Виктор Михайлов - Слоник из яшмы. По замкнутому кругу Страница 33

Из кабинета прокурора Никитину удалось связаться с Гаевым. Майор потребовал немедленно направить в Славоград опытного судебно-медицинского эксперта и выслать с ним двадцать пять пар тугоплавкого стекла для муфельной печи.

До встречи с полковником Боровским оставалось еще много времени. Никитин вернулся в гостиницу и узнал, что его чемодан отправлен в дом приезжих треста «Славоградуголь».

«МОН РЕПО»

Предгорье Юры обрывистыми уступами спускалось к озеру. На вершинах еще стойко держались вековые леса, ниже и южнее — деревья уступили человеку. Здесь раскинулись горные пастбища, жирные луга с меланхолическими, широколобыми коровами швицкой породы. Еще ниже на плато — виноградники. На выступе, края которого круто обрывались в озеро, обнажая красновато-желтые известняки, высился крытый черепицей двухэтажный каменный коттедж. Этот загородный дом под скромным названием «Мон репо» принадлежит управляющему заводами фирмы «ОРБЭ», господину Вейзелю. Узкая асфальтированная лента дороги вьется среди виноградников от самого коттеджа до Шамбрельена, вливаясь в широкую автостраду Невшатель — Ле-Локль, невдалеке от нее разместились заводы фирмы «ОРБЭ».

Каждый день несколько сот рабочих и служащих «ОРБЭ», предъявив специальные пропуска, переходят франко-швейцарскую границу и в автобусах фирмы направляются к месту работы. Живя во Франции, они работают в Швейцарии.

В свое время через эту границу партизаны переправили в Ле-Локль Маргариту Арно под именем Луизы Родгейм в обществе маленькой Эрнестины Бассо, заколовшей вилами гитлеровца. Девушки пересекли границу в крытом стареньком грузовике «рено», спрятанные в кузове за пустыми молочными бидонами.

Это было трудное и опасное дело: двум людям перебраться через границу. Швейцария объявила о своем нейтралитете, но даже молока для ребенка нельзя было получить в этой «нейтральной» стране без разрешения гитлеровцев.

Луиза вспомнила тревожные полузабытые дни, увидев из окна детской комнаты такой же белый грузовичок с надписью «МОЛОКО — МАСЛО — СЫРЫ. БЛАНДЕР и К°».

С Эрнестиной Бассо они не виделись давно — больше года. Теперь Эрнестина уже не Бассо, а мадам Ламастер, ее муж служит в пограничной жандармерии, живут они в Морто, а работает Эрнестина по-прежнему у «ОРБЭ» в Ле-Локле. Сразу же, как только они перешли границу, Эрнестина устроилась на работу к «ОРБЭ». Маргарите Арно было неизмеримо труднее, ее выручило письмо одного из преподавателей школы святой Терезы к аббату Штаудэ.

Маргарита воспитывалась в католической школе, но ее галльский темперамент плохо мирился с христианским учением. Пепел Орадура не вызвал в ней страха, на который рассчитывали каратели, тем более христианского смирения. Девушка ушла к маки и приняла присягу на верность родине. Вырезав ножом на ложе снайперской винтовки «Не убий!», она убивала гитлеровцев. В этом не было противоречий — гитлеровцы убили всех ее близких, они нарушили заповедь. В первые дни борьбы, направляя крестик оптического прицела прямо в сердце врага и медленно нажимая на спусковой крючок, она думала: «Без твоей воли, господи, ни один волос не упадет с головы человека. Если пуля поразит врага, в этом есть твоя мудрая воля». В дни борьбы и лишений ее сознание питалось реальным пониманием действительности. Это сознание медленно, шаг за шагом, все дальше и дальше уводило ее в сторону от догматических учений католицизма. Она не стала коммунисткой, как многие ее товарищи по движению Сопротивления, но научилась самостоятельно мыслить.

После бегства из Франции, еще скрываясь в доме Штаудэ, девушка встретила Люсьена Вейзеля, пользовавшегося особым расположением аббата. В период аннексии[7] Эльзаса Вейзель бежал из Страсбурга от надвигающегося фашизма. Казалось, сходство судеб сближало их, но на горизонте девушки появился Марсель Лоран. В сорок четвертом они встретились в редакции газеты «Вуа увриер», где начинала сотрудничать Луиза. Марсель Лоран был на полулегальном положении — в «нейтральной» Швейцарии коммунист не мог себя чувствовать в безопасности. Они встречались тайно, и только аббат Штаудэ знал о их встречах. Духовник пытался использовать свое влияние, чтобы помешать ей, но чувство Луизы было сильно, они обручились. В феврале сорок пятого года, накануне их свадьбы, Лоран исчез. Долго, около года, она ждала его и вот письмо… «Обстоятельства сильнее нашей любви», — писал ей Лоран. Тогда, особенно остро почувствовав свое одиночество, Луиза Дала согласие Вейзелю. Скромная свадьба была отпразднована в Невшателе.

— Ма, я не хочу спать, — капризно протянул Эжен, сбросив с себя одеяло.

Вздрогнув от неожиданности (ее обмануло ровное дыхание сына), Луиза подошла к кроватке.

— Сказку! — потребовал Эжен.

— Будет тебе, сынок, сказка, — пообещала она и, укрыв ребенка одеялом, села рядом с кроватью в кресло.

По комнате бродили сумеречные тени. День угасал.

— Мотылек надумал жениться, — начала она. — Конечно, мотыльку хотелось взять замуж хорошенький цветочек…

Это была старая детская сказка, ее поэтические, наивные образы поселились в комнате и жили своей жизнью. Луиза мыслями была далеко и, рассказывая историю мотылька, думала совсем о другом.

Размышления ее были прерваны низким и протяжным гудком автомобиля. Луиза подошла к окну и увидела подъехавший к подъезду «мерседес» прелата Штаудэ. Люсьен спустился со ступенек подъезда и помог прелату выбраться из машины.

Улыбаясь, Эжен спал. Луиза, осторожно притворив дверь, вышла из детской и прошла к себе в комнату.

Работа не клеилась. Поездка в Россию всколыхнула ее. Впечатления еще не улеглись. Сегодня утром ей звонили из редакции, торопили с очерком, она обещала, но…

Медленно, нащупав рукой перила, Луиза спускалась вниз. На лестнице было темно. Внизу прямо перед собой она видела в прямоугольнике фрамуги над дверью освещенный холл — камин, выложенный фрауэнфельдским иразцом с изображением Вильгельма Завоевателя, баварские пивные кружки на серванте. Здесь была немецкая обстановка, этого требовали деловые связи мужа.

Чем-то взволнованный, прелат метлся из угла в угол. По-немецки, с рыкающим берлинским акцентом Штаудэ что-то громко говорил, обращаясь к Люсьену. Никогда за время их знакомства Луиза не слышала из уст прелата ни одной повышенной интонации. Какое-то подсознательное чувство подсказало, что речь идет о ней. Все больше и больше замедляя шаг, охваченная тревогой, в полной темноте она спускалась вниз, когда услышала робкое замечание мужа, сделанное по-немецки:

— Святой отец, если вы помните, таково было ваше желание…

— Дикий зверь под влиянием человека, — перебил его Штаудэ, — становится ручным! Двадцать с лишним лет, день за днем, ни на минуту не забывая о том, что передо мной лесная волчица, я приручал ее, и вот результат — предан! Не за тридцать сребреников, нет, по таксе коммунальных услуг!..

Луиза прижалась к стене не дыша…

— Что вы говорите, — так же робко возразил Вейзель, — я уверен, что Луиза ни в чем не виновата…

— «Я уверен»! — передразнил его прелат. — Где она? Быть может, подслушивает у порога? — Широко распахнув дверь, Штаудэ бросил испытующий взгляд на лестницу.

Луиза прижалась к стене не дыша, закусив губы. Прелат хлопнул дверью и продолжал.

— «Я уверен»! — еще раз повторил Штаудэ. — Давайте, господин Вейзель, уточним некоторые вопросы. В сороковом году, надеюсь, память вам не изменила, в страсбургской церкви святого Фомы, подле надгробия Морица Саксонского, состоялась встреча рядового рыцаря «Камло дю руа»[8] и некоего аббата. Организация предложила вам закрыть часовую мастерскую в Страсбурге и в качестве политического эмигранта бежать в Западную Швейцарию. Вы помните, я вручил вам тогда десять тысяч швейцарских франков и несколько писем, в том числе к президенту акционерного общества «ОРБЭ». Уже тогда фюрер готовился к вторжению во Францию. Мы знали, что политическая эмиграция хлынет волной через границу Швейцарии. Нам были нужны свои, проверенные люди, вокруг которых могли бы группироваться политические противники нового порядка в Европе.

— Я точно выполнил все указания организации, — проронил Вейзель.

Это было сказано так тихо, что за гулкими ударами сердца Луиза едва расслышала эти слова, эту новую для себя, рабски угодливую интонацию мужа.

— Ваши услуги получили достойную оценку, — согласился прелат. — А гестапо удалось ликвидировать многих неугодных нам политических деятелей. Сейчас речь не об этом, вернемся к вашей жене.

Луиза вспомнила всех тех, кого в эти дни приютил у себя Люсьен Вейзель: пылкого Бастида Ферье, его убили на улице Ла-Шо-де-Фон; лионскую ткачиху Жанну Клюазо, она была сброшена с поезда под Невшателем; Жака Пюи, партизана, бежавшего, как и она, в Швейцарию, закололи ножом в постели. Их было много, этих «неугодных политических деятелей», как сказал Штаудэ, теперь это она понимала. Скорбной вереницей в эти мгновения все те, кого она знала, прошли перед ее глазами, рождая не печаль, нет — гнев! Гнев, от которого не хватало дыхания, и в сжатых кулаках ногти впивались в ладони.