Джон Карре - Абсолютные друзья Страница 32

– Ну… ты знаешь… пожалуй.

Во сне не станешь объяснять, что жалований учителя государственной школы и мелкого служащего едва хватает на выплату ежемесячных взносов по закладной и текущие расходы. Но Саша и так все понимает.

– Тогда деньги смогут сыграть скромную роль в твоей мотивации. Моих начальников это только порадует. Идеология без жадности их смущает. Ты хочешь переспать с красоткой, которая сегодня ездила с тобой в Ильменау, или намерен хранить верность жене?

Манди, должно быть, выбирает второй вариант. Потому что предложение подложить под него красотку Саша снимает.

– Это не важно. Случайная связь, конечно, поставит тебя в большую зависимость от моего начальства, но мы сможем без этого обойтись. Однако ты должен настаивать, что работать будешь только со мной. Ты тоже собака одного хозяина. Одним из ваших английских писателей сказано, что с двойными агентами никогда не знаешь наверняка, дают ли тебе информацию или гонят дезу. Я буду поставлять мистеру Арнольду информацию. В ответ ты будешь снабжать товарища Сашу дезой.

– Как ты здесь оказался, Саша? Почему они доверяют тебе? Я не понимаю. – Во сне вопросы задаются слишком поздно, без надежды получить ответ.

– Во время пребывания в Веймаре тебе предоставили возможность посетить концентрационный лагерь Бухенвальд?

– Предлагали, но не хватило времени.

– Ехать-то всего восемь километров по шоссе. Какая жалость. На фоне знаменитой березы Гете лагерный крематорий производит незабываемое впечатление. Для того чтобы сгореть в нем, даже не требовалось умереть. Ты знал, что лагерь продолжал работать и после того, как русские освободили нас от фашизма?

– Нет, не знал.

– Работал. И являл собой пример социалистического реализма. Мы называем его Бухенвальд Второй. Они привозили своих заключенных и обращались с ними точно так же, как их предшественники. Но попадали в лагерь отнюдь не нацисты. В основном социал-демократы и прочие антипартийные элементы, которые хотели возродить капитализм и вернуть власть буржуазии. Тирания подобна электрической проводке в старом доме. Тиран умирает, новый заступает на его место, и от него требуется лишь повернуть выключатель. Ты согласен?

Манди это признает.

– Как я слышал, Британский совет – гнездо антисоциалистической пропаганды, источник контрреволюционной лжи. Меня потрясло твое сотрудничество с этой организацией.

Во сне протесты бессмысленны, но мы все равно протестуем.

– Какая чушь! Как Шекспир может быть контрреволюционером?

– Не стоит недооценивать нашу паранойю, Тедди. Скоро ты станешь важным инструментом всенародной борьбы с идеологическими диверсиями. Чуточку воображения со стороны мистера Арнольда, и ты осознаешь, что твой бедный Совет существует лишь для того, чтобы служить крышей преступникам, виновным в антипролетарском саботаже. Я слышу, как бедный Макбет произносит последний в этом действии монолог. Увидимся на приеме. Не забудешь удивиться?

Почтенного возраста лондонский автобус, который катит по мирной коммунистической сельской местности, выплевывая оскорбляющую слух западную рок-музыку и клубы дизельного дыма, весь в ярких цветах и воздушных шарах, просто просит, чтобы его арестовали, несмотря на присутствие в салоне четырнадцатистоуновой[72] валькирии с волосами, заплетенными в косички. В каждой деревне и городке, которые они проезжают, пожилые люди хмурятся и затыкают уши руками, а детишки прыгают и машут руками, словно к ним приехал цирк. Выхлопная труба, должно быть, прогорела, а может, глушитель, потому что рев мотора усиливается на несколько децибел. Возможно, этим объясняется тот факт, что в последние полчаса за автобусом следует патрульная машина с включенными маячками, а впереди едет полицейский на мотоцикле. В любой момент, думает Манди, нам могут приказать свернуть на обочину, остановят и обвинят в нарушении пятнадцати правил дорожного движения, принятых в этом раю для рабочих, включая перевозку живого польского актера на крыше транспортного средства, завернутым в задник, и коробки с неиспользованными пленками «Кодак», которые по прибытии в Западный Берлин следует сразу же передать главе английской разведки.

Они едут меж унылых желтых полей. Лишь изредка глаз отвлекается на полуразрушенные фермерские дома, развалины церквей, памятники советским воинам, едва ли представляющие собой хоть какую-то художественную ценность. Манди сидит на своем обычном месте, брифкейс с паспортами, визами, разрешениями и страховыми документами стоит на полу, у него между ног. Эрна – рядом с ним. Из глубин автобуса доносятся взрывы веселого пения, которые умирают безо всякого на то объяснения, пока Салли-Игла не растягивает аккордеон, чтобы возродить их вновь. В зеркале над водителем Манди видит хвост задника, свисающий на заднее стекло, и прицеп, мотающийся из стороны в сторону. А в сотне ярдов за прицепом следует патрульная машина, которая сбрасывает скорость, когда водитель автобуса придавливает педаль тормоза, и набирает на прямых участках дороги. Поднимаясь на второй этаж проверить, все ли в порядке, Манди старается не смотреть на вещи, лежащие на багажных полках, в частности, на пакеты из плотной бумаги, на мускулистую, отливающую серебром руку рабочего, прорвавшую упаковку и торчащую наружу.

– Здесь всех сопровождает полиция? – спрашивает он Эрну, вновь усаживаясь рядом с ней.

– Только наших самых важных гостей, Тед, – отвечает она.

Манди ищет убежище в собственных мыслях. Срежиссированное воссоединение двух давних друзей на официальном приеме по случаю завершения гастролей прошло, как предсказал Саша. Они замечают друг друга в один и тот же момент, их глаза одновременно раскрываются во всю ширь. К Саше первому возвращается дар речи, которого они лишились от изумления: «Святой боже… Тедди!.. мой дорогой друг… человек, который спас мне жизнь… что ты делаешь в Веймаре?» И Манди, лицо которого выражает полное замешательство, что в сложившихся обстоятельствах для него совсем не проблема, восклицает: «Саша… мой дорогой сосед… кто бы мог подумать… вот уж сюрприз… объясняй!» После объятий и хлопков по спине расставание, о котором оба, несомненно, сожалеют, проходит так же гладко, с обменом адресами и телефонами и неопределенными пожеланиями встречи в обозримом будущем. Наконец он возвращается в хостел с труппой, укладывается на железную кровать, вслушивается в шепот своих подопечных, доносящийся через картонные стены, и надеется, что больше их никто не слушает, потому что неоднократно говорил актерам, что одно неосторожное слово может им всем дорого обойтись.

Всю ночь он лежит без сна, а в голову вновь и вновь приходят вопросы, на которые нет ответа. Когда пытается заснуть, видит поляка Яна, бросающего ручную гранату в топливный бак автобуса. Когда бодрствует, кошмары еще страшнее. Если Саше можно верить, польский беглец и его посылки благополучно пересекут границу и все волнения останутся позади. Но можно ли ему верить? И если допустить, что верить можно, получится ли все, как он говорит? В шесть утра, когда на улице еще темно, Манди вскакивает с кровати и колотит в стены обоих общежитий, мальчиков и девочек. «Всем подъем! К черту завтрак, готовимся к отъезду» – такой командный голос его подопечные слышат впервые. Но смысл сказанного им понятен: мы пытаемся перевезти этого засранца через границу, как и договаривались, делаем все прямо сейчас и ставим на этом точку. В помощники он уже выбрал Лексэма, Виолу и Салли-Иглу.

– Остальные ведут себя как обычно, болтаются по хостелу, и чтоб никакого волнения и суеты, – сурово наказывает он.

Как скажешь, Папа.

На заре Виола, Манди, Салли и Лексэм выходят во двор, поднимаются на второй этаж автобуса, будят Яна. Раздевают догола и с ног до головы намазывают тавотом. Цель – не позволить собакам унюхать его. Затем заворачивают в проеденную молью занавеску, предварительно закрепив большие клоки ваты над сердцем и в тех местах, где особенно сильно бьется пульс. На границе Польши и Восточной Германии Манди видел пограничников в наушниках и с огромными стетоскопами, предназначенными для прослушивания подозрительных предметов. После того как Ян завернут в кокон-занавеску, Манди прикладывается ухом к его сердцу и ничего не слышит. Возможно, сердца у него и нет, шепчет он Салли. Теперь беглец выглядит как египетская мумия. Они оставили ему дырку для доступа воздуха, но на случай, что она перекроется, Манди сует ему в рот металлическую трубку, после чего его заворачивают в пыльный ковер.

Они все еще на втором этаже автобуса, и Ян более не Ян, а свернутый ковер, стоящий на попа. Они стаскивают ковер вниз, во двор, где синий брезентовый задник уже расстелен на земле. Эрна еще не прибыла. Они ждут ее в половине восьмого, а на часах только семь пятнадцать. Пока Виола стоит на стреме, Манди и Лексэм укладывают ковер у края задника, начинают его сворачивать. И продолжают сворачивать, пока Ян и ковер не исчезают внутри синей тридцатифутовой сосиски, которую под крики «Навались, парни!» и «Хорошо идет!» Манди и мужская часть труппы затаскивают на крышу автобуса и закрепляют по всей длине полки. Задний конец, как и всегда, свешивается с нее.