Но женщины не смотрели на него, а если и смотрели, то равнодушно, как на бесшумно скользящих по залу официантов, женщину, убирающую со стола грязную посуду, музыкантов. Шкета это задело, разозлило. Он тихо, сквозь зубы произнес ругательства, почерпнутые в глубинах колонии, чувствуя, как уходит было поднявшееся от водки настроение. Масла в огонь подлил официант, он решительно подошел к Шкету и, нисколько не стесняясь, не думая, что может задеть его самолюбие, сказал:

– Я бы с вас получил…

Гаврилин скрипнул зубами и так поглядел на официанта, что тот не нашел ничего другого, как добавить:

– Такой порядок.

– Я твои порядки знаю. А ты моих – нет, а посему вали к двери и жди, пока я тебя позову! – грубо ответил Гаврилин и отвернулся. Однако он вытащил из кармана пиджака две двадцатипятирублевки и показал их небрежно официанту, даже не поглядев на него. Назревший конфликт разрешился, и Дмитрий остался один за столиком. Водку он почти всю выпил и чувствовал, как отяжелела голова: зал вместе с людьми, столиками, оркестром слегка покачивался, совсем не в такт музыке. «Надо пойти на воздух, – подумал он, – развезет».

Вдруг перед Гаврилиным выросли две фигуры, молодые парни в легких спортивных рубашках. Один улыбнулся и, склонившись в сторону Дмитрия, блеснул золотым зубом.

– Гуляем, парень?! В компанию примешь? Сесть негде, а ты тут как король на именинах.

Золотозубый не стал дожидаться разрешения и, сев рядом с Гаврилиным, поманил пальцем официанта. Второй парень сел с другой стороны, бросив на стол сумку, в которой водители автомашин носят документы.

– Бутылку коньяку и закуску, – сказал весело золотозубый официанту. – И слушай, мальчик, я не люблю ждать. За ожидание я не плачу. Понял? Вот и давай с лимончиком коньячок. – Официант мгновенно испарился, и золотозубый подмигнул Гаврилину, кивнув на своего молчаливого товарища.

– Надо же поправить корешу настроение. Видишь, какой смурной сидит? А отчего – знаешь? Корочки жмут! – И он весело и громко рассмеялся. Несколько голов повернулись в их сторону.

– Откуда прикатил, кореш? – положил он руку на плечо Дмитрию. И Гаврилин почувствовал в нем скрытую силу: такие в колонии не подчиняются, такие командуют. Дмитрий неопределенно махнул рукой, внутренне сопротивляясь натиску золотозубого. Но тот и сам догадался.

– Был зеком?

– Валялся на нарах.

– За какое дело?

– Мокрое. Пятерик имел.

– И только пятерик? – искренне удивился золотозубый.

– Случай.

– Бывает. Я тоже на нарах валялся. Вот уже три года как спрыгнул. А теперь кто я? Коль, кто я? – обратился он к своему угрюмому товарищу. – Ну молчи, молчи! Мастер я, мелиоратор! – протянул он гордо по складам длинное слово. – Соображаешь? Землю переделываю. Там, где я прошел, сады цветут, хлеб растет. А раньше, где побываю, там люди слезами обливаются. Хавиры брал. Мастерски брал. Сейчас для меня полкосой зашибить – пустяк. Повкалывал, и полтысячи в кармане. Земля, она, кореш, за себя хорошо расплачивается. Ты ей, она тебе вдвойне.

Официант принес коньяк и закуски, расставив все на столе, убежал и быстро вернулся, неся две маленькие рюмки. Золотозубый поймал официанта за рукав и тихо сказал ему:

– Мальчик, ты же считать не умеешь. Сколько нас? А ты две рюмки несешь. Кореша встретили, захмелиться надо.

За столом много говорил золотозубый. Коля молчал и тоскливо глядел в зал, наверное, не прислушиваясь к тому, что говорил золотозубый. Гаврилин слушал его и согласно кивал головой, не все понимая из того, что ему рассказывал новый знакомый. И хотя в нем чувствовалась властность и сила, Гаврилин не боялся его, не унижался перед ним, он ему доверял. Они выпили по рюмке коньяку, и золотозубый налил снова. Мысли в голове Дмитрия наползали одна на другую, даже не успев оформиться. Ему нравилось слушать этого здорового, сильного парня, который мог постоять за себя в колонии, который никогда бы не пошел выносить парашу за другого, если бы ему приказали, он бы никогда не плюнул в лицо тому, кому не хотел бы плюнуть.

– Я завязал[40] напрочь, и теперь ни одна собака меня не стащит на старую дорожку. Одним словом, я не скучаю по параше! Дело мое интересное, машина, я тебе скажу, – гигант, а ты ее ведешь как в детском садике грузовичок на веревочке.

– Я бульдозер могу водить, – вставил в разговор Гаврилин. Ему очень хотелось похвастать перед этими ребятами, что и он может работать на машине.

– Бульдозер – это сила! Я тебе в своей бригаде лучший бульдозер дам, полкосых будешь заколачивать, – азартно стал агитировать золотозубый Дмитрия. – Коля, можем мы взять этого мальчика? Я за него ручаюсь.

– Можем, конечно, – вяло ответил Николай, занятый своими мыслями.

– Ты знаешь, кто меня вытащил в люди? Вот мой крестник! За него я глотку перегрызу. – Он склонился к Дмитрию и тихо поведал:

– Девка его бросила, стерва! Мог бы – голову ей открутил. Такого парня обидела. Я его специально в Сочи притащил, тут этого добра много гуляет. Может, кто понравится. Ты как думаешь?

– Мне бы его рост и силу, – пьяно ответил Гаврилин.

– Я очень много потерял из-за того, что ростом мал! – продекламировал золотозубый. – Плюнь ты на это, не в росте дело. Зачем тебе рост?

– Мурло бы одному амбалу[41] свернул. Пять лет он мной мыкал.

– Забудь, кореш! Старое это, надо новой жизнью жить. Пойдешь ко мне на бульдозер? Только я злой. Не будешь вкалывать… –