Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) Страница 34

Одиссей и Цирцея

Он ждал реакции со стороны Банщика. Нарочно не отлучался из квартиры, которую назвал во время собрания офицерам, чтоб «в случае чего» являлись и докладывали. Однако ответный ход был неожиданным.

Вечером, уже в темноте, вдруг явилась Учительница. Она держалась совсем иначе, чем во время предыдущей встречи. Была не отстраненно-холодная, а улыбчивая, ласковая.

– Я знаю, вас вместо Жилина назначили. Слава Богу. Он был глупый человек. И хам. Работать на такого не хотелось, честное слово. А вы, Алексей Парисович, другое дело.

Что дурачком его считала – отлично. Он охотно ей подыгрывал. Пытался угадать, зачем пришла.

– Давайте сызнова знакомиться, – предложила Мавка, будто немного смущаясь. – Вы же мне теперь начальник. Будете задания всякие давать. И вообще.

Хороша она была до невозможности, чего лукавить. И отлично это знала. Но зачем пришла – не только ведь пококетничать?

– У вас тут проходной двор. – Она наморщила носик, кивнув за окно, где, что правда то правда, без конца сновали ординарцы да вестовые. – Пожалуйте ко мне. Я и стол накрыла.

– С великим наслаждением, – осклабился Алеша.

Внутри же весь подобрался. Присмотреться решили, ясно. Предстоит экзамен. Надо выдержать его на «отлично». Шанса на переэкзаменовку не будет.

– Сию минуту, моя русалочка. Только портсигар захвачу.

В спальне взял из тумбочки маленький плоский «браунинг», сунул в карман брюк. Вряд ли эта одалиска будет его убивать, но лишняя предосторожность не помешает.

Где-то поблизости должен находиться Калинкин, которому поручено следить за Учительницей. Если что – прикроет.

По дороге к Мавкиному дому, неся всякую развязную чушь, Романов пытался выявить Васино присутствие. То внезапно оборачивался, то нагибался поднять упавший платок. Калинкин вёл наблюдение безупречно – ни разу не засветился.

Оказавшись в горнице, Алексей, следуя роли, сразу же притянул девушку к себе. Был уверен, что она снова, как тогда, даст ему отпор, после чего можно будет изобразить оскорбленное мужское самолюбие и перейти к деловой фазе – послушать, какую словесную канитель она начнет плести. По ее вопросам, по речевым и интонационным нюансам можно будет о многом догадаться.

Сюрприз!

Неожиданно для подпоручика бывшая неприступная дева сама подалась к нему, жарко задышала, приоткрыла сочные губы.

Когда он замешкался, глухо прошептала: «Ну что же ты?»

Хлестаков, которого изображал Алеша, в такой ситуации мог повести себя одним-единственным образом. Поступить иначе значило провалить дело.

Проклиная все на свете: свою легенду, чертову шпионку с ее дешевыми капканами, службу в контрразведке, он поднял соблазнительницу на руки и обреченно понес в соседнюю комнату. Дверь, будто нечаянно, была приоткрыта и виднелась кровать.

К досаде прибавилась еще и паника. Какой может быть любовный пыл в подобном расположении духа? А если примитивный армейский бабник вдруг окажется неспособен к любовным утехам, это сразу выдаст его внутреннее напряжение, притворство, фальшь.

Только зря Алеша беспокоился. Он так давно не обнимал женское тело, а безмолвная русалка была так покорна, так хороша собой, что ни малейших затруднений не возникло. Совсем наоборот: в определенный момент пришлось до крови прикусить губу, чтобы напомнить себе – это не любовь, это служба. Он нарочно заставил себя думать о другой шпионке, столь же привлекательной, которая однажды разбила ему сердце. Думал пробудить в себе ненависть к притворщице Мавке, но вместо этого испытал еще более острое желание.

Учительница исполняла свою роль ничуть не хуже. Должно быть, имела изрядный опыт в постельном лицедействе.

И все-таки, несмотря на злые мысли и неотступную настороженность, это было чудесно. Как будто исчезли война, смерть, измена, ложь. Таково мистическое свойство самого естественного из человеческих занятий.

После страсти она, конечно, изобразила разнеженность, стала приставать с расспросами – чего и следовало ожидать.

Он тоже играл сладкую расслабленность. Сам мысленно повторял: гадость, какая гадость.

Будто насильно себя уговаривал.

Далила и Самсон

Никогда себе этого не прощу, думала Мавка, а сама содрогалась от отвращения. Не к тому, что произошло – к себе.

Это было ужасно. Она готовилась вытерпеть унижение, боль, прилив тошноты. Вначале всё так и шло. Но потом…

Она ощущала себя предательницей. Но обманывать саму себя было не в ее правилах.

Следовало смотреть правде в глаза. Ей понравилось то, что произошло. Больше, чем понравилось.

Возможно, во время этого она забыла об Опанасе потому, что с другим мужчиной получилось совсем-совсем по-иному. Она думала, что они все непременно рвут, кусают, бросают короткие приказы. А оказывается, вовсе не обязательно. Что если мужчины в постели вообще все разные?

О, теперь она была опытной женщиной. Два с половиной любовника (за половинку она посчитала прапорщика Васю) – это вам не один.

– Ты всегда такой с женщинами? – спросила она.

– Какой «такой»?

– Ну, такой… Нежный.

Он поглядел на нее с недоумением. Улыбнулся.

Что за чушь я несу, спохватилась Мавка. Разве о том надо?

– Ты теперь стал большой начальник, да?

– Ты даже себе не представляешь, насколько большой, – с готовностью ответил подпоручик. – Начальство наконец признало, что Романов на многое способен. Если б я мог тебе рассказать, ты бы ахнула. Не имею права. Но скоро ты всё узнаешь. Я, может, буду считаться исторической фигурой. Когда ты меня трогаешь, – он положил ее руку на себя, – можешь считать, что прикасаешься к истории.

И захихикал, как бы довольный своим остроумием.

Чем больше он болтал, тем быстрее приходила в себя Мавка. Вот теперь ей сделалось по-настоящему тошно.

Я развратная, я гнусная, думала она. Как я могла с этим пошляком, с этим ничтожеством так забыться! С москальской тварью, с самодовольной скотиной! Завтра будет офицерам в штабе хвастать, как хохлушечка под него сама подстелилась.

И захлестнула Мавку такая жгучая ненависть, что она выпрыгнула из кровати и кинулась к божнице.

– Ты куда?

– Нагрешила я. Хочу лампадку зажечь…

Трясущимися пальцами поднесла спичку к красной стеклянной чашечке.

Губы беззвучно шептали: «Здохни, зникни!»

Это был не секундный порыв. Обернувшись, она поглядела на оскорбителя холодным, брезгливым взглядом. Как на придорожную падаль.

Мужчина этот смертельно перед нею виноват. За смертельную вину расплата одна – смерть.

О Деле в эту минуту она не думала.

И расплата наступила…

Нимец прятался где-то во дворе. Когда Мавка входила в дом, на ветке можжевельника висела белая тряпица – условный знак, что прикрытие обеспечено.

Теперь где-то там, во мраке, дикий и страшный человек, от одного вида которого у нее всегда шел мороз по коже, готовился к убийству…

Скорей бы уж, сказал себе Мавка, гадливо содрогнувшись. А потом нагреть воды и мыться, мыться, мыться. Только такое не смоешь…

Она повернулась к подпоручику, ненавидя его еще лютей. Взялась за нижнюю юбку. Боялась, он станет мешать, снова лезть, но он тоже поднялся и быстро, по-военному оделся.

– Поговорим о работе? Потехе час, как говорится, а делу – время, – сказал Романов, важно супя брови. – Не только на мне, но и на всех моих сотрудниках нынче большущая ответственность. Теперь мы с тобой, можно сказать, свои люди. – Он подмигнул. – Служи, старайся. А я тебя отблагодарю.

И показал жестом, как именно отблагодарит.

Она деланно рассмеялась:

– Сейчас поговорим. Только мне, пардон, на двор нужно.

Надо было спросить Нимца, где и как он будет… выполнять свою работу.

– Я с тобой. Кавалер даму ночью из дома одну не выпустит. – Он щелкнул каблуками. – Шучу. У меня тоже зов природы. Ха-ха-ха.

Так оно даже лучше, подумала Мавка.

Ответила в тон:

– Мерси. Зачем тебе портупея? В латрину пускают без оружия.

Засмеялся. Но ремни с кобурой и шашкой надевать не стал. Очень хорошо.

Фиглярствуя, противный подпоручик с преувеличенной галантностью повел ее к дощатой будке, что стояла в дальнем конце двора. К сожалению, ночь была лунная. Мавка забеспокоилась, не помешает ли это Нимцу. Его пока было не видно, не слышно.

– Апре ву, мадам. Не тушуйтесь, я отойду.

Он пропустил ее вперед, сам остался снаружи. Громко топая, отошел на несколько шагов, стал насвистывать «Ах зачем эта ночь». Слух у подпоручика был отменный.

Вдруг ей стало очень страшно. Вот бы хорошо, если б Нимец выскочил прямо сейчас, пока она ничего не видит, и всё закончилось…

– Ау, киска, ты не уснула?