Последнее приключение Аввакума Захова - Гуляшки Андрей Страница 33

Когда мы вернулись к машине, я сказал Баласчеву:

— Как только все будет сделано и занавес опустится, позвонишь мне домой на улицу Настурции.

Настроение у меня после того, как я вернулся из Бояны с виллы 113-А, было прекрасным. Задача решена, теперь оставалось произвести лишь небольшое вычисление и зафиксировать ответ на чистом листе бумаги. Я был уверен, что судьба не сыграет со мной злой шутки в последнюю минуту, и потому спокойно ждал итога этого небольшого вычисления.

Я надел белую сорочку с крахмальным воротничком, повязал свой самый лучший галстук-бабочку, желтый с красными крапинками, облачился в темно-синий официальный костюм и отправился с Анастасием в ресторан «Болгария». Мы устроились в красном зале, я заказал знакомому официанту ужин, составленный из праздничного меню.

Вернулись мы на улицу Настурции к девяти часам вечера. Я разжег в камине огонь, надел халат, и мы сели с Анастасием у камина. За ужином я рассказал ему о моей находке на вилле 113-А. Анастасий волновался, ожидая финала, нервы у него были взвинчены. Чтобы немного отвлечь его, я решил досказать ему свою итальянскую историю. Да ведь я и должен был завершить начатый разговор о вымышленных чувствах!

Я принялся досказывать Анастасию историю с Юлией.

— Хочешь, выпьем по рюмке коньяку у меня в комнате? — спросил я Юлию.

Когда мы поднялись наверх в мои «апартаменты», я налил коньяк, и Юлия спросила меня, облокотившись на стол, женат ли я и есть ли у меня дети. Хотела знать, злодейка, оставит ли она не только вдову, но и сирот. Я сказал ей, что не женат, и мой ответ как будто даже развеселил ее немного, потому что она начала напевать веселую песенку. Но так же неожиданно, как начала, она и перестала петь, снова задумалась. Когда я обернулся, чтобы взять поднос с рюмками, то увидел, что она сидит неподвижно, уставившись куда-то перед собой рассеянным взглядом. «Маленькие угрызения совести!» — подумал я и улыбнулся. Мне было отчего улыбаться: я влил в рюмку, предназначенную ей, две капли самого безвредного, но и самого сильного снотворного, какое только есть на свете!

Мы чокнулись, поцеловались и выпили. Я не успел сосчитать до десяти, как она заснула у меня на плече. Тогда я снял у нее с пальца перстень, повернул жука на пластинке, к которой он был прикреплен, и из его брюшка вытекли .на пол несколько капель желтоватой жидкости. Я дважды промыл внутренность насекомого коньяком, а затем наполнил им его брюшко и снова передвинул на прежнее место. Пошлепал слегка по щекам Юлию, и она проснулась. Я спросил ее, о чем она так глубоко задумалась, а она покраснела, потому что ей и в самом деле казалось, будто она о чем-то думала, но о чем именно, не могла вспомнить.

Так или иначе, игра в этот вечер расстроилась. Мы, естественно, целовались, но выпитые ею две капли притупили в ней любовное желание. Она пообещала мне встретиться на следующий вечер и ушла.

На другой день получилось так, что оба негодяя запили еще с утра в таверне. Мы с Юлией спустились на берег. Купались, шалили, а к обеду владелец «Сан-Тома» прислал нам со своим слугой корзинку с жареной рыбой и бутылкой вина. Мы пообедали — почти с таким же удовольствием, с каким некогда обедали на Олимпе боги.

Вечером мы снова поднялись ко мне наверх, и так как я все время поглядывал украдкой на ее пальцы, то заметил, что она сдвинула жука с пластинки перстня прямо над моей рюмкой с коньяком. Я выпил, распростерся на полу, дважды брыкнул ногой и затих, изображая покойника. И тогда произошло самое удивительное. Она начала плакать, кричать, рвать на себе волосы и проклинать все на свете так, как это умеют делать только южанки. Но это было не все. Она повалилась на пол рядом со мной, то есть рядом с моим «трупом», уткнулась лицом в мою грудь и неудержимо зарыдала.

Мне все это становилось уже невыносимо, но в последний момент, когда терпение мое иссякало, в комнату ворвался «боксер» Карло. Он схватил Юлию под мышки и поставил ее на ноги, а она начала кричать ему в лицо, что он убийца, мошенник, бандит. Карло, похоже, был не из терпеливых кавалеров — он размахнулся и влепил ей такую пощечину, что она отлетела в сторону, свалилась на пол и в свою очередь замерла. Когда она замолкла, Карло сказал, что, если она снова заговорит, он заставит ее замолчать уже на всю жизнь.

Это переполнило чашу моего терпения. В моем присутствии бьют женщину, и я безучастно взираю на это?! Да ведь я до конца дней своих буду презирать себя! Я вскочил на ноги. Юлия издала безумный крик, а у Карло от ужаса глаза полезли на лоб. Шутка ли видеть, как воскресает мертвец!

Карло не бог весть как сопротивлялся. Пока он соображал, с кем — с мертвецом или с живым человеком — имеет он дело, я скрутил ему руки и связал за спиной своим поясом. Когда я уже заканчивал это, в комнату ворвался Лучиано. Он размахивал зажатым в руке здоровенным ножом, каким обычно пользуются мясники, из его широко открытого рта вырывалось тяжелое дыхание, а глаза нацеливались на мою шею. Выбить у него из рук нож и одним ударом в подбородок свалить его на пол было для меня детской игрой. Пришлось снять с себя рубашку и связать его — ничего другого не оказалось у меня под руками. Оба негодяя валялись на полу, как бревна.

Пока я с ними справлялся, Юлия начала проявлять признаки жизни. Я влил ей в рот немного коньяку, а когда веки ее дрогнули и приоткрылись, я поцеловал ее в глаза. Это вернуло ей сознание, и она убедилась, что я вполне живой.

С ее помощью я обнаружил тот таинственный пакет, который им вручил лодочник. В пакете оказалось граммов триста героина. Я позвонил по телефону в полицейское управление города Н., и через полчаса в бухточку Санта-Барбары прибыла полицейская моторная лодка.

Оба негодяя, приняв меня за сотрудника Интерпола, сочли, что я их «накрыл», и, желая спасти своя шкуру и пакет с героином, а возможно, и своих сообщников, решили меня погубить, применив испытанные средства — цианистое соединение и женские чары. Наутро владелец «Сан-Тома» должен был обнаружить «самоубийцу».

Юлия была невестой Лучиано, и перстень с жуком принадлежал ему. Лучиано представил Юлии создавшееся положение совершенно безнадежным и убедил ее в том, что спасение их — всех троих — зависит только от ее усердия. Затем они, мол, уедут в Северную Италию и будут вести скромный и добропорядочный образ жизни.

Мы провели с Юлией две счастливые недели. У меня было такое чувство, что я открыл для себя в этой женщине священную простоту жизни и что с ее помощью я вернул себе потерянный рай.

Но однажды совершенно незначительный эпизод разбил мои иллюзии и опустил меня с облаков на землю. Я понял, что чувства свои я выдумал. Я получил почтовую посылку — несколько книг об итальянском Ренессансе. Раскрыл первую из них и засмотрелся, очарованный, на чудесную репродукцию с картины Боттичелли. Я с жадностью всматривался в нее, а Юлия спросила меня с досадой: «И что там интересного в этой картине? Чего ты на нее так вытаращился?!» «Как что?» — изумленно прошептал я. А может, только подумал — как знать…

Мы переглянулись, и в тот миг, когда смотрели друг на друга, мы поняли, что нас соединяли не настоящие, а придуманные нами чувства.

Мы расстались в тот же вечер.

Через полчаса после того, как я закончил рассказывать Анастасию эту историю, зазвонил телефон. Баласчев сообщил, что Спиридон Вылков был только что арестован при выходе из виллы 113-А. В кармане его пальто обнаружена склянка с чумоподобными бациллами.

Было ровно двадцать три часа.

Я вынул из шкафа бутылку шампанского и два хрустальных бокала. Но тут снова раздался звонок телефона. На этот раз звонил генерал. Он передал мне благодарность и поздравление министра и сообщил, что правительство предоставляет в мое распоряжение специальный самолет, чтобы я мог догнать археологическую экспедицию в Ташкенте.

Я наполнил бокал. Золотистое вино искрилось. Я радовался и в то же самое время чувствовал, как что-то в моей душе угасает, — старая история, которая повторяется при каждом новом успехе.